Токсичный Мститель : Разминка (The Final Cut)

РАЗМИНКА

Утро легкое, как воздушный шар. Окраина Москвы пахнет летней свежестью. Мой друг шагает по улице с двумя стаканами виски. В запотевшем стекле плещется лед. Деревья встречают идущего почетным караулом. В домашних тапках, надетых на волосату ногу, в халате из красного шелка он похож на сатира. Глаза вооружены похмельем. Я стою у метро, второй стакан предназначен мне.

Я приехал к другу в гости.

Его фигура приближается к мавзолею станции победно, как танк. Стаканы нацелены вперед. От кубиков льда отскакивают солнечные зайчики. Они дразнят прохожих янтарными шкурками. Пешеходы опускают глаза, понедельник гонит их в метро. Стеклянные двери рассекают отражения хмурых лиц.

Трудоспособные жителя района уехали на работу. Оставшиеся заняты нищетой и сбором бутылок. Сутолоки больше нет, торговцы шаурмой осиротели до вечера. Я смотрю на площадь истуканом. Я тоже с похмелья, и взгляд мой тяжелее гири. А может быть и так, что взгляд мой легче фантика, но у меня нет зеркала, чтобы проверить, да и не хочется: я подозреваю, что выгляжу двуногой припухлостью.

Он подходит. Я принимаю стакан. Мы пьем вискарь взасос, как голодные младенцы.

— Здравствуй, Ваня, — говорит он.
— Здравствуй, Юра.

Я облизываю стекло. Юра оправдывается:
— Извини, бутылку дома оставил. Руки были заняты.
— Мог бы и в зубах притащить, — говорю я. — Слушай, а как ты закрыл квартиру?
— Да очень просто.

Мое воображение мнется на лестничной клетке двенадцатого этажа. Скрипит дверь, Юра выносит стаканы. Животу тесно в узком холле, заваленном соседским барахлом: санками, лыжами, коробками из-под плазменных экранов. Дверь в квартиру остается открытой, он идет к лифту и ставит стаканы на ржавую электроплиту. Кто-то из соседей поленился отнести ее на помойку, и она второй год пылится у лифта. Жильцы используют ее как пепельницу. Юра возвращается к двери, в замке хрустит ключ.

Осталось вызвать лифт и спуститься. Оттопыренный указательный палец справится с кнопками, а железная дверь подъезда откроется с ноги. Маршрут до метро займет три минуты. Юра пойдет через двор, где стоят высокие, как строительные краны, тополя. Их корни, похожие на щупальца гигантских кальмаров, выныривают из земли и ставят прохожим подножки.

Юра шествует плавно, как акробат на проволоке: ноша его бесценна. Мамы шарахаются от него, они прячут за ладонями глазенки детей. Можете представить, какое это зрелище. Дойти до помойки в халате и тапочках, чтобы выбросить мусор — дело обычное. Но для выхода в открытый космос города этот скафандр не годится. Из-за милиции, разумеется. Весьма подозрителен гражданин в неглиже. Но Юре везет: он пришел, не пролив ни капли, не повстречав ментов.

— Значит так, — командует он, — сейчас идем в магазин за мясом. А потом ко мне.
Ветер пригнал вздутую тучу. Она лопается, дождь скользит по асфальту ртутными шариками. Серебристые капли похожи на рыбьи глазки. Мы бежим под высоко поднятыми стаканами, как олимпийцы.

В магазине нас окружают охранники. Они ринулись быками на красный халат. Объявляется свод нелепых правил. Нельзя размахивать руками. Нельзя покачиваться. Босиком тоже нельзя (Юра обронил тапочки, и теперь он пачкает пол, как йети). Нельзя со своей посудой. Они уверены, что мы откроем шампанское, не дойдя до кассы.
Я запираю стаканы в железный ящик. На дверце нарисована семерка. Юра говорит, что это хороший знак. Он расслабляется, его повело. Юра мечтает о тушеной в сметане телятине. Ему слышится дуэт чеснока и розмарина. Он хочет лечь в тележку и требует, чтобы я откатил его в мясной отдел.

К нам лезет охранник с прыщавым носом. От него несет кислым потом.
— Ребята, давайте без выкрутасов.

