Шева : День сурка

Маршрутка, в которой Евгений ехал на работу, сегодня, на удивление, была не забита как обычно.
Он ехал на заднем сидении в благостном настроении, вспоминая вчерашний вечер. Который, безусловно, удался.
Поэтический вечер «Вершины русской поэзии восемнадцатого-девятнадцатого веков» они посетили вдвоем.
С его Наденькой, или, как он любил ее называть — Надюшей.
Надюша была его коллегой по работе. Любимой и любящей, как считал Евгений.
На самом деле Наденька была мелким, субтильным созданием с невыразительными глазами и еще более блеклыми волосами. Но с ба-а-альшой неадекватной самооценкой.
Была она из той породы барышень, что «цены себе не сложат». И, соответственно, считают, что любая особь мужского пола, имеющая в отношении нее какие-либо намерения, на хоругви должна иметь надпись, — «мы за ценой не постоим!».
Поэтому Евгений, ботан по определению и лопух по призванию, с удовольствием был принят Надюшей «под крыло» и опеку.
Он и внешне выглядел добродушным увальнем, похожим то ли на крота, то ли на бобра. Большой, толстый, неповоротливый. Да и шерсти на его груди и плечах было изрядно. Что Надюшу очень даже забавляло. В известные минуты.
Опять же – что может лучше сблизить, чем долгие совместные обсуждения музыки Вивальди, или, как вчера, — давно забытой поэзии дцатого века?


…Евгений все вспоминал вчерашний вечер. Давыдовское:
…Жизнь летит: не осрамися,
Не проспи ее полет
Пей, люби дпа веселися!
Вот мой дружеский совет…
Или, из Батюшкова:
…Подруги милые! в беспечности игривой
Под плясовой напев вы резвитесь в лугах…
Название этого стихотворения, правда, было несколько странное, — «Надпись на гробе пастушки». Да кто их поймет, этих великих!
Вдруг он вынужденно, можно сказать, обратил внимание на молодую девушку, стоявшую у задней двери маршрутки.
Она качалась из стороны в сторону почему-то гораздо сильнее автобуса. Время от времени она будто засыпала, начинала клониться вниз, но потом резко встряхива головой, типа — а что это было?
Когда она повернула голову в сторону Евгения, он ужаснулся.
Девица была «в жопу» пьяна. И это вначале восьмого утра. Да и лицо ее трудно было назвать лицом, ибо скорее это была рожа. Судя по иногда возникавшей довольной дебильной улыбке, девица ехала с «ночи любви». Периодически рожа этой пастушки икала. Евгений с тоской подумал, что эта гейша-даун еще может и блевануть.
Вдруг освободилось место. Не рядом с Евгением, а через одного. Девица рванула на это место.
- Слава Богу, что не рядом со мной! – подумал Евгений.
Но он рано обрадовался. Мужик, сидевший рядом с ним, тут же поднялся и начал продвигаться по салону к передней двери.
Девица, получив под жопу опору, расслабилась, закрыла глаза и начала заваливаться на бок. Пару раз она дернулась, попыталась сесть ровно, но потом видно решила – да нуегонахуй! и прилегла на сиденье. Удачно положив голову на левое плечо Евгения. Тот интеллигентно пару раз попробовал восстановить статус-кво, но чмо находилось в жесточайшем отрубе.
Так и ехали.
Если б Евгений знал…
Одним словом, через несколько остановок тело начало икать, а затем…
Низким утробным голосом «фея» промычала, — Б-е-е-е-е-е-е!!!, и сделала то, что, как говорится, и требовалось доказать.
Надо отдать должное, доказательства были убедительны.
Народ в ужасе шарахнулся от нее, как от шахидки. Единственное, что успел сделать Евгений, схватив юную скотину за капюшон куртки, — это направить струю в пол и ей же на колени.
Раздались женские крики, — Мужчина, немедленно выведите свою девушку из маршрутки! Это же ужас какой-то!
Евгений, схватив икающую тушку за капюшон, вытащил ее из маршрутки. С ужасом отметил, что это – как раз его остановка.
Поскольку по выходу пастушка тут же зашаталось и сделала попытку упасть, Евгений, удерживая ее, тоже, со стороны глядя, могло показаться, зашатался.
Ну и по закону подлости, именно в этом, до ужаса неприглядном виде, они столкнулись с Наденькой.
По тому, как та посмотрела на него, Евгений, несмотря на врожденную лоховатость, сразу понял, что это – все!
Finita la Comedia — говоря по-простому.


