дважды Гумберт : .ъъъ

В детстве с Севой несколько раз случались обмороки. В остальном, он был обычный мальчик, разве что очень умный и любознательный. Легче всего ему давалась математика. Он выучился в университете на физика и стал делать карьеру в фундаментальной науке. Когда страна развалилась, Всеволод уехал на запад. На север, на юг, на восток. Он быстро адаптировался к размеренной, цивилизованной жизни. Никто из знакомых не смог бы сказать, что с Всеволодом что-то не так. Никто не знал, что в его жизни присутствует тайная кривизна. Даже его супруга канадского происхождения, не прощающая мужчинам ни единого градуса отклонения, была им в целом довольна. Всеволод жил под Лионом, в уютном ассиметричном доме, и часто бывал по работе в крупном научном центре, расположенном на границе Франции. Там под землей была устроена гигантская бадья, в которой со всей дури, а может быть, со всего человеческого гения сталкивали самые мелкие дроби частиц. Под руководством авторитетного учёного Всеволод Симонов занимался проблемой маленькой черной дыры. По всем расчетам выходило, что такая неприметная, почти виртуальная дырка — не дырка, можно сказать, а одно название – может стать источником необузданной энергии, может безвременно и бескорыстно огревать всё европейское сообщество. Но как её прокрутить, и, главное, как потом контролировать и использовать — вот, что было запредельно не просто.
Оттого, что Всеволод безотложно думал о маленькой чёрной дыре, у него на лбу образовались три складки. В остальном, его лицо было сытым, расслабленным, самодовольным. Как и большинство образованных европейцев, Всеволод знал наверняка, что умрёт. Но не сейчас и не завтра, а когда-нибудь после. Смерть была для него такой же чистой теорией, как и чёрная дыра, чьё существование выведено из математических формул. Да, он, конечно умрёт. Личное время кончится сингулярностью и распадется на планковские промежутки.
Как-то раз он при участии жены выбирал галстук.
- Вот этот кажется ничего, — предложила Катрин. На приглянувшемся ей галстуке был абстрактный рисунок, напоминающий глазики. У Всеволода сразу что-то трепыхнулось в груди, на лбу проступила испарина, в ушах зашумела странная музыка. И он разом, в живых подробностях, вспомнил похороны деда, суровую родину и своё удивительное видение. Всё то, что для него, как для стороннего наблюдателя, долгое время оставалось за горизонтом событий.

Всё началось с похорон. Сева стоял на блудной земле, едва прикрытой лоскутьями снега. Сверху почва была заброневевшая, а внутри – липкая, дымящаяся, точно вынутые кишки. Сева разглядывал фактуру свежей, чуть желтоватой земли, нагроможденной по краям могилы, и скучал. В тёплую, только вырытую яму готовились спустить дедушку Константина. А пока с ним, важным и подобравшимся перед процедурой, прощались какие-то незнакомые люди. Другие, сложив лопаты, стояли чуть в стороне, с повязанными над правым локтем белыми вафельными полотенцами, и курили. Ветер доносил до Севы их тихий поминальный разговор. Выходило, что все они хорошо знали дедушку. И будут знать его дальше, как очень серьезного и цельного человека. Он оставил в них след, а теперь его навсегда спустят под землю. Сева прислушивался к себе и упрекал себя за то, что совершенно не чувствует скорби. Лишь интерес – где сейчас деда Костя? Как он себя ощущает? Каково это – быть погребенным навсегда? Как брошенный в опалубку огрызок яблока? Как реликтовый зензивер в непроглядном черном янтаре?
Мать подтолкнула Севу к открытой коробке гроба. Сева, чувствуя, как его лицо тяготит и щекочет ритуальная маска, быстро склонился над дедом и поцеловал под бумажным венчиком белый лоб. Крупная снежинка мгновенно растаяла на губе. Сева вдруг понял, что то, чего он только что коснулся губами, уже не было его дедом. Больше не было тем, кто прошел всю войну в штрафном батальоне, имел золотые руки, носил подтяжки и запонки, научил Севу дифференциальному исчислению и курить. Так же, как не было красное знамя кровью рабочих и крестьян. Это было так странно, что Сева немного причумел.
