Шева : Не Гоген

Вообще-то в Крым договаривались ехать втроем.
Но Жэка в последний момент соскочил. То ли с деньгами не сложилось, то ли родаки во что-то впрягли.
Поехали вдвоем. Пашка и Саня. Пурген и Малевич. Так их звали во дворе.
Пашка на свою кликуху не обижался. А хули — от слова «пурга». Так он думал.
Санька же был Малевич, потому что реально малевал, — учился в художественном колледже. Да и вроде кто-то из пацанов говорил, реально был такой художник. Хуйегознает. Может и был. Его, Пашку, как-то неебет.
Одним словом, поехали они вдвоем. Ехали за тем, за чем из года в год едут на юг толпы молодняка – поплавать, потусить, побухать, вдуть пыльцу новым пчелкам.
Крым их не разочаровал. Все было в ассортименте, и всего было вдоволь. И даже – сверх того.
На третий день, когда они медленно ползли после полуденного пива как два краба, оказавшихся вдали от кромки моря, случайно наткнулись на конкурс бодиарта.
Вообще-то это Саня потом Пашке объяснил, что это был конкурс. Сначала Пашка просто обалдело уставился на почти голых телок, которых яркими красками размалевывали парни и девчонки их возраста.
Они подошли ближе. Остановились возле одной из девчонок-художниц. Та тщательно заканчивала вырисовывать концентрические круги на оголенной груди смазливой девчонки, чем-то смахивающую на новенькую из «Виагры».
Саня не выдержал — после пива-то так и прет постебаться, и начал давать советы. Художнице.
Пашка, наоборот, начал нахваливать модель. Ее сисястость, жопастость, глазастость и прочие тактико-технические характеристики.
А потом черт дернул Пашку сказать, — Девушка, а дайте моему другану кисточку на две минуты, ей богу, не пожалеете! Девчонка хмыкнула и протянула кисточку Сане.
- Малевич! Не тушуйся, покажи класс! – командирским тоном приказал Пашка.
Когда Аня, оказалось, так зовут девчонку-художницу, через пару минут признала в Сане коллегу, ледок в разговоре растаял.
А через десять минут и Аня, и девчонка-модель после недолгих уговоров согласились вечером прийти к ним в гости.
- Чур — моя из «Виагры»! – сказал Саня.
- Не вопрос! – ответил Пашка, — для друга ничего не жалко! Я вот о другом думаю, — как думаешь, Аня в жопу даст?
- Ну…это дело ее в общем-то. Да и добровольное.
- Нихуя! – ответил Пашка. У меня другой подход: не можешь – научим! не хочешь – заставим!


