павеллогинов : HU-BABA-makheia. (descriptio brevis)

проза пряма стих крив
зашьётся и этот порыв
дело
перепрело
источники устарели
разгребаем пепел того, чем горели

ХУ-БАБА-МАХИЯ.(КРАТКОЕ ОПИСАНИЕ)

1… предзимняя степь. Ледяной ветер гнет высохшую траву. Дуга железной дороги на невысокой насыпи. Вдалеке путейцы в оранжевых жилетах толкают по рельсам тележку. На тележке груда ветоши. По степи, вдоль железки размашисто шагает человек. Сильно запахнутый полушубок, туго подпоясанный широким кожаным ремнем, штаны из грубой ткани, высокие сапоги с широкими голенищами и загнутыми носами, длинноухая шапка. Кэ Сар. Один глаз серый внимательный, другой — черный, неподвижный, мертвый.
Сходятся. Кэ Сар закрывает ладонью здоровый глаз. Теперь видно: это не люди, а чудовища — безголовые, с единственным глазом на груди, с одной крепкою ногой, старухи без спины — висят внутренности. Одноногие аплетаи сплетены по двое, им приставлены песьи головы, другие сидят крепко на полусьеденных ими людях. Все в хороших костюмах, пальто, лаковых туффлях, сверху накинуты грязно-оранжевые путейские жилеты.
Кэ Сар вопит, вращая огненное полотнище меча, набегает. «Путейцы» разбрасывают на тележке ветошь, расхватывают автоматическое оружие, Кэ Сар падает под градом пуль. Они складывают раскаленные стволы на тележку, закидывают ветошью, поспешно толкают тележку прочь, ветошь занялась и дымит.
Кэ Сар приподнимает голову, выдирая вмерзшие в лужицу виски. Садится. На полушубке не видно пулевых отверстий. Достает трубку, набивает, раскуривает. Поднимает раздвоенную веточку, обламывает одно ответвление...

