Воблин : О дружбе

-Вот видишь, а ты еще говорил, что героин благородный наркотик. Эх, ты… — назидательно сказал Михич, поглядев в сторону могилы. Одна рука Михича бодро разливала по стаканчикам водку, проливая мимо едва ли не треть, вторая жамкала салфетку – этой конечностью хренов пижон только что демонстративно тщательно навел полироль на выставленные попеременно на могильную оградку лаковые полусапожки.
-Карррр…Кар-кар-кар… — возмущенно ответили откуда-то из кладбищенского поднебесья вороны.

Типичный пейзаж для дешевенького фильмеца в стиле «хоррор»: скосившиеся кресты, серость просевших под слякотным покровом могил, перемежаемая пятнами белого, еще случайного осеннего снега; полные неутолимой скорби тени уходящих в кладбищенский туман тополей; тревожное карканье ворон и четыре зловещие силуэта, решившие в этот радостный октябрьский день навестить своего безвременно ушедшего, но оставившего охрененно какой яркий след старого друга.

-Ладно, заткнись, раньше, где ты был? Чего теперь… — пробурчал в ответ Михичу Виталя.
Водку разлили. Поставили стаканчик рядом с деревянным крестом. Положили кусок хлеба и сигарету. Нужно было что-то сказать.
-Ой, Олежа… Жаль, что ты не с нами. Мы тебя не за-бу-дем! — произнес краткий спич Костян, пафосно выделив последнее слово. Выпили.

Вообще это я первый узнал, что Олег умер. Разыскал его жену Олеську, такую же наркоманку, как и Олег, поговорил с ней, съездили вместе на кладбище, где она показала место. На самом деле Олег и не от героина умер. Поскольку денег не было, то подсел он на какое-то дешевое говно, приобретаемое в аптеках кончеными наркоманами. Не говно оно, конечно, а лекарство, но только если по назначению принимать. Олеська его называла, но я не запомнил. Рассказала она и об обстоятельствах скорбного случая: вроде как, и не передоз это у Олега был, а хотел он насухую переломаться, соскочить с иглы насовсем, стал что-то там еще принимать, тут хватануло сердце. Вызвали скорую. Не доезжая до больницы, прямо на ходу, в кардиомобиле он и ушел в лучший мир. Может правда, может ложь, черт этих наркоманов поймет. Да и не суть, уже не важно.

Мы не общались с Олегом уже много лет – на хрен мне сдалось общение с конченым нарком? Но что-то я про него за эти годы слышал, и это «что-то» не было радостным. В общем, летопись не оригинальная: первый «баян», «система», кражи, инфаркт у мамы, тюрьма, попытки завязать, что-то чем-то заменить … И вот, финал – погост, друзья и водка в землю.

Закуска, разложенная на столике около соседней могилы выглядела бы недурно, не вноси легкий диссонанс пара здоровущих кладбищенских псов, почти синхронно подергивающих носами в сторону съестного. На столике лежали нарезанная толстыми кругляшами сыровяленая колбаса, какой-то необычной формы хлебец с румяной корочкой, весь в веснушках кунжута, четвертинки помидора, огурчик, сало, редиска. Яблочный сок в пакете – запивон. Бутылка водки. Такой натюрморт.

А зловещие силуэты – это я, Михич, Костян и Швабра.
Швабра это Виталя, он самый длинный, потому что в школе был. Да, мы все одноклассники. Но популярным интернет-сервисом из нас пользуются только Костян и я. Я – потому что законченный интернет-наркоман, мне без «одноклассников» нельзя, а Костян там какие-то амурные дела продвигает, вроде как школьную любовь реанимирует с девахой из параллельного класса, но об этом он пусть сам рассказывает – не верю я в такие сказки.

Костян по профессии психиатр, сторонник фрейдизма и еще на какой-то херни, так что, если что-то там напишет, я бы не советовал никому читать. Но это так, к слову… Он защитил диссертацию на тему что-то вроде того, как психических больных лечить с помощью креативного творчества. Заведует геронтологическим отделением в психбольнице. Считает, что мир сходит с ума и через 50 лет не останется людей в душевном здравии.