Дальше ритуал стал суетливым и еще более скучным. Гроб заколотили и стали поднимать на длинных полотенцах, казавшихся серыми под ноябрьским светом. Сева не стал бросать свой ком земли. Он бесцельно пошел по лесу, в котором вместо деревьев были могилы. Как и деревья в лесу, могилы были похожие, но только с большой высоты человеческого самомнения. А вблизи – не было двух одинаковых. Сева шел сейчас лешим могильного леса. А если смотреть объективно – его окружали разной степени ветхости типовые конструкции из металла и гранита. Их свободно пронизывал ветер. Между ними нелепо торчали какие-то приниженные березки. Место кладбища было ровным, прошитым асфальтовыми дорожками, но казалось ломаным, складчатым.
- Стой, где идешь! – вдруг услышал Сева и замер. Никого вокруг не было. Голос шел точно из-под земли. Но вполне мог быть и внутренним голосом. Если бы не был девичьим.
Сева оторвал взгляд от земли и прочел на маленьком обелиске напротив себя: *Катя Черникина*. Имя было неуместно живым. И могилка — ладная, ухоженная, даже щеголеватая. Рядом росла прямая, тоненькая, как косичка, березка с двумя беспокойными на ветру выцветшими лентами – зеленой и желтой. Круглая цветная фотография по контрасту с мемориальными штуками, напротив, казалась совсем новой, насыщенной. Из нее, как из иллюминатора, глядела большеглазая тонкогубая девочка. Глядела пристально, испытующе, с нагнетанием какого-то смысла. Не обида, не упрек, не укор – а надменное и безжалостное пристрастие читалось в ее взгляде.
- А я тебя знаю, — снова услышал Сева.
- И я тебя помню, — отозвался он и в смущении оглянулся. Никого вокруг по-прежнему не было. Похороны деда чернели пятнышком.
- Ты Сева Симонов из третьего бэ.
- Уже из седьмого а, — точно оправдываясь, произнес Сева. – И вообще я теперь в другой школе.
- А что так?
- Я теперь в школе с уклоном по физике и математике. А та была обычная школа.
- А я в музыкалку ходила, — похвасталась девочка.
- А я ведь тебя совсем не помню. Ну, как ты выглядела. Помню только, что тебя сбил автобус. И тебя похоронили в пионерском галстуке.
- Это чушь! – фыркнула девочка. – Насчет галстука.
- Говорили, что автобус наехал тебе прямо на голову.
- Это да.
- Тебе было больно?
- Больно.
- А сейчас?
- Сейчас мне всё равно.
Сева облокотился на оградку с коваными цветками. С ветки большой ели на заднем фоне отпружинила стая сизых времирей.
- Что – вот так и лежишь всё время?
- Лежу.
- И всегда будешь так лежать?
Ветер стих, и Сева различил плещущий звук, тихую сложную мелодию. Взгляд со снимка сложился, как телескоп. Фотография стала плоской. Он постоял еще, подбивая кусочки льда.
- Ну, я пойду? – робко отпросился Сева и добавил почти про себя: Ты молодец.
- Почему? – тут же отреагировала девочка. Ее голос прозвучал так звонко, что Сева вздрогнул.
- Ты… — тут Севу стронуло, и он куда-то поплыл, безотносительно к месту и времени. И в какой-то момент девочка Катя встала перед ним, как мишень в тире. На ней была парадная пионерская форма. Только галстук почему-то был цвета чернил. Сева догадался, что цвета в ее мире другие. По идее, Катя уже давно не росла. Но выглядела ровней. Словно имела возможность расти параллельно реальности.
- Ты смелый или трусливый?
- Ещё не знаю, — рассудительно ответил Сева.
