iklmn : Ну, пусть будет скромненько:

Отрывок.


Крытый тентом ГАЗ-66 скачком тормознул перед шлагбаумом, точно с разбегу ткнулся лучами фар в заиндевелые ворота. Сухо клацнула отошедшая дверца, с высокой подножки мячиком пры¬гнул на снег невысокий, комлевато-сбитый военный. На белом ов¬чинном полушубке у него сложная сбруя ремней и лейтенантские полевые погоны с тремя звездами. Железным по железу визгнул под каблуками снег. Офицерик поправил портупею, поежился, крякнул по-стариковски сипло. Молодецки расправил плечи, и поставленно звонким, прочищенным голосом пропел в стылую тишину:
— Ста-а-нови-ись!
Из под брезента кучно посыпались солдаты в черных нагольных полушубках; мягко тупали валенки в мерзлый убитый снег, звякало оружие, наскоро построившись, взвод привычно проглатывал дежур¬ные команды, а шустрые молодые глаза со вниманием и украдкой тревогой ловили сполохи огней за дальними перелесками. По давно заученным приметам каждый прикидывал — колонна будет здесь через полторы-две минуты. Вот головная машина качнула столбами света на невидимом дальнем взгорке… в темноте миновала послед¬ний, памятью дорисованный поворот… и сквозь иглистый туман стужи уже направленно ударила фарами в глаза, огнем сверкнула на пряжках, на звездах глухо завязанных ушанок.
— Разойдись! — грянул, наконец, не потерявший на морозе шику старший лейтенант и первым рванул к калитке КПП, звонко рыпая хромачами.
Службу разметало по местам. Заверещал примерзший за ночь редуктор, полотно ворот дрогнуло и нехотя двинулось с места, отряхивая снежную искровую пыль. Неслышно взлетела в небо поло¬сатая жердь шлагбаума, сторонясь неотвратимо набегающих огней. И беззвучный непотухающий взрыв на две краюхи разломил гигантскую оцепенелую темноту — то разом вспыхнули тысячи ламп по периметру забора, сотни прожекторов на вышках и столбах. Электричество затопило зону весело и мгновенно, вобрав в себя огни фар, редкие светы ночной стройки на земле и низкие крупные звезды в небе. Замутненная студеной мглой вовсе потускла однобокая луна, зато до осязаемости высветился туман, морозной дрожью пробрал душу. Сбитая вселенская тьма со всех сторон подступилась к за¬бору еще плотнее и настороженнее.
И в это яркое, обманывающее ледяные теплом пятно уже врывались сквозь черный леток ворот сердитые и мощные жуки — бес¬конечные — одна за другой — машины и машины… не менее двух-трех десятков. Ветром гудели в кузовах продолговатые коробчатые фургоны — все под один — цельнометаллические, глухие, без окон, лишь под крышей прорезаны в бортах сквозные, продольные, в три пальца щели. За надежный, неподступный вид, да узкие прорези по бокам, прозваны фургоны «танками». Не снижая скорости, колонна купно втянулась вглубь, к про¬сторной площадке, квадратно отграниченной незаменимой колючкой и, уже равняясь борт к борту, рассыпалась гигантской веерной дугой. Из задних отсеков танков, бряцая подсумками, вывалился мешковато конвой в тулупах. Опасливо подвизгивая, срыгнули на снег две овчарки. Вразнобой забухали дверцы кабин, выпуская на мороз теплолюбивых прапорщиков.
Лишь водители не вышли на вольный воздух — очень уж люто на дворе. Кто устроился поудобнее и дремлет, добирает шоферскую растерзанную пайку сна, а иные собрались в протопленных кабинах вдвоем-втроем и травят анекдоты. Ждать придется долго… пока развезут по сторожевым вышкам пе¬рвую смену наряда, пока начальник караула установит с каждым постом связь… Потом дождутся пока развеется туман — вон какой спустился се¬годня… Танки седы от изморози, мелькают в прорезях светляки цигарок, дымком парится дыхание десятков людей. Молчат, тесно прижались, — друг к другу… враг к врагу, — это уж кто к кому прибился, всякий инстинктом сберегает в себе живой запас тепла. Кто пробует греться куревом, да не все — иные жмутся — в одиночку сейчас докурить не дадут… А день впереди долгий, потом хоть паклю кури — среди вольных и чинарик не всегда подстрелишь.
И только когда в небе забрезжила близкая рассветная просинь, мерзлой сталью лязгнули защелки, простуженно раня слух, отвер¬злись створки, и на снег один за другим стили спрыгивать серые, странно одинаковые фигуры… Они множились неисчислимыми двойниками, одинаково переминались на ходульных ногах, чужих от до¬лгого сидения в холоде. Неуютно жались они в своих одинаково ку¬ргузых телогрейках под одинаково обтерханными шапками. Черно, шумно и тесно стало на пятаке. Снег стократным сыпучим хрупом отозвался тысяче подбитых резиной валенок. Отбывая номер, нехотя взлаивали зверски озябшие овчарки, недовольный покрикивал пра¬порщик, соблюдая порядок выгрузки.
