Арлекин : Самая красивая пизда

Ах, Карина… Как влажно чавкала твоя упругая пиздёнка, когда я нагнетал в ней давление не струганным осиновым колом, и мы вместе хохотали над пневмостатическим парадоксом! Как нежно оплетала мясистый кронштейн судьбы паутинка липких выделений, этих милых в своей непосредственности подражаний молочно-серому семени твоего первого ёбаря – не изъявленного тестикулярного советника, демонического фаллосоносца с остывшей периферии ада! Ты помнишь, Карина, помнишь наши с тобой коитальные экзерсисы, помнишь, как лила свою прозрачную мочу мне на уретру с тем, чтобы белые комки моих генетических помоев разбили ласковые струи на мириады шлаковых брызг? Как мы долбились часы напролёт – то нежно и мягко, то неистово и рьяно – помнишь? Нет, ты ничего этого не помнишь, моя вялоокая Карина, ведь тебе отшибло память после того, как я нанёс на карту твоих патологий черепно-мозговую травму, отхлестав ночным скипетром по ушам. Я лишь хотел проучить тебя, маленькая озорница, преподать тебе спорадический урок благочестия и щенячьей верности.
Да, это было холодной январской ночью: мы валялись на покрывале из струпьев мертворождённого года – две заблудших и заблудивших душонки – ты прогоркло огрызалась в ответ на мои феллирующие эскапады, а я, в свою очередь, елозил сливовым набалдашником по твоему истерзанному нёбу. «Звёздное нёбо», – шептал я, зарываясь пальцами в стог твоих пшеничных волос и щекоча твой тонкий, без бугров, кортекс, обтянутый белоснежной крокодиловой кожей – кожей твоих метафизических рептилий-собратьев, смытых в унитазы и взросших на канализационной браге темноты и сырости. Мы бултыхались в грязно-розовом дыме предутреннего зимнего купола и исследовали контраст наших гениталий. То и дело вскрикивая при соударении наших лобковых костей, ты ощупывала языком пресный зефир своих губ, и регулярное звонкое чпоканье диссонировало в четырёх стенах спальни, когда свинцовая мошонка шлёпала по оргазмически поджатой жопке. И тогда я заметил у тебя, Карина, отвратительную кожистую складку цвета варёного говяжьего языка, ассиметрично набрякшую из-за левой створки вагинального шлюза. Словно пузырь, изъятый из птичьего зоба, или высохший на солнце беспанцирный моллюск, или же подгнивший индюшиный коралл, высунулся из твоей безупречной манды сей признак крайней разъёбанности. Ствол коряги брезгливо жался к правой стенке, лишь бы не тереться об эту буро-фиолетовую уродину. Складчатый придаток вскрытого порока выпростался наружу ещё более, как бы издеваясь над моими ущемлёнными чувствами. Красота твоей роскошной, эталонной пизды была попрана ехидным намёком суровой физиологичности.
Я спросил тебя, что значит эта твоя срамная неряшливость – ты ответила в том духе, что когда-то наступает пора становиться женщиной по-настоящему, то есть, стареть. Что? Нет, неужели это правда? Неужели аккуратный стык румяных половых губ будет осквернён лезущим наружу мясом? Неужели самая чудесная на свете пизда превратится в ординарную, раскуроченную вульвитом прорву?
Не может такого быть, чтобы уникальная по своим характеристикам пиздятина растеряла своё сияющее росинками сельдеватых выделений гало по причине какой-то ничтожной складочки жаркой плоти. Я ли причина этих метаморфоз твоей ангельской щёлки? Я ли нерасторопными тычками своего кукана спровоцировал диффузию вагинальной эстетики и анатомического фатализма? Моя ли вина в том, что перманентно увлажнённая кисуля стала сардонически дразниться языком?
Сняв твоё трепещущее нутро с жала, я вгляделся в эту окроплённую нашими секретами глубь. Тысячи и тысячи монд были прострочены могучею мясной иглой твоего господина, но никогда – ни разу, Карина – не видел я такого нахального выверта. Я разумел под этим наглым гребешком стремление всего твоего существа инвертировать изнутри наружу. «Твою пизду познал некто инородный?» – спросил я прямо. Ты честно таращилась бездонными глазами кальмара, прижав к ушам колени. Тогда я ухватил ненавистную складочку пальцами и потянул наружу, истерически шмыгая носом. Явился лоскут горячей плоти. Я вонзил в него зазубрины обкусанных ногтей и рванул на себя, что было сил, и ты, луноликая, гладкопёздая Карина, враз будто исхудала. Твой тонкий стан обусловился обтянутыми кожею хордами, и дрянная плоть вывалилась из более не привлекательного лона окровавленными тентаклями. В воздух взвились геликоиды артериальных струй и нас заволокло багровым туманом, и ты, Карина, даже не пропищала ноту извинений, всё так же влюблённо протягивая пушистые ресницы ламы, пока я корчевал плоть из кожуха твоей телесной оболочки.
Приснилось мне это? Показалось? Визионерский опыт то был или мистическое прозрение? Галлюцинировал ли я по своему обыкновению или же навь проникла в мир под видом непреложной истины – мне никогда не убедиться в этом абсолютно, однако же, единственной зацепкой я лелеем: именем твоим, Карина, и ассоциативно неразлучным эстетическим раптусом в воспоминании о твоей, красивейшей из всех, пизде.