А Михич и калькулятором вряд ли пользоваться умеет, насколько помнится, он в школе учился на двойки. А с бабами он и без Интернета успешно знакомится, причем почему-то всегда только с богатыми. Эпоха позволяет такому типажу не утруждать себя пустыми, не приносящими удовольствий занятиями (правда, говорит Михич, что он управляющий чего-то там, но мне не верится; вслух, правда, не стоит в этом сомневаться). Одевается этот герой и ведет образ жизни такой, что хоть по модному каналу транслируй, рядом с телками от версач и габан. Только вот случись такая сказка, да вдруг пусти кто-то Михича на подиум продефилировать вослед длинноногим фэшн-иконам, его рожа не сияла бы продажным снобством, как полагает регламент, а была бы как у дурачка на шоколадной фабрике, как того требует природа. Неплохо сохранившийся гопник-ловелас, редчайшее, увы, а может, к счастью, ныне явление.

Сейчас на Михиче пальто с фасоном, (кашемир, говорит, особой выделки), теплый кепарь-хитроклинка, про обувь уже упоминали. Нашатырит от него как всегда чрезмерно крепким дорогим мужским парфюмом. Забрали мы Михича сегодня на машине около нового, только что открывшегося строительного супермаркета в новостройках. Он нам сказал, что в нем совладелец.

В общем, сейчас это такой образ, что никто не догадается о двух с разницей в год последовавших условных судимостях за кражу клюшек из одного и того же детско-юношеского спортивного клуба. Не помню точно, кажется, во второй раз это были иные элементы хоккейной экипировки: наколенные чашечки и паховые ракушки, но то, что из одного клуба, расположенного в цокольном этаже его дома, он это пер, есть факт. Было ему тогда лет 15-16 что ли.… Да, это он взрослый уже был, для того чтобы его осудили, а воровал он лет с 10, и вероятно, даже из этого несчастного клуба гораздо большее количество раз. Бедные его родители: папа – физик, заслуженный учитель, и мама – заместитель директора по воспитательной части во дворце пионеров, принятыми мерами своего отпрыска никак не уняли. Сидел он, правда, всего раза два и помалу. Зато в смутные времена, Михич историческим процессом оказался востребован, рулил и разруливал вовсю и как надо, да и сейчас не потерялся. Однако с детства не был он чрезмерно жаден, пока ещё не проиграл порокам, потому и здравствует поныне и даже бреет гладкий подбородок.

Сейчас, правда, Михич стал человеком нравственным, никогда никому взаймы не дает, говорит, что надо по средствам жить. И еще он стал патологически правдив, говорит все, что думает. Многим это непривычно.

Виталя – он же Швабра, бывший милиционер, сейчас службу безопасности какой-то фирмы возглавляет. Бывал в горячих точках. Человек, вероятно, надежный, хороший, но что бросается в глаза — немного нервный. Очень за справедливость переживает. У него жена, четверо детей, дом частный в пригороде и уникальная коллекция самурайских мечей. Говорит, даже из Японии какие-то специалисты по джиу-джитсу приезжали, интересовались. Предлагали ПМЖ в стране Восходящего солнца, но он, патриот, отказался. Впрочем, это все с его слов. Дома у него никто не был, подтвердить не может. Современность для Швабры в какой-то момент ограничилась видеосалонами с Ван Даммом и шаолиньскими монахами. Там он и застрял, потому далек он тоже от Интернета и современных технологий.

Да, еще я. Я ничем не занимаюсь, нигде не работаю, ничему не учусь, женился по любви. Доволен всем, и все довольны мной. Мой дом — моя крепость, а интернет – мой мир. И врать у меня плохо получается. На этой почве, кстати, мы с Михичем какую-то близость по духу ощущаем.

