дохтор : Бездуховность.

В полуразрушенном доме, на окраине мало известного города горел костёр, была ночь, месяц — октябрь.
Вокруг костра сидели Андрей Всеславович и Николай Михайлович.
Николай Михайлович негодовал:
- «Нет, нет и ещё раз нет! Уважаемый, Николай Михайлович, не соглашусь с вами. Извольте, я принимаю, то что я мерзавец и гандон, но обвинить меня в бездуховности — это уж слишком. В прежние времена, драгоценный Николай Михайлович, я просто непременно бы засветил бы вам перчаткой по вашему распухшему, небритому мусалу. И позвольте, где это видано, что бы называть человека бездуховным только за то, что он пребывая в угнетённом состоянии души, один, раздавил поллитра перцовки. Это же возмутительно! Да, к тому же насколько я помню, вы забавлялись в это время с Инной Александровной. Я же не называю вас бездуховным гандоном, за то, что вы никогда не делитесь со мной Инной Александровной, а? Вот, не называю».
Николай Михайлович удивлённо поднял брови, замотал головой.
- «Вы забываетесь сударь, позвольте, это вообще немыслимо! Делить с вами Инну Александровну! Вы её, чего хорошего, ещё лобковыми вшами заразите. А этого я вам позволить никак не могу».
Андрей Всеславович от неожиданности присел:
- «Лобковыми вшами?! Это вы мне говорите? Мне?! Да?! Да, Инна Александровна сама кого хочешь и какими хочешь вшами заразит. Позвольте заметить, любезный Николай Михайлович, что у вас у самого лобковых вшей не меньше моего и надо ещё разобраться у кого, чьи вши. Я, между прочим, на прошлом понедельнике был не настолько пьян, что бы ни запомнить, как вы пристраивались ко мне, в то время как Инна Александровна сидела в обезьяннике за кражу Столичной. Я всё помню, так что не факт, что Инна Александровна является обладательницей только ваших вшей. По-моему, наши вши давно породнились и теперь просто бессмысленно продолжать этот глупый разговор о вшах».
Николай Михайлович стыдливо опустил глаза.
-«Ну, ладно, Андрей Всеславович, не серчай, прости меня за бездуховного гандона, погорячился я. Давай обнимемся, и в знак моего извинения, вот, прими мою стеклотару, распорядись ею по своему усмотрению».
Николай Михайлович расставил руки в ожидании.
Однако Андрей Всеславович не спешил. И даже более того, он надулся в обиде, отвернулся в сторону, как бы размышляя, и только иногда, оценивающе, поглядывая на бутылки Николай Михайловича.
В конце концов он сдался.
-«Хххорошо, Николай Михайлович. Давай забудем нашу ссору. Принимаю твои извинения. И ты меня прости за Инну Александровну».
Николай Михайлович от радости даже зарделся румянцем, заулыбался, сверкая тремя оставшимися зубами, вскочил на ноги.
-«Ух, друг сердешный, вот я тебя за это облобызаю.»
Андрей Всеславович и Николай Михайлович обнимаются и целуются.
Входит Инна Александровна с бутылкой Столичной в руке, при виде этой сцены она падает в обморок, бутылка разбивается. Андрей Всеславович и Николай Михайлович оборачиваются, смотрят на разбитую бутылку. Немая сцена.