…Вечером, когда Евгений вышел из маршрутки на своей остановке, он вдруг совсем другими глазами посмотрел на забегаловку на родной остановке. На душе было тоскливо, — хоть вой!
- Не в моих привычках, но, похоже, пятьдесят граммов коньяку мне не помешает! – решил Евгений. И вошел в гадюшник.
К его удивлению, в комнате, куда он зашел, кроме грубых деревянных полок вдоль стен, ничего больше не было.
Если не считать пьянющего парня лет тридцати, двумя руками подпиравшего одну из стен.
В тусклом полумраке Евгений увидел еще одну дверь. Он подошел и дернул за ручку. Дверь была закрыта очень плотно и сначала не поддалась.
Из-за двери вдруг раздался крик, — Женька! Йобаный ты в рот! Если опять зайдешь – убью нахуй!
Евгений вздрогнул. Вспомнил почему-то киношную фразу, — Мы так не договаривались… Но он-то точно знал, что ничего плохого в этом заведении не сделал. Пока, по крайней мере. Опять же, — голос был женским.
Он рванул дверь. И вошел.
Как и следовало ожидать, во второй комнате оказалась собственно буфетная стойка с напитками. Когда Евгений заходил, на пороге он услышал тот же женский голос, — Ну все, Женька! Тебе пиздец!
- Может я все-таки зря сюда зашел? – с тоской подумал Евгений.
Но тут же ласково, и даже, где-то игриво, прозвучало, — Ой! Извините, пожалуйста!
Голос принадлежал буфетчице, как поется в известной песне, — возрастом «немного за тридцать…»
Возле буфетной стойки, держась друг за друга и покачиваясь, стояли двое: мужик и тощий парень. Они были в той же кондиции, как и тот, — в предбаннике заведения. Мужик был очень крупный, но лыка не вязал и едва не падал.
- Классика! – подумал Евгений, вспомнив хлопца в другой комнате, — На троих!
Он по-быстрому заказал пятьдесят коньяку, уже жалея, что зашел сюда. Публика была явно не комильфо. Буфетчица тоже по-быстрому налила ему, дала сдачу. И опять вызверилась, но на этот раз уже на мужика.
- Валера! Я тебе сколько раз говорила?! В таком виде нехуй ко мне приходить! Пшол нахуй! Быстро! А то как въебу сейчас!
- Бывают женщины в русских селеньях… — вспомнил Евгений.
Большой Валера виновато улыбнулся, попытался чего-то сказать. Несмотря на растянутые губы и открытый рот, у него не получилось. Бывает. Тогда он молча развел руками, типа – да, сегодня, похоже, без мазы тут оставаться, и сделал шаг к выходу. При этом его так занесло, что если бы не подхвативший его тощий приятель, он бы грохнулся на пол.
Вдвоем, обнявшись, они пошли на выход.
Евгений выпил и, с непривычки даже зажмурился.
Неожиданно раздался страшный грохот. Евгений испуганно открыл глаза. И понял, что парочка, переходя в предбанник заведения, задела за порожек, и грохнулась.
Евгений сообразил, что, как говорят в бандитских фильмах, «надо делать ноги» и быстрым шагом пошел на выход.
Он уже был в предбаннике, уже тощий поднялся и пытался поднять Валеру, когда Жэка, — хлопец в предбаннике, оторвался от стенки, которую он так долго держал. Чтобы не завалилась, ясное дело. Со страшным криком, — Да я!!! За Валерку!!! Убью нахуй!!!, он размашисто замахнулся и въебал тощего. Тот опять рухнул.
И всего было бы ничего, но замахиваясь, он, ненароком зацепил и скулу Евгения, который ужом хотел шмыгнуть в открытую на улицу дверь шалмана …
Женские вопли, — Женька! Ка-а-а-зел!!! Да Валерка сам упал! А мужик вообще не при делах!!! – он уже услышал на улице…


…Он раздраженно смотрел на экран телевизора.
Бойкий журналюга вел репортаж со Штатов. Огромная толпа стояла перед будкой некоего сурка Фила, ожидая, когда тот проснется. Солидные мужики, в цилиндрах, в белых шарфиках, сюртуках целой толпой проследовали к будке…
В голове чего-то всплыло, — А мохнатый шмель…
- Конечно, в будке сидеть – это не по нашим улицам ходить! — потрогав ссадину на скуле, процедил Евгений.
И почему-то вспомнив любимого маминого артиста Иннокентия Смоктуновского, грязно выругался, — Блядь! Капканов понаставили!