-Хочешь быть моим другом? – быстро спросила Катя и залилась черной краской.
Сева задумался, оценивающе посмотрел на Катю и помотал головой.
- Нет! – выкрикнул он. – Ты же мёртвая.
- Ты не веришь, что я настоящая? – прищурилась Катя.
- Так естественно. Ты мне кажешься.
- Я же тебе не говорю, что ты мне кажешься? Это не вежливо. Тебе, что ли, автобус наехал на голову? Вот у меня с головой, точно, не всё в порядке.
- Оно и видно, — усомнился Сева.
- А я хотела тебе кое-что показать.
Сева оглянулся. И понял, что находится где-то невообразимо далеко от своей жизни. Он был внутри другого горизонта, перекрученного, как многомерная восьмерка. Застрял гвоздиком в перекрещенных линиях. Катя кружила вокруг, сидя верхом на глянцевой красной ракете. Вдруг мгла схлынула, и Сева увидел перед собой гигантский грецкий орех. Катя затормозила совсем близко и протянула Севе желтый пластиковый молоток из детского мира.
- Возьми и бей, — сказала она. Сева с сомнением взял молоточек.
- Не получится, — хмыкнул он. – Масса молотка во много раз меньше массы ореха. К тому же, тут нет опоры.
- Бей! – повторила Катя. Сева замахнулся и ударил молотком по ореху. Один раз, другой. Орех слегка приоткрылся, и из него вырвалась шипящая струйка символов. Сева хватил еще один раз – и гигантский орех раскололся надвое. Внутри стоял большой дом, состоящий из двух симметричных частей. Он имел форму ядра грецкого ореха. Символы, вылетевшие из расколотой скорлупы, носились над домом, как птицы, пока не уселись рядком на тонком проводе. Крупная замысловатая альфа вылетела из ореха последняя и раздвинула строку знаков, как бугай малышей на скамейке. Разделенный бороздой дом казался живым, от него веяло сладкой жутью. Чтобы не смотреть на него, Сева сосредоточился на загадочной надписи, что струилась поверху. Он чувствовал, что она что-то вроде адреса, как-то обозначает место.
- Добро пожаловать в мой мозг, — невесело сказала Катя и усмехнулась, как взрослая. Может быть, от этой её усмешки всё сразу пошло не так. Завязанный сложным узлом черничный пионерский галстук зашевелился у неё на груди и показал изнаночный глаз, большой и злобный, как у буйвола. А буква альфа вдруг взмахнула длинным хвостом, рявкнула и понеслась навстречу. Сева боялся собак, и от страха его отшвырнуло обратно в реальность. С глазами, полными слёз, он лежал на спине, на кладбищенской аллее. Издалека приближалась расплывчатая фигура матери.

С тех пор минуло тридцать лет. Всеволод забыл не только Катю Черникину, но и всю свою горемычную родину. Даже по-русски он уже говорил с легким акцентом. Но налитый кровью глаз на пионерском галстуке он запомнил. Он вспомнил всё. Вплоть до ряда из символов, увиденного давным-давно и нигде. Едва лишь память получила внешний толчок, он всплыла так же легко, как привычные номера и пороли. По виду, это был адрес электронной почты. В нем был разделительный знак *at*, *arrobase*, который у русских почему-то называется *собака*, а у сербов — *чокнутая а*. Имя пользователя было простое — *blackcat1313*. С доменным именем вышла загвоздка – оно содержало кириллицу. Перед последней точкой стояло стандартное *ru*. Далее шли сразу три буквы *ъ*. Это было чистым абсурдом. Сева облегченно вздохнул. Или память ему не верна, или всему виной иррациональная детская впечатлительность. Здесь бы история кончилась. Если бы Сева не отправил по этому адресу письмо. Почтовый сервер подумал-подумал и уведомил о доставке.
Тело письма, отправленного мёртвой Кате Черникиной, состояло из одного вопросительного знака.