Франкенштейн (Денис Казанский) : Черные паруса

Ассоль досталась мне довольно дешево. Я выменял ее на бутылку водки. Не самый большой калым – это точно. Ее папаша, подлая рванина, явно продешевил. А ведь я готов был накинуть еще как минимум один пузырь и блок сигарет. Ему достаточно было всего лишь изобразить недовольство на лице. Однако эти деревенские скоты совсем не умеют торговаться.
Ну да ладно…
Теперь это, в сущности, не важно – сколько я за нее отдал. Главное – она сидит рядом. Тухлое, вонючее уродище, хлопающее бессмысленными глазенками, кое-как одетое в грязное, изношенное бельишко. Мой любимый монстр, не умеющий думать и говорить. Сколько же я искал ее! Сколько ночей провел в поту и лихорадке, насилуя собственную плоть, представляя, как погружусь в теплый кисель ее горящей промежности.
И вот, она здесь, со мной.
Не хватит слов, чтобы описать ее уродства. Исторгнутая шестнадцать лет назад из гнилой, зловонной утробы в кучу рваного тряпья, она осталась жива лишь по недоразумению. Ее мать выжирала за день столько спирта, что крохотный червячок внутри нее давно уже по всем законам медицины должен был умереть, рассосаться мутной жижей, но этого почему-то не случилось. Случились роды и жизнь – блеклое существование в деревянной избенке, на окраине валдайского села. Вечно пьяный отец, бессловесные тени соседей. Искривленное, неправильное тельце и вонючие ссаные простыни, в которых Ассоль ворочалась целыми днями, таращась в выпуклый экран старого ящика.
Я приехал и забрал ее из этого болота. Увез с собой.


Мы тарахтели в моей старухе «БМВ», и я ставил ей «Роллинг Стоунз». Говорил о какой-то ерунде, теряя голову от счастья и возбуждения. Мы пили «кока-колу» и она улыбалась, возможно, впервые за всю свою жизнь улыбалась во весь рот, скаля плохие зубы. Ей нравились батончики «Кит Кат», светящиеся электричеством бензоколонки и мертвые звери на дороге, которых почему-то было особенно много. Я готов был отдать все, что имел, для того, чтобы наше путешествие длилось вечно.
Иногда мы спешно совокуплялись в придорожных лесах. Ассоль кончала, содрогаясь всем телом, трагично заламывая руки и всхлипывая. Мой член был нее божеством, маленьким натертым Сталиным, она хватала его губами, прижималась и терлась, не в силах высказать обуявшую ее похоть. Кашляла, захлебываясь спермой. Вылизывала мои ботинки, как пришибленная и забитая псина.
Девочка-собака, девочка-грязь, девочка-послушание.


Когда мы достигли побережья, я донес ее на руках до самого моря и посадил на песок, так, чтобы волны облизывали кончики ее стоп. Я арендовал для нас превосходный маленький домик — бывший строительный вагончик из досок с телевизором и кроватью. Под окнами рос барбарис, у импровизированного крыльца цвели настурции и флоксы.
Ассоль, раздетую догола, я снимал на цифровую камеру, записывал отснятый материал на CD и отправлял в конвертах наугад, на первые попавшиеся адреса. Ростов, Краснодар, Харьков… Я выбирал названия улиц и номера домов по картам в интернете, чтобы послания мои обязательно нашли получателя. Когда мне надоело заниматься этим, я продал камеру и купил немного бриллиантовой пыли у бродячего торговца, одетого в коричневую шляпу и смокинг.


Август поджарил нашу кожу докрасна. Мы проживали его кое-как, потихоньку сладенько разлагаясь. Ассоль разрисовывала мир китайскими тараканьими мелками. Я загонял себе под кожу иглы. За день я обычно успевал загнать 50 – 60 игл, прежде чем падал в изнеможении, покрытый кровавой росой и пупырышками. Однажды я загнал 74 иглы и увидел Бога в очереди за сигаретами. Он долго делал вид, что не замечает меня, и отворачивал седобородое лицо в другую сторону. А потом, уже на улице, когда я нагнал его и сказал: «эй, привет», отвел меня за угол и гладил по щекам теплыми хлебными руками.
Я любил свою маленькую Ассоль и засовывал ей в пиздень пивные бутылки. Я сек ее розгами, нарезанными в саду, возбуждался от ее стонов, а потом утешал плачущую и мычащую. Слизывал гнилостные слезы с ее воспаленных, угреватых щек. Обнимал теплый, дрожащий комочек несчастной плоти.
По вечерам мы сидели на берегу, и прибой гнал на нас нефтяные пятна и грязь.


Ее украл у меня пузатый и плешивый Капитан Жид. Коротышка-еврей на лодке, приплывший из самой Палестины под черными парусами. Он бросил якорь в нашем смрадном раю, долго гулял по галечному берегу, выискивая кому бы напиздеть про морского дьявола, и курил душистую трубку. Он соблазнил мою Ассоль гашишем и мацой и отчалил, пока я ходил где-то. А когда я вернулся, лодка его была уже далеко, и лишь черные точки маячили над горизонтом.
Я кричал и плакал, и метался по берегу, умоляя их вернуться. Я просил, чтобы он привез мне ее назад, или хотя бы вернул пузырь водки, который я отдал за нее. Но они не слышали моих воплей, и лишь океан отвечал мне чудовищным шепотом.
И тогда я, разбитый и жалкий, надел свою лучшую футболку, взял биту и отправился в город убивать собак.