2. — Огромное темное помещение. Потолочные своды теряются в полутьме и дыме костров. Высоко расположенные зарешеченные фрамуги заросли пылью и копотью и совершенно не пропускают света. Там и сям горят костерки, и возле них на полу и на различно устроенных лежанках сидят и лежат праздные люди. Они одеты в прочную удобную одежду из грубой ткани и обуты в превосходно сшитые из автопокрышек поршни, способствующие быстроте и легкости ходьбы благодаря некоторой упругой закругленности.
Кэ Сар, одетый как все, стоит возле стены, грубо оштукатуренной, беленой, заросшей копотью и пылью, чертит гвоздем некий план и поясняет на неизвестном языке. Внимают ему несколько человек, рассевшись вокруг костерка: Немой, молодой человек ничем не примечательной внешности, варит на огне чифирь в солдатской алюминиевой кружке, Молон-тойн, скрестив ноги, запрокинул лицо, закрыл глаза, покоится. Он пузат, лицо как закопченая сковородка, ноги кривые тонкие. Остальные, видно сильно пьющие мужчины чуть старше среднего возраста, рассматривают план Кэ Сара и слушают звуки незнакомой речи.
ЕНДЕ ШИЛИ ХАДУ АМУЙ. БИДА ЕНДЕ АМУЙ. АЙУАСУ ОХТАЛУХУ ХАЛТАРАГАД, УНАЖУ УКУМУЙ. ШИЛИ ХАДУ ЕЧЕ ЕМИН А БОРОНОУР ЕХЕ ТЕНГГЕЛИК АМУЙ. ЕНДЕ ЕЧЕ ХОЛА УГУЙ. УМАР А ХОЛА НИГЕН УДУРУН ЖАМ А ОНДУУ ЕХЕ ТЕНГГЕЛИК АБ АМУЙ. УСУН У АНО ТУГАЛГА АНО МЕНГУ АМУЙ. ЕРТЕНЧИ НУ МИХА ЕСЕ БАРИМУЙ, БУКУН ЕРТЕНЧИ НУГУД И ЯБУМУЙ. ЕНДЕ ЕЧЕ ГАРУАСУ ЖАМ УН ХАГАС ХОРИ ТОПЕ АМУЙ. ЕНДЕ БА БАЙБА. — Смотрит на Немого, но тот сосредоточенно прихлебывает стремительно ржавеющий чифирь, скосив глаза в кружку и отчаянно гримасничая. — БОРОНОУР БАР ХУРУУ БАЛАГАСУН АМУЙ. ЕНДЕ ЕРТЕНЧИ НУ ЖУРКЕ АМУЙ. АКА ДЕУ ЧИЛУАСУ ОКЛИКЕ СОЮРКАЛ ОКУЕ КЕРУН ОГОДАЙ БАР САКИУЛДАГСАН БАЛАГАТ БАЙЧУХУЙ. ОГОДАЙ НУ БАЛАГАЧИТ АМУЧИТ УЛААЧИТ ЖАМЧИТ ГАРАГАД, ЖАМУУД УГЕЙ БОЛОГАД ЧОЕЛ ГАЖАР А БА КОРЕЕСУН ЕЧЕ БУСУ УЛУ АМУЙ. БАЛАГАТ А БОЛИГДАМАГЧА БИРИТ БУТ НАР САУБА. ЕРТЕНЧИ НУ ЖУРКЕ Я ХУ-БАБА ШИМНУС ЧИТКУР МАНГГУС НУ ЕКЕ, БАЛАГАТ ЕКЕ ИНО, ТА ТЕУНИ ТЕГРИ ЕКЕ ИНО КЕАЧУ.
Распахиваются широкие кованые двери и внутрь высыпают чернобородые персы в белых рубахах, подпоясанные цветными шнурами о кистях, в черных шальварах вправленных в расшитые сапожки с загнутыми острыми носками. В руках у них тяжелые резиновые дубины мягко покачиваются. Они расходятся полукругом от дверей, и за ними появляется местная хатуня, — белый хитон развевается, открывая мускулистые ноги в коричневых чулках, голова и лицо закрыты медным шлемом, повторяющим черты лица и прическу. Показывает собранной в ладонь плетью на нашу компанию. Персы бегом охватывают её, отшвыривают видно сильно пьющих мужчин чуть старше среднего возраста, бьют и вяжут длинными полотенцами Немого, Молон-тойна и Кэ Сара, — те не сопротивляются. «В изолятор,» — глухо роняет хатуня. Друзей уводят волоча за длинные концы полотенец.

3. Если бы не были так отчетливо видны друг другу, казалось бы, что они висят в молочном тумане. Немой старался слушать Молон-тойна, но всё больше наваливалась глухота. «Не пытайся прорваться наверх — совсем тебя расплющит, уходи дальше, вниз, теряй, старайся потерять всё, иначе не...» Теперь уже всё тонет в ватной тишине и тумане, порою только выплывают лица и голоса. Вот появляется медная маска хатуни, — «Они просто используют тебя, им очень надо туда.» — И она проводит ладонью перед глазами Немого, как бы расчищая запотевшее оконце. Немой видит высокую кафедру, за ней черную доску. У доски стоит здоровенный мужик, на широкой багровой морде будто приклеены редкие вислые усы; ещё более редкая бороденка скрученная пальцами в грязноватую сосульку торчит вперед и немного в сторону, черная кофта заляпана впереди остатками какой-то еды, висящие мешком штаны вправлены в огромные кирзовые сапоги. Под картинкой появляется подпись — проф. П.Головин. Говорит невидимой аудитории: «Итак, каким образом мы получаем дательно-местный падеж „туда“ от абсолютива „там“? — А вот таким.» — И пишет на доске — tamda>tawda>touda>tuda. «Теперь понятно?» Молчание. Теперь зрителю видно тоже, что и злосчастному Пахому Головину, — аудиториум безнадежно пуст.
И тут Немой… (впрочем, о его дальнейшей судьбе можно узнать из его же книги «Приключения Немо, или как я был капитаном жука-плавунца и другие мои перипетии», публикуемой частями в газете Си синь цзинь тун чу).