Очередной заключенный из ближнего танка не спрыгнул осторожно, как все, — опасаясь посушить замлевшие ноги, а вывалился ману¬фактурным тюком, что брошен через борт амбалистыми хлопцами из складского хозяйства. Трудно крутанувшись на лету, исхитрился встретить землю ногами… Но полученное в танке ускорение укротить не сумел. — мешались разбитые, заплетающие шаг пимы. Не поспевая за туловищем, осел на четвереньки, руками отталкивая от себя затягивающую землю. Не выровнявшись, врезался таки в уторенный шинами снег… и не успей посторониться грозный пра¬порщик, непременно сшиб бы командира на сокрушительном своём скаку. Мотая на поводке собаковода, к упавшему метнулся крупный мышастый кобель, в закуржавевшей пасти ворочался задушенный зло¬бой рык.
— Встать! – прапорщик навис над упавшим, зло покачиваясь на коротких, вширку развернутых ногах. — В чем дело? Новенький, что ли?
— Виноват, граждин — чальник!.. Скользко… оступился… — проворно отпрыгнул тот в сторону.
Осатаневший кобель, видя как уходит безнаказанный враг, в бессильной ярости грызанул прапорщику задник сапога.
— Мухатдинов! В перегрёб т-твою… прими собаку!.. так и растак тебе в дышло… — на балетных цырлах, кругами загоцал командир.
Заключенные злорадно захохотали, кто-то присвистнул, шуткой ударил в ладоши.
— Молча-а-ть! Всем строиться на проверку. Я вам покажу веселую жизнь! — захлебнулся прапорщик не хуже конвойного кобеля. — Разберись по пять. Быстра-а!..
Пострадавший, прихрамывая, метнулся в народ. Строй принял его почти сочувственно, лишь одиноко злой, уже знакомый голос просипел сзади:
— Гоняй теперь дубаря… Из-за тебя, с-сукно! — и следом меж лопаток прилегла нешуточная тычка, ладно хоть не годная ни в какое сравнение с недавним ударом.
По привозе в зону — после утренней посадки в лагере — пере¬счет обычно не ведется. Сегодняшний был назначен строгим коман¬диром в назидание, — мол, вологодский конвой шутить не любит!..
Охрана вела счет привычно и торопливо. Никому не хотелось без нужды терпеть стужу: ни сотням людей в куцых фуфайченках на ватном пуху, ни конвою, — пусть и в овчиных полушубках. Первые, — те дорогой душой уже всецело там, у себя в кандейках и кельдымах, где тело можно отогреть теплом печурок, а мысли — избура-черным, крутым до горечи чифиром, от которого сердце напоминает о себе стреляющими толчками, а голова приятно туманится нежными и далекими воспоминаниями. А попкари — так они зовут меж собою солдат – те, тоже мечтают. О банном жаре караулки, где можно снять оружие и расслабиться… о том, как сыграют они втихаря в коробочку на пайку масла, и как сладко покемарить перед уходом на вышку...
Как обещал начальник, так и сделал — затянулась молитва вдвое обычного. Но и ему, наконец, надоело мерзнуть и собачить¬ся. И вскоре по стежкам, вызмеившихся меж сугробов, гусеницами уползли к дальним баракам и балкам колонны серых, одинаково по¬нурых фигур. Лишь виновник нечаянной утренней радости все еще топтался посреди пятака, — присматривался куда податься, мороз донимал не на шутку, следовало бы срочно поискать себе приста¬нище. И он определился идти вслед самой извилистой гусенице, к частоколу башенных кранов.
Но впереди, из-за штабеля бетонных свай вышел навстречу человек в фуфайке и боком заступил дорогу, застегивая ширинку. Новичок заоглядывался, сбился с шагу… Сзади неторопкой при¬прыжкой догоняли двое.
Да мало ли что!.. — придавливая тоскующую слабость в животе, успел обнадежить он себя, но передний из догнавших уже доход¬чиво разворачивался на бегу правым плечом. Удар размашисто це¬лил в лицо, и ничего не стоило бы подставить ему плечо… при¬гнуться… отскочить… но едкий клевок с другого боку крута¬нул из-под ног землю.
В лицо старались не бить. Свалили на снег, пинали в живот, в спину… будто глину месили, деловито, но без особого азарта. Подняли, утвердили на ногах перед главным.
— За что метелим раскушал — взялся выяснять тот.
Новичок молчал, придышивался. Бесприметный, расплывчатый блин покачался перед глазами и остановился не сразу. Остренькие, бутылочного стекла осколки прорезались сквозь поросячьи ресни¬цы… вырос вислый, извилистый нос… чугунный обух подбородка… При утренней посадке, там — в лагере, когда цокнулись они из-за места в танке, не успелось всего рассмотреть — темнота ме¬шала, а тут вдруг сразу выперлось из этой налитой морды что-то памятное, давнее… И этот голос — давешний с запомнившейся прокуренной хрипотцой:
— Ты понял, спрашиваю, — нет?! Параша! — сгрёб за грудки мордатый и рывком кинул на себя.