В общем, мы бывшие одноклассники, но друзьями нас можно назвать с большой натяжкой. В жизни мы не общаемся постоянно, но знаем о существовании друг друга. Иногда где-то пересекаемся в городе, поговорим минут пять, и разлетимся на год или на два до новой мимолетной встречи. То есть пиво вместе по выходным мы не пьем; на дачи друг к другу по шашлыки не ездим; милые женушки, или разлюбезные подруги очередные наши между собой по телефонам не трут часами; и рыбалка это не та форма досуга, которая бы была у нас излюбленной. И нужно сказать, что от нереализованности этих коммуникаций мы нисколько не страдаем.

И в школе мы никогда не дружили, и даже товарищами не были. Слишком уж личностный колорит не сочетаем. Михич в школьные годы был авантюрист и драчун. Костян — жизнерадостный ботан. Швабра-Виталя – спортсмен и зануда. Я — эстет в душе и распиздяй по природе.

Так что встреча сегодняшняя эта — случайный, единственный в истории и уникальный саммит, замысел которого возник спонтанно в результате незапланированного моего пересечения с каждым из описанных индивидуумов внутри временного континуума, ну-у…, равного примерно месяцу-двум. И каждый раз эти встречи сопровождались примерно таким вот диалогом:
-Привет.
-Привет.
-Что нового?
-Ты знаешь, что Олежек умер?
-Нет, не знал. Жалко все-таки, хотя и предсказуемо…
-Да, жалко…
-На могилу бы съездить…
-Давай цифры. Как соберусь, тебе позвоню.
-Пиши…

Ну, не везти же, действительно, Костяна, Михича и Швабру на кладбище каждого по отдельности?! Вот так и встретились радостным октябрьским днем…

-Ну, что? Еще выпьем? – предложил Костян.
-Давай, — согласились Михич и Швабра.
Я — за рулем, потому отказался.
Выпили второй раз.
-Что говорить, — сказал Костян, — жаль человека.
Все подтвердили: «Жаль».
Выпили в третий раз и стали вспоминать покойного. Не знаю, что не люблю больше: быть пьяным среди трезвых, или трезвым среди пьяных. Изысканное, конечно, оно удовольствие — доброжелательно и иронично смотреть, как другие напиваются, самому пребывая в гармонии разума и доброй воли, но бывает чревато. Так и вышло.

-А ведь неплохим человеком мог бы стать Олежек-то, — сказал Костян.
-А он и стал неплохим. Человеком, — возразил Михич. — Он что, тебе что-то плохое разве сделал?
-Нет, не сделал, — согласился Костян, – Вот только году в четвертом занял денег, сказал, что жене на операцию срочную надо, и не отдал. Наверное, на наркотики потратил.
-Может и потратил, — согласился Михич и рассудил, — Оттого и умер, а ты живешь. Радуйся, Костян, живи и радуйся.
-А…- махнул рукой Швабра. — Не люди они все, наркоманы эти. Чего уж в них людского. Мука одна и себе и близким.
-Да… это болезнь. Наркозависимость, – добавил Костян.

Михич хотел было что-то возразить, но посмотрел вокруг — на тополя, на собак, на обелиски — и передумал. Тоже рукой махнул, сплюнул в сторону и сигарету щелчком из пачки выставил. Закурил он, закурили и мы.

-Надо бы денег на памятник собрать… А то, что… крест не вечен… — сказал Виталя.

Все согласились: надо собрать денег.

Выпили четвертую. Заговорили о живых: о себе, о своих занятиях, о положении дел и перспективах жизни. Оказалось, что как бы кто ни жил, что бы не имел, не делал, все это по плану и согласно с принципами. Стало скучно.

Обсудили автомобили. Оказалось, что у Костяна прав даже еще нет и не надо ему. Но в машинах он толк знает. Я вспомнил кого-то из еще ушедших общих знакомых. Костян, Михич и Швабра допили водку и тоже стали вспоминать. Стало грустно.