Ладно: согласны идти по магазину пешком. К тому же я не хочу толкать тележку, груженую другом — в нем весу килограммов сто, если не больше. Юра клянется вести себя прилично. Он присягнул на кредитке. Семерка сработала: скучавшая кассирша подтвердила, что Юра — постоянный покупатель. Охранники сдаются.

Под конвоем видеокамер мы бредем мимо штабелей с пивом. Объективы следят за кривой траекторией. Мы опираемся на тележку, как на костыль с четырьмя колесиками. У витрины с овощами-фруктами я притормаживаю.

— Что будем пить? — спрашиваю, почесывая изумрудный бок авокадо.
— У меня дома три бутылки виски.
— Прекрасно. Прекрасно.
— Кстати, порей нам не помешает. В салатик.

Между ананасом и помидорами сопит усатая голова продавщицы. Голова хмурится: десять утра, а мы — уже. Уже громкие и синусоидные. Судя по золотым зубам и сросшимся бровям, дама практикует праведный ислам.

— Дайте, пожалуйста, порей, — говорю я.

Она отворачивается.

Вы представляете? Оно фыркнуло. Сделало вид, что нас тут нет.
Мои щеки тут же краснеют в тон Юриного халата.

— Дайте. Пожалуйста. Порей.
Распахнув пасть шире бегемота, я объявляю джихад обонянию. Жгучий перегар хватает усатую за горло. Она прячет лицо в фартук и что-то мычит.

— Выньте одежду изо рта! Я вас не понимаю!
— Порея нет. Не завезли, — голос ее дрожит, как мокрый котенок. — Возьмите репчатый. Тоже лук.
— Не хочу репчатого! И что значит «тоже лук»? А вы кто? Тоже продавщица?

Юра перехватывает истерику, и после злого покупателя на сцене появляется добрый.
— Здравствуйте. Простите моего друга за вульгарный запах. За нервный тон — простите. Ваня болен с рождения (закатываю глаза). Генетический дефект периферической нервной системы. С ним вообще спорить не рекомендуется. Животных надо беречь (икаю). Давайте проявим милосердие. Наверняка на вашем складе порей все-таки есть. Просто надо поискать. Окажите любезность.

Усатая срывается в карьер, как ошпаренная лошадь. Мы ржем ей вслед тихонько и незлобно, как пони.
— Да к чегту этот погей, — грассирует Юра, — я что, евгей? Пойдем за основным блюдом.

Мясной отдел ломится от продавщицы. Ее туша выбросилась на прилавок кашалотихой. Между локтями перекатываются шары для боулинга. Это ее груди. Они ошеломляют до головокружения. Если смотреть на них дольше минуты, то можно получить сотрясение мозга. Я чувствую себя лилипутом.

Толстуха спрашивает, чего желают мальчики. В ее анатомическом театре есть мясо на любой вкус. Телятинки? Конечно! А какую часть теленка? Юра присматривается к языкам — серым, с посмертным налетом. Языки похожи на восклицательные знаки.

— Взвесьте, пожалуйста, полтора кило язычков, — говорит Юра.
— Зачем так много? — мне интересно.
— Они пустят сок и станут гораздо меньше.

Юра — кулинарный конкистадор. Он покоряет еду. Умеет жарить, парить, варить, нашпиговывать, резать. У него есть коллекция ножей из самурайской стали — для суси. Он разбирается в сортах манго, знает толк в моллюсках. Путешествует по миру, смакуя гарниры с подливками, и глобус для него — шарообразное меню. Надкусив креветку, он определит, из какого она океана, — и не ошибется. Его желудок растворит любой, даже самый жгучий соус.

А вы знаете, что во Вьетнаме речные браконьеры приготовили ему змею? Я смотрел домашнее видео. Одноглазый старик вытащил из мешка крапчатого гада и содрал с бедолаги кожу, вывернув чулком. Перед объективом метался ржавый нож, куски летели в чан с кипящим маслом. Крупный план: на ладони пульсирует сердце, похожее на розовую виноградину. План еще крупнее: белая гильотина зубов, хищный подъем кадыка. Затем вьетнамцы подают коктейль — змеиная кровь пополам с водкой. Под Юриным носом растут багровые усы.