Хватка у него была медвежья. Ударил в нос тошный, нафтали¬новый пар из лилового ощеренного рта. Нет, бычара, не с лагер¬ного рыбкиного супа такая дурная у тебя сила. Каленая ряшка… никакой мороз ей не страшен — ворот нараспашку, аж лезет наружу сивая поросль. В камере предварительного заключения слушал за¬вистливые бывалые рассказы — в зоне, мол, иные живут получше, чем начальство на воле. Тогда усмехался, не верил.
«Убьёт ведь, зверюга!» — в близких немигающих зрачках не видел новичок ничего, кроме бешеной загустевшей злобы. Рванулся в сторону так, что затрещала стеганка под мышками. Вырвался…
— Догадываюсь… за что… Не маленький. Зачем было по¬теть? Мне и разу достаточно… словом сказать…
— Смотри-ка, расчирикался, щегол! Как живой… – удивился мордатый и прищурился, выбирая куда ударить еще. Ударил под рё¬бра, но коротко, вполсилы.
Поддержали, поставили на ноги.
— Теперь слушай словом, пока при памяти… Намотай себе на конец, здесь тебе не электричка, где пусто, там и упал… Твое место, букварь, в хвосте, у самой калитки. Обнюхайся сперво¬началу, потом борзей. А я это теплое место еще по третьей ходке
застолбил. Ты всё ладом просекаешь, елочка зеленая?
— Всё! Всё путём… — мелко отступал назад новичок. — По¬льзуйся на здоровье. Разве кто против?
Одержанная без боя победа показалась мордатому не всладость. Щурился с тяжелым раздумьем… еще добавить зелёному наркоза?.. Или пусть живет?.. Руки неохота из карманов вынимать… Да и, вроде как, не за что, понятливый попался. Все же нашел к чему придраться:
— Что-то мне твой наличник глаз режет… Где я мог тебя сфотографировать? Ты почём бегаешь? Или делаш из интеллигентов?..
— Как это?
— Вот так это… — гадостно почмокал губами. И спросил при¬стально и коротко. — За что чалишься?
— Так случилось… — мялся новенький.
Страхом и болью раздавленное самолюбие выправлялось в душе. Уж легче ей было снова терпеть, чем исповедоваться в тусклые бутылочные дребезги. Пересилил душу. Безмерная тоскливая уста¬лость гнела книзу, просила соглашаться во всем...
— Человек из-за меня погиб...
— И всех делов? — мордоворот презрительно сдунул с нижней губы гантельку плевка. — Мужик, значит? Нам хлеба не надо, ра¬боты давай!.. Ну-ну...
— Ну, что, Стас?.. — сзади остро ткнул в спину молодой из обоймы. — Накатить ему на ход ноги? Чего рассусоливать? Не май месяц на дворе...
Стас?.. Ну, конечно, Стае!.. Вот где довелось… Разве что самую малость спал с лица старый знакомец, пропали обвислые мочальные усы, да закустились с годами брови.
— Не пристынешь! — окоротил мордатый подельника. – Тебя тятя куда пахать наладил? С-сышь, ты? Чего брызгаешь лупетками?
— Какой тятя? — не понимал новенький.
— Отрядный в какую бригаду занарядил, жулан ты недоделан¬ный? — на ровном месте рассвирепел мордатый.
— К Горовому, в бригаду электриков. Но сначала доложиться на месте Соловьеву, он может по-другому распорядиться...- у но¬венького вдруг разом побелела на морозе дюбка носа, — А где его искать, этого Соловьева?
— Жалко, что не к нам. Я бы из тебя человека образовал.- Стас помолчал, с любопытством наблюдая, как мертвеет кончик носа у новичка, махнул рукою. — Вон в той кашаре сидит твой Соловьев. Всей этой артели начальник. Рукой водящий работник… Тот еще налим! Вот туда… — тут мордатый по-отечески развернул новичка за плечи и пребольной угловатой коленкой наладил его в правильном направлении, — и греби! Сыпь, сыпь, щегол! Сейчас он тебе пропишет толченого стекла с перцем… и погодя хрипнул вдогонку, довольный:
— Эй, клюв-то белый! Растирай, а то стропила рухнут…


Башенный кран снимал с машин гулкий порожняк танков. Сер¬дитые жуки облегченно и немедленно срывались с места и уносились в просветлевшее утро, завихориваясь колючей снежной пылью. Еще не однажды предстоит им вернуться в зону. Весь световой день челноком будет крутиться колонна: возить кирпич, рубероид, щебень, арматуру, трубы… И в последнем рейсе, когда утонет в студеный горизонт холодеющий слиток светила, на машины вновь взгромоздят настывшие за день погремушки танков. И воющим сто¬ном сирены разнесется окрест одна на всех, долгожданная команда: «Съём!».