И хотел было я закончить этот саммит и отправиться к машине, чтобы развезти одноклассников по домам, но достает Виталя из-за пазухи стальную фляжку, на вид поболе чем пол-литра, и слово магическое произносит: «Коньяк». Типично ментовская запасливость.
Неожиданно для всех Костян-скромняга подобно собакам тем носом повел, стараясь не показать интерес, но проявить разборчивость, и вопросил:
-Коньяк-то хоть импортный?
-Лучше. Трофейный, — ответил Швабра.
-Наливай…, — лицо Михича озарилось светом перламутровых имплантантов – я то помню, что лет десять назад эта улыбка сияла здо…, простите, золотом высоких проб.

Стали выпивать дальше. Костян принялся увлекательно рассказывать о способах излечения наркоманов. Местами было забавно.

Вдруг Швабра присел на могильную оградку, обхватил руками голову и стал качаться из стороны в сторону. Как будто по башке ему наверетенели. Мы с непониманием воззрились на это действо.
-Ты че, Виталя, а? – участливо спросил я.
Встает Виталя, берет пустую бутылку от водки, и со всей дури запускает её куда-то туда, далеко, где за тополями гудят поезда.

-Гандоны мы все, плохие люди, — говорит затем Швабра.- Могли бы Олежеку помочь, заставить бросить колоться. А никто не захотел. Мы так в армии одного нарка наручниками к батарее пристегнули, чтоб перекумарило…
-Насилие над личность, — неодобрительно покачал головой Михич.
-Это бесполезно. Не поможет, — сказал Костян.
-Ну, и? Чем закончилось? – поинтересовался я.
-Не помогло… — признался Виталя.- Он потом вены себе резал, комиссовали его…

-Вот видишь, — авторитетно говорит Костян, — Если даже порой бессильна медицина, то и репрессией не отвадишь.
-Так никто и не пытался, — продолжил гнуть линию Швабра. – Всем похер потому что было. Зачем мы сюда вообще пришли?

Тут разозлился Михич.
-А откуда ты знаешь, что никто не пытался? Ты с ним в эти годы был, а? Решил учить нас? Ученый, да? Жизнь хорошо знаешь? – говорит он с запалом и кепарь с головы снимает, об ладонь нервно бьет.

Швабра сурово посмотрел на Михича.

-Ты не понимаешь ничего… И врешь много, — сказал Виталя.
-Ты что, Швабра, не знаешь, что я правдивый и нравственный человек? Ах ты, дядя-милиционер… Скольким хорошим людям жизнь загубил!
-Это я загубил? Ты что-то перепутал, Михич! Не ты ли на нетрудовые доходы всю жизнь жил, жульман?
-Я? Ну, ты, «достань воробушка», совсем границ не признаешь… Мои доходы — нетрудовые? Ты дорого заплатишь за такое оскорбление!

И Михич словно старательный школьник четвертого класса закусил кончик языка, приподнял полу пальто и с правой ноги попытался поразить Швабру узким носком под коленную чашечку. Михич и в школе-то плохо дрался, хотя был всегда зачинщиком ссор и драк, в результате которых и огребал по полной. Конечно, ему едва ли было совладать с заслуженным ветераном Шваброй.

Виталя отступил на шаг, так что лаковый полусапог Михича полупоразил цель, не нанеся особого вреда, а только замарал штанину, после чего схватил противника своими длиннющими руками за грудки и притянул к себе. Михич, используя преимущество низкого роста и инерцию движения, предпринял попытку боднуть Швабру в подбородок темечком. Швабра вновь сдал назад, запнулся о могильную оградку и рухнул со всей своей почти двухметровой высоты прямо на Олежкину могилу, увлекая за собой Михича.

Дальнейшее единоборство не выглядело комично. В память врезались поваленные венки, перепачканная глиноземом шелковая подкладка михиного пальто, теряющего на глазах свой привлекательный бирюзовый цвет, перекошенное гневом лицо Швабры и изучающе-остекленевший взгляд Костяна, которого я попытался вовлечь в операцию по принуждению к миру.

-Нет, — заявил Костян, поправляя очки, — у нас, если, пациенты дерутся, то только санитары растаскивают. А я врач и кандидат наук, на меня не рассчитывай.

