Антоновский : Контр-террорист

В метро в вагоне, если увидишь девочку-мусульманку наглухо в черном, в платке, горькие нервы сами подходят к слюне, хочется сплюнуть и это наверно от страха.
Кажется, тем, кто не вышел на прошлой остановке сейчас всё равно, кому было не всё равно на прошлой остановке вышел. Кому, было, страшно выбежал, как только она вошла. И это было так глупо – но тех, кто выбежал было немного. Двое.
А Корольков, наглый пацан в наушниках, в реперском балахоне и мешковатых штанах, в надорванных беговых кроссовках и с наигранной яростью в обычно спокойных глазах, живал по 110-му кругу орбит, и думал – что есть же менты, и наверняка, в такой час, они стоят на всех входах к эскалатору, и они то наверняка девчушку уже обшмонали, так что боятся нечего.

Горькие нервы подкатывали, облизывали жвачку в зубах, но он успокаивал себя и смотрел на девчушку в платке, без косметики, и она казалась ему милахой.

Он даже лыбился нагло, он понимал что ничего – не светит, вот тут точно совсем нечего.

Перегон между станциями был бесконечным, от чего-то. Наверное, от страха, засевшего где-то в затылке, укалывающего, и явно всё-таки не только его. Хоть тем, кто вокруг – мужичонке в смешной шапке, и лощеному мужику за 30 в дорогом пиджаке под курткой, тетке каких миллионы, с безликим лицом, сливающимся с пальто, девочкам явно студенткам и явно ещё ооооооочень глупым, мачо, куда же без мачо в вагоне метро, куда же в вагоне метро без таджика, и без бомжа. Какой же вагон метро без таких персонажей.

Корольков видит всех их широким углом своего взгляда, широким углом, который дан человеку, который может вобрать в себя, миллион импульсов в секунду, но теперь их всех душит страх и мысли об этих людях, превращаются в мысли о статистах. Простых статистах, которые участвуют в игре или в кино. И фантазия начинает, бешено дорисовывать сценарий, как от – бомжа отлетают куски, как разрывается мачо, как в дымном вагоне летают и вьются как флаги куски пиджака, как катится голова тетки отделенная от пальто, невыносимо, нет невыносимо, и в то же время, он хорошо представляет себе как его рука, оторванная рука, сжимает грудь, на обезглавленном теле одной из студенток, и как на этот теперь уже натюрморт, падает мужичка, смешная шапка.

И это проносится в миг. Перегон между станциями давно, должен привести их всех в свет следующий станции, и тогда Корольков точно выйдет. Подождёт следующий поезд, спокойно доедет до – такой не любимой работы, где целыми днями, стертыми лицами люди, перемещаются вдоль, комнаты, зависают у мониторов, потом снова перемещаются, шутят, переговариваются, обмазывают липкостью будней друг друга, так что остоебло, где унижает начальник безумный, орёт без повода, и наоравшись смеется, так что хочется взять поскорее монитор и разлить всю ярость о голову. Все эти мысли не новы им тысячи лет, но сейчас Корольков всё же хочет скорее добраться до – офиса.

Потому что в наушниках музыки нет, пропала ещё давно, а Корольков не заметил. Потому что сама по себе трясется нога, и не унимается, и словно гипнотизирует девчушка вся в чёрном и в платке. И как-то странно переглядываются, обычно всегда отстраненные ото всего мужик в пиджаке и студентки и бомж и таджик и даже активный мачо вопросительно, глупо, растерянно, даёт какие-то знаки безликой тётке.

А как заплачут – прораб у таджика, как заплачет жена-бомжиха, родители и одногруппники студенток, любовница мужика в пиджаке, брат мужичонки в шапочке, мамочка мачо, как, в конце концов, запьют друзья Королькова и даже начальник его впадёт в лёгкий транс и печаль, и страх, и девушка Света, которой Корольков не перезвонил облегченно вздохнёт, узнав о веской причене, выписанного навсегда шахидкой, в репперском балахоне и со страхом в глазах Королькова.

И становится ещё жутче, он приглядывается, переглядывается, остановка всё никак не маячит, не сбавляет оборотов гул поезда, приглядывается к девушки и понимает, что из чёрной, наглухо застёгнутой одежонки, что-то… что-то … что … выпирает.

Корольков набирает воздух. Девушка молится. Еле заметно, про себя, но он то сидит прямо напротив, один, потому что другие – отсели. И может ему отсесть, и вообще, какой он дурак, что не выбежал сразу с теми, что не выбежал и ещё считал, что те парень и женщина, которые выбежали на прошлой остановке выглядели, как идиоты.

