Арлекин : Синтаксис (2)

Синтаксис (1)

… Поезд заструился и заурчал, как струя в закольцованной урине. То зверски взвывая, то притихая, стальная моча катала Джона по червивым подошвам города.

В какой-то момент он принял решение выйти и оказался на незнакомой станции. Сопел на скамеечке молодой бомж, судя по кашлю, с пневмонией или тубиком. Из параллельного туннеля била струя холодного воздуха, предвещая о прибытии состава с противоположной стороны. Стал нарастать сверлящий гул. Джон поспешил покинуть платформу. Первобытный, экзистенциальный ужас перед чем-то неумолимо надвигающимся из туннеля метро и из тангенциального вихря изъеденной реальности вытолкнул его на поверхность. Ему вспомнилось, как однажды он читал странную книгу и чувствовал, что со страниц на него таращится какой-то лингвистический монстр. Чем больше Джон прочитывал, тем ближе к себе ощущал чудовище. Тогда он по-своему, по-детски понял, что семантика текста всегда создаёт некмотифицируемые системы. Ему, как и многим, было проще их одушевлять, придавая им черты метафизических злобных сверхсуществ. Маленький Иномджон захлопнул книжку, не дочитав до конца совсем чуть-чуть – и странный монстр не успел приблизиться настолько, чтобы схватить его. Книжка была «Букварь». Рюский он так толком и не выучил.

Толпа людей, как плотная среда, через которую он продирался, давила и душила его в себе. Джон взбежал вверх по эскалатору, расталкивая беременных самок и мерзких ампутантов в лохмотьях застиранного военного камуфляжа. Апатично едущие на конвейерной ленте корпуса разразились недовольным кряканьем и безучастным матом, но Джон их не слышал. Наружа звала его, как мутный свет неба манит утопленника. Он выскочил в глубокую ночь, внедрился в её ткань, словно объятый кундалини астральный хуй, впрыснул себя в её вулканизированную матку и поплыл у неё внутри сгустком тканей, из которых извлекли генетический материал, предоставив ДНК самой себе.

Из полуподвального кабака на улицу, по которой, ничего не соображая, плёлся Джон, вывалилась компания шумного быдла с гитарами и девками. Они переговаривались ошалелыми синкопами, глотая гласные и гогоча. Джон потупил взор и закряхтел, продвигаясь им навстречу. Тротуар вылетал из-под его ног, как скейтборд неуравновешенного психопата. Фигуры гопоты разноцветными жидкостями перетекали в его сторону. Джон замедлился, пересилил патологическую водобоязнь и постарался интегрироваться со средой. Один из парней размахнулся гитарой – изнасилованной гитарой, на которой, наверное, обычно играли спьяну и исключительно дискордами – и с ксенофобским лозунгом «ГАСИ ЧУРКУ!» переебал барабаном инструмента Джону по репе. Тело Джона рухнуло, щека впечаталась в бетонный ромбик тротуара. Изнутри своего тела Джон наблюдал, как меняется угол его зрения по отношению к горизонтали, как улица встаёт набок, как пешеходная грязная дорожка отвешивает ему пощёчину. Как надвигается на него рифлёная подошва. Протектор дешёвого армейского ботинка с застрявшими в ламелях камешками и кусочками битого стекла состыковался с нижней челюстью Джона, образовав новое тождество. Непосредственно перед ударом его поглотило фенциклидиновое безразличие к своему телу, и будто в самом деле ангельская пыль PCP, которую он не принимал уже больше месяца, накрыла его сокрушительной волной. Это было сатори. Он почувствовал, как сознание покидает изложницу тела и целиком растворился в процессе фазового перехода. Формы предметного мира оплыли, как расплавленный парафин. Кристаллическую структуру воспринимаемого мира заволокло дыханием непостижимой черноты. Было в этой келоидной черноте что-то такое, что внушало Джону покой и желание погрузиться в неё без остатка. Он переплывал океаны красной ртути, и многофункциональный катализатор RM-20/20 играл роль биораствора для его души, в котором можно было растаять и принять участие в танце медленно перемешивающихся между собой фракций.

Труп реальности активно разлагался. Невидимые атомные часы отщёлкивали последние мгновения его жизни, он знал это. Его тело срывало ногти о тротуар, скреблось о шершавую поверхность, пытаясь встать. Огни фонарей плясали и описывали петли. Джон поднялся на ноги, перешёл улицу, интуитивно огибая несущиеся автомобили, вдыхая миазмы их выхлопов и отхаркивая их с кровью и флегмой. Нечётко проступали из синтетического света контуры зданий. Острая необходимость двигаться толкала его вперёд. Пребывая с потусторонним сознанием Гильдии Зачинателей в постоянном контакте, он чувствовал их присутствие где-то совсем рядом и расходовал последние силы на погоню за очищением через слияние с ними. Бесконечный холод их взглядов стелился у Джона под ногами, и он точно знал, куда должен идти. Гильдия и Джон были, как сообщающиеся сосуды, и ментальный осмос позволял ему просто перетечь в них – нужно было только найти коридор. Он не верил, что они способны его прогнать. Плазменный алкагест не отторгает алхимическую менстру.

Яркие неоновые улицы и цветные фасады зданий рассыпались гранулами света и пропустили его сквозь себя – в тёмные подворотни, в облечённые унынием, тоской и гниением дворы, в обширные пустыри и протянувшиеся на сотни метров склады и заводы с циркумфлексами труб, царапающих мутное небо. Из мрака выплывали чётко очерченные опоры ЛЭП, статический треск высоковольтных линий резонировал в черепной коробке Джона и формировал в ней инородные мысли и призраки чужих голосов.