-Суки, посмотрите, что вы творите! — заорал я, увидев, что Швабра окончательно подмял под себя Михича и сосредоточенными ударами пытается нанести беспощадные повреждения самодовольному лицу противника. – Посмотрите на себя и вокруг! Разве не стыдно?! Вы думаете, я пущу вас, грязных свиней, в машину! Нет, мне недавно почистили сидения в дорогой автомойке, будете добираться на такси!

Моя угроза не возымела действия. Пришлось схватить Швабру за воротник и повалить на бок. Еле-еле оттащив упирающееся, длиннющее тело примерно на метр, я дал возможность Михичу встать на карачки, а затем и подняться. С разбитым, перепачканным кровью и глиноземом лицом Михич выглядел удручающе. Я еле удерживал также вставшего и рвущегося обратно в бой Швабру, крепко обхватив его локти сзади.

-Я тебя убью…- вымолвил Михич, кося лиловым глазом в Виталю, и сплюнул кровью.

Мы трое застыли, завороженно наблюдая за правой рукой Михича, нервно щупающей что-то за бортом пальто. Даже Швабра перестал вырываться из моих рук, а только напряженно выдыхал в кладбищенский воздух из раскаленных легких пар. Позднее, разбирая эту ситуацию, я подумал, что должен был отпустить Швабру и даже толкнуть его в спину: «Беги!» Но в тот момент всех охватило какое-то оцепенение, и сам Виталя вопреки своему боевому опыту и разгоряченной сражением мускулатуре остался неподвижен.

Краем глаза я заметил, как Костян открыл рот и мнет в руке одноразовый стаканчик. Треск сминаемого пластика надорвал скользкую тишину возникшей паузы.Наконец Михич закончил шарить и достал из-за пазухи тускло блеснувший в густых октябрьских сумерках и тут же оживший, вспыхнув ярким огнем, телефон.

-Ты мне айфон поцарапал… Теперь тебе хана, точно… Ага… Сейчас я позвоню, пацаны с битами приедут, закопают, прям здесь сейчас…Сука…

Сказав скороговоркой это, Михич приложил телефон к уху, развернулся и пошел, ссутуленный и грязный, по аллее вдоль могильных рядов. Два кладбищенских пса, отрешенно наблюдавшие за всем со стороны, безмолвно расступились, давая дорогу человеку. «А почему с битами? Копать-то лопатами удобней», — зачем-то высветилось в голове.

Виталя выкрутился из моих рук и побрел в противоположную сторону, матерясь и шоркая руками по измызганной куртке. Мы с Костяном переглянулись.

-Что делать? – вековечный вопрос русской интеллигенции, слетевший с уст врача-психиатра, несколько озадачил.
-Вызывать неотложку, — ответил я, и устало присел на скамеечку у столика с закусоном.
-У меня на телефоне деньги кончились. Вызывай ты. Милицию.
Только тут я заметил, что Костян не на шутку испуган. Его бородка тряслась, лоб был в испарине, а правая рука сжимала и разжимала дурацкий стаканчик. Я, признаться, тоже героем себя не чувствовал.

-На, лучше выпей, — едва сдерживая в цепенеющих пальцах дрожь, я нацедил из Виталиной фляжки себе и Костяну.
-Тебе ж нельзя, ты – за рулем! — сказал Костян.
-На новый год можно, — ответил я и замахнул сотку.
-Я, пожалуй, пойду… — сказал Костян и тоже выпил.
-Пойдешь? Куда? Иди, приведи к машине Виталю, скоро поедем, — приказал ему я. Еще нехватало того, чтобы по-пьяни заблудился кто-то на кладбище.

Костян покорно побрел во след маячащей за тополями долговязой фигуре. А вот Михича не было видно. Я побрел по аллее между могильными рядами. На кладбище стало уже почти совсем темно. Печальные обелиски белели, подсвеченные блеском вечерней луны.