От этих картин мои внутренности вспениваются. Я хочу выпить.
— Юра, пора закругляться. Время теряем.
— Понял. Уходим.
— Только купи себе тапочки. Простудишься босиком.

В центре зала мы находим уголок дачника. Между шампурами и мангалами навалена куча калош. Пока Юра роется в ней, выискивая наибольший размер, я корчу рожи полу, начищенному до зеркального блеска. Обувшись, Юра расправляет плечи.

— Удобные? — спрашиваю.
— В самый раз.
— Пивка на дорожку?
— Само собой. Возьми пару банок. Хотя нет. Бери четыре.
У кассы Юра долго роется в халате, вылавливая кредитку. Раскорячился, как борец сумо. Карточка нашлась в трусах, она завалилась под мошонку. Кассирша, взявшая нас на поруки, морщится: к пластику прилип лобковый волос.

С охранниками мы простились на удивление тепло, будто с родными. Когда стеклянные двери магазина открылись, я заметил в отражении, как тот, с прыщавым носом, украдкой перекрестился.

Дождь ушел. Улица выгнула мокрую спину, как девушка на пляже. Влажное пространство смотрит с поволокой, — улица заигрывает. Мы идем по дороге с зелеными глазами: лужи покрыты малахитовой пленкой.

Город становится объемным. Ветер треплет прическу листвы. Наверху плывет облако из розовой ваты, — движения замедленные, заторможенные, как у медузы. Облако похоже на плюшевый подарок. От восторга я закуриваю. Сигарета — вишенка на сливках хорошего настроения.

Юра щелкает затвором пивной банки. Я принимаю банку. Пиво теплое, с морским привкусом. Сейчас в моем желудке штиль, но если я не поем, начнется шторм.

— Зря чипсов не взяли, — говорю, — меня может стошнить.
— И стаканы зря забыли. Теперь пьем из банок, как нелюди.
— Давай вернемся за стаканами.
— Да ладно. Мы уже пришли к моему дому.

У зеленой помойки копошатся бомжи. Увидев пиво в наших руках, они начинают облизываться. Я бросаю в середину стаи две непочатые банки. Юра ставит сто рублей на высокого и мускулистого, я же предпочитаю низенького, но явно более проворного. Случается ничья: во время потасовки банки вылетают на дорогу и лопаются под колесами внезапного авто.

Бомжи посмотрели в нашу сторону так, словно мы изнасиловали и убили всю их родню. Юра заржал злобно, как нацист, собственноручно спаливший русскую деревеньку. Нет, точнее так: в алом халате, рвущемся на ветру, он вошел в образ бесноватого Нерона.

Я бросил бомжам сторублевку, — чтобы зла не держали, да и вообще. Моя извинительная улыбка была вполне искренней. На самом-то деле я людей люблю. Я даже мечтал стать детским писателем.

Мы заходим в подъезд. Здесь темно и пахнет крысами. Лифт поднимает на двенадцатый этаж. Во время подъема начинается нечто совсем иное, потому что Юра произносит секретную фразу текста: «А теперь — моя очередь».

«Ты же все испортишь!» — подумал я.
«Ничего я не испорчу», — подумал Юра.

В квартире он усаживает меня в кресло. В моей ладони появляется запотевший стакан. Я неподвижен, как сломанная кукла наследника Тутти. Мои глаза стекленеют.

Юра закуривает кубинскую сигару и садится на подоконник. По комнате плывут вонючие кольца.
— Ваня, твои вычурные метафоры — говно. Жалкое эпигонство. Бери пример с меня: я предпочитаю ужасы и триллеры. Детективами тоже не брезгую. А я не гордый: чем богат, тем и рад. Люблю кровавые сюжеты с мясцом. Кстати, сегодня ты славно поработал. На районе нас все запомнили. Еще бы: два похмельных уебка, разгуливающие по улице со стаканами. Красный халат был шикарен. Просто прелесть, а не деталь. Врезается в память, как «копейка» в жопу «мерина». А в магазине мы стали суперзвездами. Усатая, охранники, кассирша — все хором подтвердят, что такого-то числа пришли с утреца двое, слегонца повыебывались да и купили себе телячьих язычков на закусь. В общем, Ваня, ты молодец. Состряпал отличное алиби.

— А что состряпал ты, Юра?

