Максат Манасов : ГЛАВА 1_МОСКОВСКАЯ «ПРОПИСКА»

-- Эй-эй, вставай уже! Быстрее, уродец! Давай, просыпайся, как там тебя зовут…
Голос гудел в моей голове, будто резонировал в железной бочке после удара по ней арматурой. Я попытался разлепить глаза, чтобы ответить, как это у нас водится: «Эй» — так зовут лошадей, да и то в ауле!» Но ответить я не мог: губы мои, будто залиты были клеем, а язык намертво прилепило к пересохшему нёбу. Я не понимал, где я и что со мной происходит… А в мозгу в это время молотом стучало:
-- Ну, просыпайся! Вставай, псина! Ты вообще, что тут делаешь? Вставай! Вставай и уматывай! — кричал кто-то и раздражено шлепал меня по щекам.
Всё-таки чуть разлепив глаза, я увидел, что будит меня Палыч, хозяин квартиры, которой сегодня должен был отдать мне деньги за шесть месяцев воловьей работы. Даже сквозь туман в голове я понял, что Палыч был уже на взводе, и пары бензина его раздражения уже создавали для меня прямую угрозу. Далее его злить не стоило, поэтому, насилу шевеля непослушными губами, я прошептал:
-- Да, да… Я… Я всё, я уже ухожу. Пять минут мне дайте…
При этом я не понимал, куда и зачем я должен уматывать.
Палыч продолжал верещать:
— Малик с Аликом вчера зарекались! Мы же договорились, что вы уже вчера свалите! Я тебя тут полчаса бужу. Что вы здесь — наркоманите что ли? Чем ты так накачался? Вон на улицу вали и там валяйся, хоть сдохни!..
Так и не продрав глаза, я, как зомби, шатаясь, пошел в двери. Пинками и тумаками Палыч сопровождал мой путь, чем придавал ему дополнительное ускорение. Оказавшись у выхода, я прошипел слипшимися губами:
-- Палыч, а деньги за работу?
-- Какие деньги? Я еще вчера отдал все Алику и Малику, как и договаривались! – сорвался на истошный крик Палыч. — Совсем охренел, дважды хочешь получить деньги за одну работу?!
В моей голове резко начало светлеть, так что можно сказать, что я именно офонарел от потрясения. Я оглянулся по сторонам – ни Алика, ни Малика, ни их вещей, ни инструментов в квартире не было. Мои глаза перебегали по сверкающему паркетному полу, на котором темным пятном лежали мои скудные пожитки. Ни конверта, ни какого другого намека на то, что мое начальство вспомнило обо мне не было… Наоборот, моих вещей стало еще меньше чем было. В общем, все выглядело так, как будто те, кто полгода называли меня «братом», смотались с моими деньгами. Я растерянно встал посередине комнаты и хотел сказать: «Ну хорош, Алик, Малик, выходите! Не разводите меня… Всё, я уже поверил, шутка ваша удалась… Выходите!
Вслух же только смог прошипеть:
- Ну и шутка…
Тут Палыч мерзко начал хихикать и, сквозь душивший его смех, резанул:
- Шутка? Какая шутка? Да они тебя попросту кинули, как аульного лошка!
В моей голове раздался какой-то звон, она закружилась, к горлу стал подкатывать отвратительный комок. Отпихнув Палыча я, как айгыр, удивительно резво побежал к унитазу, чтобы освободить свой желудок от рвавшейся наружу жижи. Наклонившись над унитазом, я утробно взревел от разрывавшей меня тошноты. Не дожидаясь пока я закончу рыгать, Палыч зашел в туалет и, издевательски оскалившись, сквозь зубы отчеканил:
-- Ну-с… с московской прописочкой тебя поздравляю, джигит киргизский.
Так, на собственном опыте я узнал ещё одно значение слова «прописка», оно могло означать также и кидок, а выражение «московская прописка» саркастично переводилось как «кидок по-московски». И с этим же сарказмом Палыч продолжал:
-- Как клофелинчик-то? Не хуже бузы? Спорим, ни вещей, ни денег своих заработанных ты никогда больше не увидишь…
Туман в голове, тошноту и слабость мне удалось победить только через пару часов. Палыч вдоволь поиздевался над тем, как меня кинули и даже пожелал мне счастливого пути обратно в Бишкек. Но затем вдруг изменился в лице и сказал серьезно: «Сколько же вас тут таких бедолаг-специалистов широкого профиля приезжает и уезжает ни с чем. Даю тебе три часа, и уматывай, куда хочешь… Если дал себя кинуть, это твоя судьба», — потом он закрыл меня в квартире и сказал, что скоро вернется.