Михича я нашел по сигаретному огоньку. Подошел сбоку, стараясь не шуметь. Михич сидел на поваленном дереве и разговаривал по телефону. «Я тоже хочу к тебе под теплый плед, любимая. Нет, не забыл: маленький куантро, два лайма и мята для фрэша… До скорой встречи. Целую. Пока», — удалось услышать мне окончание разговора.

«Крови больше не будет. Михич тоже скурвился, придурок. Не осталось в мире идеалов…» — с облегчением подумал я.
-Ты как, брат? – спросил я и добавил. – Ехать надо.
-Я с этим гандоном в одной машине не поеду. Бля-ять, как болит-то…
Лицо Михича выглядело грустно. Вспухшая губа, синяк под глазом, ссадина в половину лба.

Доливаю из принесенной фляжки в стаканчик остатки коньяка.
-Пей,- протягиваю стакан.
Михич замахнул, не глядя. Стал звонить дальше, узнавать что-то о расписании самолетов. Куда намылился с таким лицом?

Я отошел в сторонку. Меня немного развезло. Сомнение пришло в голову: стоило ли вообще их троих собирать вместе здесь? Решил: да.

Вспомнил покойного. Олежек был мастер общения. Со всеми общий язык находил, все считали его товарищем. Девки его любили. А мне он был другом. Общего у нас было много: военными быть хотели, в качалку вместе ходили. В общем, многие прелести перехода из сопливого возраста в пору возмужания мы делили на двоих. Например — первый секс, трогательный и случайный, произошедший с двумя рыжими сестрами Галей и Валей, 15 и 16 лет от роду, носивших красноречивую фамилию Царабко. А нам с Олежкой было по 13. И дело было на крыше четырнадцатиэтажного дома – самого высокого здания в районе. Зачем туда забрались, в карты, что ли играть? Не помню.

Прошелся немного. Оказывается мы метрах в сорока от кладбищенской ограды. За тополями и памятниками едва видно. А за оградой улица и вот-вот вспыхнут на столбах фонари. Через решетку виден трамвай. Я закурил и вспомнил, как думал в детстве, что бы нарисовать на конкурс «Наш город в 2000 году». Нарисовал дома и трамвай. А победили, конечно, в конкурсе рисунки со звездолетами и роботами-дворниками. Было это году в 85-ом. Смотрю вдоль улицы: те же дома и никаких роботов. Хотя миновало с миллениума еще десять лет… Ведь оказался прав!

Вспомнилось еще. Такой же сырой, холодный осенний вечер. Трамвай заворачивает на спуске со стороны кинотеатра «Заречье». Трамвай номер «16». На нем мой батя отъездил на работу свой век. Коммерческий ларек торгует спиртом «Рояль» и ликером «Амаретто». Упругой поступью иду брать «Бонд». Дома делать нечего. Зайду к кому-нибудь из пацанов, покурим, побалакаем.

Рядом с ларьком тормозит лиловая «девятка»: тонированные наглухо стекла, серебристые диски-бабочки, нутро машины пульсирует рэйвом. Опускается вниз стекло передней дверцы. Из недр салона, сквозь клубы сизой копоти рвутся благостный мат и женские вопли. Стриженная макушка, морщинистый лоб, тело застегнуто в «Адидас-градусник», в меня втыкает пустота зрачков. Пацаны, я их не знаю, едут в первый в городе ночной клуб. Бухущий «градусник» хотел что-то спросить, наверное, дорогу, а может, где точка, крикнул что-то, но водитель газанул, и голос растворился в визге покрышек.

Я смотрю вслед стремительно петляющей по скользкой дороге машине. Мне пятнадцать лет, и я до боли в легких вдыхаю прогорклый и холодный городской воздух. Кулаки сбиты, в нервах Цой, мир так дешев, что не стоит и шнурка моих новых кроссовок.

А впереди тополиная аллея, и чавкающий под ногами глинозем, и проседь первого снега, и шелест вороного крыла за спиной. И я, и мои товарищи, и надо ехать домой.