…Уже было хорошо.
Как говорят на Украине, — так як трэба. Малевич и Пурген приговорили бутылку водки и открыли вторую. Девчонки выпили по бутылке вина. Но было видно, что перед тем как разойтись по койкам, осилят еще одну. Как минимум.
Уже сейчас и не вспомнишь, из-за чего началось.
Хихикая, девчонка «из Виагры» начала спорить с Аней, — Я тебе говорю! Пурген у него кличка! Вот спроси!
Интуитивно Пашка понял, что высвечивать его кликуху сейчас будет «не в масть». Хотя чего они хихикают, ему было непонятно.
Поэтому на прямой вопрос Ани он и ляпнул, — Гоген!
Девчонки прыснули.
А Аня, с подковыркой так, спросила, — А что ты про Гогена хоть знаешь?
- Ну че…художник такой был. Француз, вроде. Из этих…из импрессионистов.
- А известен он чем?
- Да хуйегознает. То ли ему ухо отрезали. То ли он. Типа того.
Аня вдруг освободилась от его руки, и посмотрев Пашке прямо в глаза, каким-то на удивление, жестким, отстраненным голосом спросила его, — Паш! А чего ты такой тупой?
- Не понял! В смысле? – напрягся Пашка.
- В прямом! – как отрезала Аня.
- Ты чего? Ты чего завелась? — опешил Пашка.
- Рассказываю для особо одаренных! – опять каким-то чужим, подъебывающим голосом строгой училки продолжила Аня.
- Поль Гоген родился в Париже в тысяча восемьсот сорок восьмом году. Отец его взял всю семью и какого-то хрена они поплыли в Перу. В пути отец умер. Когда ему было семь лет, семья вернулась во Францию. Злыдни. В семнадцать лет ушел плавать. Шесть лет был моряком.
По возвращению во Францию устраивается в солидную биржевую фирму в Париже. Вскоре становится уважаемым членом общества. Семья, пять детей, дом в пригороде Парижа. Казалось бы. А ни хера – любил человеку рисовать очень. И оказалось, — получается. Становится известным.
Но, за счет этого, ясное дело, не выживешь. А тут биржевый кризис, он разорен. Разводится. И в восемьдесят седьмом уезжает с другом в Панаму. Там они, говоря нынешним языком, «попали». Чтобы выжить – нанялись рабочими на строительстве Панамского канала. Гоген заболевает малярией. Удается каким-то чудом вернуться на родину.
Осенью восемьдесят восьмого идиотский, страшный, а потому ставший легендой эпизод, когда в состоянии аффекта из-за творческих разногласий, — блядь! из-за творческих разногласий! Ван-Гог бросается на Гогена с ножом. Хотел убить. А потом Ван-Гог, будучи не в себе, отрезает себе ухо.
В восемьдесят девятом Гоген бросает все, распродает свои картины и уезжает в Полинезию. На Таити. Через некоторое время, освоившись, женится на тринадцатилетней таитянке. Несмотря на это беспорядочно трахается, — мужик он был очень видный! цепляет заразу и, бросив беременную жену, возвращается во Францию.
Сходится с одной авантюристкой. Сначала его из-за нее сильно избивают, затем она бросает его, прихватив все ценное. Он возвращается на Таити, к жене. А та уже замужем за новым мужем из местных. Хотя и воспитывает сына от Гогена. Он, дурак, женится еще раз. На четырнадцатилетней. В девяносто восьмом он получает известие из Европы, что его двадцатилетняя дочь скончалась от пневмонии. Пытается покончить жизнь самоубийством.
Через некоторое время из-за заражения крови умирает его сын от первой жены. В двадцать один год. Жена даже не сообщила Гогену о смерти сына. И он так и не узнал.
Весной тысяча девятьсот третьего года Гоген выступил против плохого обращения с туземцами. Его садят в тюрьму. И через месяц он умирает, — сердце. И еще.
Его сын, родившийся от первой таитянской тринадцатилетней жены, умер не так давно. В тысяча девятьсот восьмидесятом. В возрасте восьмидесяти лет, в полной нищете.
Аня замолчала. Стало почему-то неловко. Казалось, незримый дух великого человека, всю жизнь искавшего себя, но так и не нашедшего, заглянул в комнату…и одним мазком обозначил ничтожность бытия.
Вдруг Аня продолжила.
- За собственно творчество Гогена говорить не буду. Одинхуй не поймешь. И такого человека ты на себя примериваешь? Слышал, думаю, выражение, — Я с тобой рядом срать не сяду?! Так что, оставайся, ясен перец мой, один!
Она затушила сигарету, поднялась.
И ушла в ночь.
…А Пашка через двадцать минут после приконченной с Саней второй бутылки водки отрубился.


…Он опять стоял в толпе бодиартистов, их моделей и зрителей.
В берцах и шлеме.
Шлем был хуйпоймешь, — то ли такой, как у древних римлян, то ли танкистский.
Больше из одежды на нем ничего не было.
Впереди, как хобот у слона или ствол пушки танка, покачивалась его головка.
Калибр был почему-то гораздо больше настоящего.
Аня, прикусив от напряжения нижнюю губу, медленно заканчивала рисовать на члене разноцветные кольца.
Нарисовав последнее, синее, возле самых яиц, она отвела руку с кисточкой в сторону и немного отстранилась, изучая свое творение.
И вдруг, со смехом упав спиной на землю, она ослепила его тоненькой белой незагорелой полоской в том месте, где под короткой юбкой должны были быть трусики, и с издевкой воскликнула — Какой ты, нахуй, танкист!