И что бы было не страшно, он не знает от куда идёт, эта защита, он не знает откуда она, он откашливается, словно проверяет свой голос, он откашливается, как диктор перед тем, как зачитать объявление, он откашливается и наконец произносит –

- Девушка, можно с вами познакомится.

Он произносит это отчётливо. Громко. Он произносит это, и – Девушка удивлено вскидывает глаза, молитва падает с – блуждающих губ. А Корольков сидит, затаив дыхание, понимая, какую ужасную глупость он только что произнёс.

И тогда неожиданно девушка вскакивает. Вскакивает. Неожиданно вскакивает. И падает на пол вагона. Её руки в карманах одежды, непонятно что одето на ней, но руки в карманах, она превращается в чёрный камень, огромный чёрный монолит на проходе.

Все и мужичок в шапочке, и мужик в пиджаке и студентки и безликая тетка, и бомж, и мачо и таджик зажались в другом углу, вагона. И только Корольков, сам, не понимая себя, словно смотрел из вне, словно смотрел кино, лёг и накрыл девушку. Накрыл девушку собой.

Один. Он лежал на ней.
Два. Он лежал на ней.
Три. Он лежал на ней.
Четыре. Он лежал на ней.
Пять он лежал на ней.

Руками он чувствовал железо на груди, железо на животе.

Один. Он лежал на ней.
Два. Он лежал на ней.
Три. Он лежал на ней.
Четыре. Он лежал на ней.
Пять он чувствовал железо на животе.

Взрыв не происходил. Он плюнул горьким нервов комком и жвачкой, мимо её головы. В страхе в углу, обнимали друг друга – бомж студенток, студентки мужичка, мужичок мужика, мужик мачо, мачо таджика, таджик безликую тетку, безликая тётка бомжа.

Прозвучало три коротких сигнала. Как на старых электронных часах. Три коротких сигнала и тишина.

Тишина.

Тишина.

Тишина.

И тишина не прошла.

И тогда Корольков понял – и стал смеяться, ведь взрыв не произошёл и уже – не мог произойти. И в поезде посветлело. Сбавлял обороты гул. Мимо понеслась медленнее и отчетливее– станция.
И когда поезд остановился, Корольков не в силах подняться, чуть нырнул головой и начал целовать таджичке лицо. Из угла доносился смех, аплодисменты, топот ног. Бомж и мужик в пиджаке рванули к Королькову с объятиями. Мачо держал на руках безликую тетку без сознания. Таджик танцевал со студентками. Мужик в пиджаке сидел и смеялся обхватив голову. А Корольков находил спрятанное укутанное лицо и целовал его, облизывал и целовал и плакал от шока – облизывал и целовал, и плакал от шока, не понимая, что делал, что делает, и чувствуя по всему телу лишь странную очень волну, радости и жизни, жизни и радости, и целовал, окаменевшую шахидку, которая кажется, тоже не могла пошевелиться целовал её, целовал её. Чувствовал вкус

Поезд остановился начала заходить толпа и тут же пары ног замирали, не понимая, что происходит, а потом кто-то его оттащил, достаточно жёстко, за капюшон.

Вечером он гулял по району. Так и не позвонил на работу, и на звонки не отвечал. Чувствовал себя студентом, прогулявшим пару. Он заново открывал для себя путь домой.
Расспросы, допросы остались позади как в бреду. Съемки для телевиденья, фотографии, всё это прошло. Он открывал заново путь домой. Стекляшки, дома, остановки, кусты, ползущие в глаза, асфальт, и вечерних прохожих, он понимал, что не он – они заново родились. В какой-то момент они заново родились. Фонари, и обочинная пыль, запахи ранней весны, тишина и воздух, и звуки собственных шагов.
И только вкус её щёк – всё ещё разливался во рту, удивительно этот вкус перебил неприятную горечь, перебил усталость, страх, привычный будний невроз. Он не мог описать его, это был вкус земли и сахара или какой-то цветочный вкус, словно вяжет во рту и свежо, очень очень свежо, но теперь по другому свежо, в этом вкусе странные воспоминания и странные образы приходили, которых не испытывал давно. Этот вкус не проходил, и Корольков думал, что, сколько времени ещё пройдёт, а этот вкус, он будет всю жизнь.
Ну, или хрен знает.
Вкус… вкус… что-то отматывало в голове Королькова время назад что то отматывало и он сам по себе судорожно содрогался. Взрывался словно. Всем телом. Но потом проходило и он снова улыбался и шёл вперёд. В близорукие сумерки.