iklmn : Вместо пролога.

maidanuta, вы не забыли меня? Вот это должно вам понравиться.

Дорога.
Старая, местами вконец разбитая дорога-времянка трижды пережила все назначенные ей сроки и продолжала верно служить своему хозяину. Хозяином дороги был строящийся за дальними перелесками, невидимый Объект, и судьба старой дороги целиком зависела от его неукоснительной воли. Дорога, впрочем, вовсе не была старой в расхожей, — временнОй — сути слова. Ей не вышло ещё и пяти юных лет, и по меркам, привычным человеку, она могла бы считаться сущим младенцем. Но у дорог и людей – разные судьбы, различный масштаб времени, отдельный ему счёт. Дороги живут века и тысячелетия, а иные будут жить всегда, пока есть на земле сама жизнь. Людские же сроки куда скромнее вещных, и ветхозаветный пример преподобного Мафусаила – нам смертным – не для повторения, а в назидание.
Дорога зачиналась промозглым апрельским утром. Опасно выворачивая переднюю подвеску, невзрачный колёсный тракторишко бился в горы песка большой, не по себе уёмистой лопатой. Упирался-тужился… поперхнувшись сливовым дымом, отскакивал назад и подступался снова. Не вполне отмягшие после зимы, песчаные холмы гнутой безрадостной грядой утягивались к горизонту, как костыши по хребтине исполинского ящера.
Следом за бульдозером крался сутулый копотливый автокран. Опасливо подседал на паучьих опорах, принюхивался гнутым хоботом… и натужно – до щёлка – вызванивая сталью сухожилий, набрасывал на песчаную подушку сухое печево дорожных плит. По четыре в ряд, по четыре в ряд… и будь бы их комковатое ложе хоть чуточку мягче, хоть в ладонь толще. Но нет… дорога планировалась временной, жить ей отводилось два, от силы – три, межсезонья, и некий эконом высчитал излишним тратить на неё привозной песок.
Пять лет кануло с той весны… и в наболевших своих изгибах дорога уже сторонилась тягот службы, уходила в землю-спасительницу, хоронясь в неё от гнёта колес. Колёса здесь вдруг грязли, спотыкались, до резинового дыма вбивались в клёклый увязливый суглинок. Дорога, впрочем, тут же выравнивалась… направлялась… привычно горбила свой железобетонный панцирь, жалкими рёбрами выпячивала арматуру, выбитую и изглоданную лавиной колёс. Она не роптала на свою судьбу и несла свой крест не по-стариковски молчаливо. Может быть, потому что иной жизни просто не знала. А и кому было пожаловаться, посетовать на иструженное своё, протяжённое тело, ломко скопившее безвыходную усталость. Не колёсам же плакаться – присным врагам своим.
«Старой» называли дорогу ещё и потому, что совсем неподалёку, за изреженными осинниками, по-хозяйски основательно врастала в лесостепь новая шестирядная автотрасса, прямая и ясная, как заповеданный путь в светлое коммунистическое будущее. Словно в укор своей предшественнице, новая дорога не кланялась овражкам и балкам, не металась обходя стороною заболоченные низины. Она навылет простреливала их своею роскошной высокой насыпью и уверенно уходила всё дальше и дальше, ни на пядь не сторонясь встречи с новой преградой. Но как ни хороша была младшенькая сестра-красавица, подрастала она слишком медленно, и старая дорога не только не полагалась на скорую замену, но даже и не ведала о её существовании. Словно по железнодорожным рельсам, гулко и дробно, пересчитывали колёса дышащие стыки плит, и под этот неумолчный перестук старая дорога дневала и ночевала, нежилась под парными июльскими дождями, с треском рвалась от тяжких ударов крещенских морозов. Непрерывным потоком шли и шли по трассе тяжелые панелевозы и самосвалы с бетоном, тряслись автобусы с рабочим людом, грузовики с кирпичом, настырно рыскали в поисках обгона юркие «УАЗы» с разноколиберным начальством. А встречный поток, отдавши свой груз ненасытному Объекту, порожняком гремел на стыках плит еще ожесточённее, еще устремлённее гнал налегке к лучшим дорогам, к гаражному теплу, к роздыху.
И только в праздники – считанные в году на одной пятерне, да не во всякий выходной, старая дорога отдыхала от грохота и дизельной копоти. Каждой выбоиной, каждой былинкой, вцепившейся корнями в обочину, отдавалась она нежданно-негаданно опустившейся тишине. Случалось, однако, что и в редкостные те дни покой её вдруг нарушал какой-нибудь залётный «Жигулёнок». Но дорогу не раздражали эти случайные гости, при её-то опытности не составляло труда определить, кто есть друг, а кто враг.
Однажды, — в первую из её зим, — на полотно дороги взгромоздились два тяжелых гусеничных тягача. Трудно сдерживая в себе ярую, вибрирующую мощь, трактора долго и бестолково мостились на обочинах, срывая с места вмерзшие в грунт бетонные плиты. Потом вдруг разом рванули тросами цельносваренный железный блин, на котором сверкающим пузырём возлежала многотонная, недовольно гудящая дутым нутром ёмкость, вся опутанная растяжками. Заскрежетали под металлом вмиг истертые в прах дорожные камни; трактора дружно наддали гари и неодолимой супрягой попёрли тяжкий свой груз по дороге, кроша блестящими траками края плит. Словно проглаженная адским утюгом, дорога оставалась лежать раздавленной и помертвелой; оглушенная скрежетом и болью, дымилась она от чудовищного трения. Ранняя, низовая метелица остужала-зализывала ей горячие раны.
С той поры дорога боялась и ненавидела всякую гусеничную технику. Но легковые машины, нарядные и стремительные – будто заблудившиеся из иных, неведомых миров – дороге очень нравились. Жертвенно и чуть виновато она стлалась под ласковые лёгкие колёса, наперёд зная, что далеко не провожать ей гостя – лишь до черно-белого шлагбаума, закрытого в выходной день на амбарный неподступный замок. И заезжий пилигрим недовольно поворотит обратно, потому что на полосатой потянувшейся через всю дорогу длани прилажен издали видимый щит. И крупно начервлённые буквы на нём перечеркнут все виды на дальнейшее путешествие:

«Запретная зона. Проезд закрыт»