4.… высоко сложены туго увязанные пачки бревен, за ними громоздятся кучи черного и бурого угля, ещё дальше эстакада, на ней коричневые коробочки вагонов, по которым черными мурашами беспорядочно ползают люди. Кое-где над эстакадой болтаются жестяные мисочки тусклых фонарей. Между куч строем идут солдаты в желтых бушлатах.
Кэ Сар, обходя периметр, обозначенный глубоким рвом, наконец выходит к добротному ещё, но уже изрядно запущенному бараку на шесть семей, отчасти и заброшенному. Находит дверь и стучит. Дверь открывается, показывается девица, она пьяна, из-за спины её несутся пьяные крики, грохот и музыка. Кэ Сар прикрывает ладонью здоровый глаз, видит, что у девки собачья морда. Отодвигает её, проходит, снимает шапку и рукавицы, бросает в угол, подходит к плите, что-то выбирает, гремя кастрюльками, подойдя к столу и протянув руку между тесно сидящими, снимает со стола хлеб, садится на пол в покойном месте, подобрав и скрестив ноги, вынимает из-за голенища ложку, быстро ест и, отставив посуду, тут же сидя засыпает.

5. Однокомнатнатая хрущевка. Скромная стандартная обстановка: прямоугольный шифоньер, диван, стол, железная кровать с горою перин, телевизор с завешенным кружевною салфеткою экраном. Повсюду включен свет, на кровати сидит иконная старушка, на диване — Немой с большою черною книгой, в которой виден факсимильный отпечаток китайского ксилографа, заглядывая в большой словарь и ловко залистывая, что-то пишет прямо в книгу. Бабушка громко и отчетливо матерится, зовет милицию, плачет, обвиняет Немого в том, что он морит её голодом, бьет и пр. Немой продолжает заниматься своим делом без всякого к ней внимания.
По-прежнему везде, даже в объединенном санитарном узле, продолжает гореть свет, бабушка спит, закинувшись на спину и раскрыв рот; на маленькой кухонке темно. Призрачно под большою кастрюлей пылает газ. Немой курит в форточку сильно и долго затягиваясь. Вдруг начинает говорить радио, за окном глубокая тьма зимнего утра.
В прихожей, у самых дверей, дребезжит старенький телефонный аппарат. Немой берет трубку, слушает, кивает, кладет на место. Быстро собирается, бросая в рюкзак хлеб, чай, консервированную всячину и книги. Запирает дверь, бьет в соседнюю дверь, открывает немолодая уже женщина в коротком халатике, сонная, протягивает ей ключи, поворачивается и грохочет с лестницы. Качается в промороженном сияющем желтом трамвае в мрачных предместьях. Показывается высокая коническая кирпичная труба котельной, он выходит, ныряет в переулок, шагает к трубе.

6. Девку с собачьею мордой зовут Валей. Многие зовут и она приходит. Сейчас она тяжела невесть от кого, от того постоянно раздражена. Судьбой, которая предсказуемо горька и кратка. Гудит отборным углем печь, в широкие окна бьет неяркое зимнее солнце. Валя в симпатичных трусиках и маечке безуспешно пытается напялить редуктор газовой плиты на свежий баллон. Кэ Сар сидит в углу и внимательно наблюдает. Наконец она машет рукою вскрикивает тоскливо и опускается на пол. В доме никого, очень грязно: окурки, посуда. Кэ Сар встает берет кастрюльки, по-хозяйски шарит за криво повисшими прессованных опилок дверками кухонных мебелей, добывает, кажется крупу, соль, что-то нюхает, пробует на кончик языка, наливает в посуду воды, ставит на печь, ставит следом и чайник. Подходит к плите, ударом широкой твердой ладони садит редуктор на место, щелкает клапаном, зажигает горелку, смотрит на пламя, тушит, заворачивая на место ручку.