– Иномджон, – звали его голоса, – подойди к нам.

– Это вы? Это вы? – бормотал Джон почти беззвучно. Он был фактически мёртв, и только поиски квинтэссенции удерживали его от того, чтобы испустить дух. – Я иду. Иду...

Его макушку обдало знакомым холодом. Он задрал голову и увидел их, увидел их всех, Гильдию Зачинателей – как ангелы на кончике иглы, они примостились на верхушке одной из опор ЛЭП, и в безразличии их одинаковых взглядов, ясных даже сквозь ночную тьму промзоны, было что-то приглашающее.

– Подойди к нам, – твердили их голоса у него в голове.

Будто опоенный коллоидным раствором питьевого золота, Джон вмиг ощутил себя лёгким и чистым, свободным от грехов и допущенным в самое сердце абсолюта. Холодная вспышка просветила его разум, в один момент он осознал всё, на его глазах происходило слияние пракрити, и Гильдия – он, наконец, понял, что они такое – впервые и только для него приняла единую и цельную форму. Его красная тинктура. Его магистерий. Его ребис, прямо сейчас открывающий ворота в Чёрный, проводник, пропускающий его вовнутрь – и одновременно вовне всего мыслимого. Туда, где его больше не будет. Полумёртвое тело Джона содрогалось в пароксизмах нарастающего оргазма. Пространство раскалилось добела, и вдруг Джон будто снова вернулся в Клинику, к своим эмбрионам и пробиркам с генетическими помоями. «Изделиям», как он их про себя называл. В дальнем углу склада зародышевой ткани стояла маленькая девочка, на вид лет шести.

– Всё хорошо, Джон, – прожурчали через всё помещение её слова. – Теперь всё хорошо. Ты ни в чём не виноват. Ты сделал всё, что хотел Крыса Клоаки Странный Гриб, а всё, что ты сделал иного – обнулено.

Испуг Джона сменился облегчением. Он сделал неуверенный шаг по направлению к девочке. Она была одета в зелёные шорты, открывающие, все в ссадинах, коленки и белую, в пятнах засохшей грязи, майку. Её кожа, волосы и глаза были серыми, как у законсервированного трупа. Как у всех детских трупов на этом складе.

– Я подарю тебе кое-что, – сказала она. – Вот.

Девочка стояла без движения, невинно, почти вульгарно расставив ноги, опустив расслабленные руки, чуть склонив голову.

– Щито? Щито? – запинаясь, пробубнил Джон. – Мине ни нужин падарак. Я свабоду хачу. Толька.

– Я дам тебе изумрудную скрижаль, – сказала девочка. – То, что внизу – то и вверху. И так все вещи – одно. Всё – точка. От тебя отойдёт всякая тьма, и Чёрный не заберёт тебя в себя. Так говорит Триждывеличайший. Нет никакого переселения душ. Не существует никакой реинкарнации – есть лишь палингенезия. Иди ко мне.

Джон сделал ещё несколько шагов к девочке. Она по-прежнему стояла на месте, глаза её были мёртвыми и только бесцветные губы едва заметно шевелились, когда она говорила. Он подошёл к ней вплотную. Ничего не происходило. Он приблизился ещё, встал перед нею на колени, неуверенно обнял и крепко прижал её к себе, и только тогда заметил в её руке ланцет – из тех, что использовали врачи в Клинике, чтобы расчленять эмбрионы для транспортировки их зарубеж. Девочка нежно погладила Джона по щетинистой щеке, опухшей после недавних побоев, расстегнула несколько верхних пуговиц на его рубашке и оголила его правое плечо, покрытое жёсткими чёрными волосами. Затем безболезненно рассекла его кожу от основания шеи до ключицы. Он не почувствовал, как из раны выступила кровь. Она оттянула свою майку и сделала такой же надрез у себя.

– Это не просто флеботомия, Джон. Это кровеобмен. Давай, – ласково притянула его голову к своему плечу, так что он мог почувствовать запах детской крови, – пей.

Он приник губами к ранке и стал высасывать из неё чистую и безвкусную жидкость. А она, в свою очередь, прижалась губами к его разрезу. Какое-то время их кровь взаимно перетекала.

– Кто ты? – спросил Джон, накормившись ею досыта.

– Кира, – сказала девочка. – Меня зовут Кира. Когда-нибудь мы с тобой будем знакомы. Где-то в другом месте. За пределами этой вселенной.

Она замолчала и посмотрела на него с бесконечным теплом. Он жадно вбирал в себя этот взгляд, великую доброту, исходившую от неё, и спустя вечность и вечность и вечность и вечность она протянула к нему раскрытую ладонь, на которой лежало что-то похожее на облатку. Джон понял, что должен закусить её, и в этом не будет ничего христианского, этот акт вообще не будет иметь ничего общего с религией – только с верой. В этот же миг он рухнул на уже знакомое ему двухмерное Дно, где всё вытянулось в прямые линии и лишилось цвета. И облатка на ладони девочки тоже превратилась в бесконечный чёрный провод, от которого исходило фантомное голубое сияние и мощный, заполняющий всё треск. Это был выход, развёрнутый в бесконечность уроборос. С блаженным выражением на лице он подался вперёд, раскрыл рот и сомкнул зубы на кабеле. Его сознание, как палимпсест, стёртое и переписанное заново, простиралось в широкую перспективу инфракосмоса, неслось сквозь пространство и время, собирая в себя осколки психотических галлюцинаций. А уже в следующее мгновение от Джона Муллобоева не осталось никаких следов, потому что когда ток напряжением в один мегавольт вырывается из коаксиального кабеля и обжигает плоть электрическим сирокко, человеческое тело превращается в углеродную пыль.