Он облизнулся так хищно, так мерзко и так вульгарно, что я догадался сразу.
— Кто?

— Да шлюха какая-то. Я вчера снял ее на Ленинградке. Она вроде одна работала, без мамки, так что надеюсь, меня никто не запалил. Отвез в лесок, положил на травку, давай типа поебемся с экзотикой, ну на природе и все такое. Смеялась она противно. Там я ее и разделал. Взял только грудинку и филе. Остатки закопал. У меня в багажнике всегда лопата валяется. Хотя я не все закопал. Ухо я оставил. Я его сырым съел, правда, чуть серьгой не подавился. Знаешь, Ваня, что в этой истории самое интересное?
— Что?
— Все спонтанно вышло, я ничего не планировал… Наверное, я — маньяк. У меня с головой что-то.
— Да, Юра, с головой ты не дружишь. А еще ты любишь людей. Буквально.

Он хохотнул и выбросил сигару в окно. Хлопнул пятерней по ляжке и спросил:
— Ну что? Попробуешь кусочек? Я решил приколоться в стиле Лаэртского, поэтому приготовил сиськи в тесте.

Я кивнул и сказал:
— Конечно, попробую. Только теперь — моя очередь.

Юра падает на пол. Я снимаю с него красный халат. Из волосатой спины торчит клавиатура. Клавиши похожи на квадратные прыщи.

Выдавливая теплый гной из клавиатуры, я вычеркиваю Юру из текста. Пошел он на хуй со своей биомассой. Шлюха проснется в лесу. О случившемся помнить не будет. Пойдет к шоссе. Дальнобойщик с ноющей простатой подберет ее и за десяток-другой минетов отвезет домой — на Украину. Там она выйдет замуж за удачливого бизнесмена и родит ему двойню: мальчика и девочку. Мальчик станет шахтером, а девочка — главой правительства. И все будут счастливы.

А мне пора домой. Вот только допью виски. Чтобы стать писателем, надо много бухать. Это одно из обязательных условий.

Золотозубый таксист увозит меня на мой район. На перекрестке кто-то пытается прикурить: огонек зажигалки моргает монотонно. Я подхожу, чтобы стрельнуть сигаретку, но встречаю светофор. Он исполняет оранжевое соло и похож на одноглазую метафору.

На автобусной остановке люди пьют шипучие напитки и смеются над ночным прохожим. Ливень теплый, как водка, и попахивает псиной.

Приятно заметить стройную девушку. Вокруг ее талии сопение и возня. Возможно, к ней пристают любители людей, но после светофора я не уверен, — без очков картинка мутная, золотые очки потеряны. Я подхожу к девушке вплотную и вижу, что на остановке никого нет. Мне опять померещилось.

Тормоза пищат, из окна милицейской машины высовывается пухлое лицо. Губы шевелятся, но из-за белого шума я не слышу слов. Кладу бумажник в протянутую руку, и синяя мигалка уезжает. Они не знают, что бумажник пуст.

В доме я путаю подъезды и скребусь в чужую дверь. Женщина узнает меня, поэтому крика не поднимает. Я возвращаюсь на улицу. Дом возвышается над округой, как маяк, и я боюсь с ним столкнуться. Дом стоит в центре водоворота.

Сосед вскрикивает, когда находит меня у помойки. Я сижу под железным навесом и караулю. Сосед выбрасывает книги по ночам, потому что днем стесняется.

Сегодня он выбросил тощий томик Олеши. Я посоветовал ему выбрасывать детективы. Он притворился обиженным и послал меня.

А меня уже качает, как Ваньку-встаньку. Я прошу о помощи, и сосед соглашается проводить меня до дверей квартиры.

В лифте пахнет фиалками. Меня тошнит от кислой метафоры, застрявшей в горле. Вид у меня, конечно, жалкий. Сосед делает сочувственное лицо и говорит, что может достать прозак. У него жена – психиатр, она выпишет любой рецепт.

Я присмотрелся к рукам соседа. Мускулистые, жилистые. На правом запястье наколка ВДВ.

Не то чтобы мне все надоело, но я решил добавить концовке немного крови, – хотя бы в память о Юре, так любившем людей.

— Скажите, у вашей супруги вкусные сиськи?