7. Немой ныряет в дыру в бетонном заборе. Возле кучи угля под низкой эстакадой копошатся люди, выбирая хорошие куски угля, складывая в мешки и загружая обычные детские санки. С появлением Немого все замирают и подняв головы выжидательно глядят на него. Он кивает и разрешительно машет рукою. Теперь монумент котельной возвышается над ним. Труба уходит в небо. Небольшой бульдозер заталкивает уголь наверх в приемник. Немой толкает двери, входит и долго идет по узким темным коридорам. Глубоко в утробе котельной гудят мощные двигатели.
Комната, слабо освещенная желтой лампочкой, фанерные кабинки на полу метлахской плитки, двери, за которыми слышен сильный шум воды, — из-за них валит пар. Притулившийся у единственной свободной стены столик почти весь занят большим эмалированным чайником и мутно захватанными гранеными стаканами. За опасно накренившимся картонным почти столиком тяжко вонзив в него локоть сидит до того худой и продолговатый, что похож на насекомого, но ощутимо сильный человек. Лицо черное, твердое, торчат усы, глаза залиты кровавым и желтым. Открываются парящие двери, комната наполняется быстро остывающим паром, вслед за паром в комнату вываливаются гомонящие мужики в полотенцах; сильный шум воды. Немой стоит рядом со столиком и разговаривает с сидящим за ним. Ничего не слышно. Сидящий протягивает длинную руку куда-то под стол достает древнюю «чебурашку», заткнутую туго свернутой газетой, плещет в стаканы мутновато-прозрачное, они выпивают с Немым, утыкаются в рукава. Худой наливает из чайника уже мутнеющий чифир, запивают.
Немой выходит к эстакаде; с хрустом и скрипом, медленно на нее вкатываются выкрашенные коричневым полувагоны, составитель, свисая с погнутых ступенек крайнего, машет Немому рукой, тот машет в ответ, что-то кричит. Составитель спрыгивает, крутит рукой, останавливая состав, всовывает башмак, разнимает кишки, исчезает в кабине тепловоза; морозно. Худой свисает из кабины огромного экскаватора. Что-то кричит. Немой машет рукой, подбирая кувалду, идет к вагонам. Влазит к самым люкам, ловко цепляясь левой рукой, кувалдой отшибает запорные цапфы и крюки, в последний момент отныривая от рушащихся люков и лавины угля. Экскаватор подползает к вагонам, погружает ковш, железная коробка качается, из открытых люков сыплется, ревет дизель, борт вагона рвется как бумага, показывается отполированный клык ковша. Немой стремглав несется, кричит, изо рта летит слюна. Худой, свесившись из распахнутой кабины, разводит руками. Немой рубит рукой воздух. Худой пожимает плечами, отворачивает башню, упирает ковш в землю, сбрасывает обороты, спрыгивает и, шатаясь, уходит.
Тихо погромыхивает холостыми дизель, бормоча крышкой выхлопной трубы, из открытых люков сыплется уголь, скрежещет лопата. Немой сползает наружу. Вагоны крепко до ступицы сидят в угле. Немой обтаптывает люки и, цепляя их на лом, хлестко с искоркой захлопывает, вбивая кувалдой на место крюки и цапфы. Огромной тяпкой, стоя на коленях, выгребает из под вагонов габарит, обметает телеги и хребты рукавицей, кончено.

8. Валя в коротком китайском пуховичке и обтягивающих джинсах с вышивкой стоит в дверях. Отмахивая от себя ладонью, с чувством что-то пытается втолковать КэСару, она слегка навеселе. «Калым, понимаешь? Ты по-русски понимаешь, вообще? Каа-алым, денюжка. Кушать хочешь? Спать надо где-то? Ну, чо ты зенки то вылупил, чурка косоглазая?» Кэ Сар вдруг говорит:«Я понял», — и начинает одеваться. Валя смотрит на него изумленно-вопросительно, плюет прямо на пол и повторяет про чурку. Наклоняется, кряхтя тянет на себя длинные тесные сапоги на игольчатых каблуках, в которых ходит на трассу. Кровь приливает к лицу, мешает растущий живот, отдуваясь, выпрямляется. Они выходят, идут вдоль пылезащитки к высоким далеким тополям по узкой, но плотно набитой тропинке.

9. Немой едет в стареньком еще советском ЛИАЗе. Вцепившись в ребристую макаронину поручня придерживает коленями мешок. Из мешка торчит тонкий загнутый костылем лом и по особому сучковатая ручка широкой старой лопаты комсомолки. На дне брякает зацементованная кувалда и спецмонтажки с расплющенными тоньше ножевого лезвия перьями для вылома закушенных разошедшимися лапами люков. Инструмент этот для Немого — на вес золота, он никому не дает и прикасаться к нему. Автобус проезжает КПП, укрепленный валами мешков с песком, настороженный пулеметными гнездами, долго волочится по трассе среди заснеженных полей, разделенных лесополосами на правильные квадраты. Останавливается возле красного щита с надписью ***. Немой вываливается из автобуса, волоча свой неуместный скарб. Сходит на чернеющий петляющий вдоль пылезащитки съезд. Выходит на обширную пустошь перед претенциозным, но запущенным зданием, облицованным известковыми пирамидками. Высокие ворота из квадратного прутка, не распашные — отодвигаются на роликах — чуть приоткрыты, путь перекрыт висящим на уровне колена тросиком с повязанными на нем выцветшими красными тряпочками; конец тросика исчезает в сторожке. Немой переступает тросик и выходит на просторную площадь, на краю которой видны коробки весовых, дальше — угольные барханы.
Ладный высокий мужик, без шапки, лысоватый, жизнерадостный ведет Немого за собою темными длинными коридорами и лестницами. «Сучок» — вспоминает Немой.
Они входят в залу, мощенную мрамором. Высокие окна слепы от бахромы наросшей жирной пыли. По углам и вдоль стен теряются железные ящики кабинок. Посреди сумрачного помещения стоит на обутых в пластмассовые пробочки тонких железных трубках столовский стол.
За столом сидят четверо в свитерах крупной вязки, галифе на помочах заправлены в высокие сапоги. Они сосредоточены на стремительной карточной игре: шелестит и пошлепывает потрепанный стос, вполголоса звучат короткие фразы карточного жаргона, столбиками пишутся цифры в замасленную ученическую тетрадку.
«Это кадровые, они только бурым сейчас занимаются. Сам понимаешь: он не смерзается. Впереди им ставят по пять вагонов — разрыв — и пятнадцать черного мороженного. С ним зашились мы — некому его выгружать. Возьмешь кого-нибудь и пика с вами будет, я Васе скажу сейчас». — Сучок говорил почти шепотом; Немой переодевается, берет шапку, из шапки выскакивает мышка, он вздыхает, нахлобучивает шапку, собирает в снопик инструмент и идет за тающим в сумраке коридора Сучком; сидящие за столом внимательно смотрят ему вслед.
Первый этаж, котельная. Гудит поддув и вытяжка, в прорехах обмуровки судорожно бьется голубое на черном. Бытовка кочегаров забита народом. Сучок отступает в сторону после непродолжительного разговора: «Выбирай!» Немой разглядывает смущенных мужичков в запоясанных фуфайках. Показывает на одного пальцем и тут же, резко повернувшись, выходит. Мужик поднимается и выскальзывает за ним. Это КэСар.
(будет продолжение)