Я сел на полу на кухне и стал лечиться, чередуя умывания ледяной водой с нюханием нашатыря и вливанием в себя литров крепкого зеленого чая. Потом снова многократно обрыгал разноцветные унитазы, расставленные в нескольких санузлах квартиры. Начал я с ближайшего к кухне розового толчка, на котором фантазия Палыча пожелала видеть лицо сексуально улыбающейся девушки с роскошными белыми волосами. Изрыгнув на ее белоснежную улыбку остатки вчерашнего застолья, я, несмотря на мое очень непростое положение и головную боль, выжал из себя какое-то жалкое подобие улыбки. Непокрытыми рвотой остались лишь глаза блондинки, которые, казалось, смотрели на меня с какой-то укоризной, мол, что же ты Бакыт, так со мной поступаешь…
«А что – у меня есть другие варианты?..» — мелькнуло у меня в голове. В квартире был еще один творческий унитаз – голубого цвета с нарисованной на нём группой дельфинов. Но укоризненных взоров целой стаи интеллектуальных животных я бы не выдержал. Поэтому накопившуюся тошноту я выплёскивал в третьем санузле, чёрном, как и этот день календаря, керамическом предмете гигиены без каких-либо художеств.
Ремонт квартиры Палыча стал моей первой работой в Москве. Как я рассчитывал, он же должен был стать моим первым московским торжеством. Работу я нашел, как водится, по блату ещё в Киргизии. Это сейчас я знаю московскую пословицу: «Хочешь превратить маленькую проблему в неразрешимую – попытайся сделать это через знакомых». А вот тогда бишкекский байкешка посоветовал мне переговорить с товарищем, который имел какие-то связи в столице России. К нему, как у нас принято, я пришел с подарками и бутылкой коньяка, купленной в фирменном магазине Шампанвинкомбината. Тот остался доволен подношениями и рекомендовал меня еще одному своему товарищу. История с коньяком и подарками повторилась и в этот раз, но теперь я заплатил еще и за ужин в кафе, в котором мы сидели, обсуждая наше дело.
Для краткости изложения скажу, что бутылок и встреч в общепите после этого было не менее пяти. К тому моменту, как я получил телефон московских строителей, мои очень скудные финансовые запасы уже были истощены напрочь. А штаны, которые прежде очень плотно облегали мою фигуру, теперь висели на мне как на вешалке.
«Без расхода нет дохода», — говорил я себе и тешил предвкушением того, что отправляюсь в Москву, да и не просто в Москву, а по конкретному адресу – в самый центр российской столицы на Кутузовский проспект. Вот там-то меня и встретили двое прорабов азербайджанцев Алик и Малик.
На первую нашу встречу Алик и Малик опоздали на полтора часа. Они приехали на серой десятке, от них за версту разило коньяком и жареным мясом. Но на меня, простого парня из Таласа, испуганно озирающегося на многоэтажки, размером с бишкекский микрорайон, на толпы народа и дорогущие автомобили, они произвели огромное впечатление. В моем представлении, это были настоящие московские строительные воротилы. При знакомстве Алик (высокий, жирный, постоянно небритый тип в вечно мятом пиджаке) пожал мягкой, похожей на обезьянью ладошкой, мою руку, потом притянул меня к себе, обнял за плечи и жарко выдохнул в ухо:
-- Бакыт, дарагой, только вот один просьба у меня к тебе – ты нас главное не обмани. Ми к тем, к кто с нами работает – ми как к братьям к ним относимся.
Пучеглазый коренастый малый по имени Малик в спортивном костюме, похожий на располневшего штангиста, поддержал Алика:
-- С нами пол Киргизия работали! Ты паищи, кто на нас обиделься. Если найдешь – пилюнь мне в глаза… Ми же рэмонт делать будем может целий год, так что главное, брат — с нами дэржись и поменьше болтай с местными, с масквичами. Они нас, и тибя, и миня, и его, — тут Малик ткнул в Алика, — чурками называют, и так ненавидят, так ненавидят… как сабак…
Сравнение было неуклюжим как и сами Алик с Маликом. Своих собак москвичи любили, причем нередко даже больше, чем людей. Тем не менее, я конечно, обещал не подвести своих работодателей и, по совместительству, новых братьев. Хотя, в общем-то, ничего другого мне не оставалось. Жить было негде, денег у меня не было совсем, а Алик и Малик обещали устроить мне проживание на объекте. В шикарной шестикомнатной квартире в центре Москвы, сделанной из двух трешек, и с потолками под четыре метра высотой.
Два моих новоиспеченных «брата» привели меня на место жительство и работы — в огромную квартиру, в которой не было ни души. Работа должна была начаться уже завтра.
Ночью мне, конечно же, не спалось. Процесс адаптации только начался, поэтому я решил занять себя хоть чем-нибудь, чтобы удовлетворить голод любопытства. Сначала я глазел через окно на Кутузовский проспект, шириною в пару-тройку проспектов Бишкека, и дивился тому густому потоку автомобилей, который двумя направлениями и десятью полосами создавал неутихающий гул в этот поздний час. Но ещё более меня поражала яркость рекламных вывесок и всевозможных фонарей вдоль Кутузовского, которая могла осветить, наверное, пол-Бишкека. Покончив с наружным осмотром я перешёл к внутреннему, преодолев смущение, будто за мной наблюдают, ведь в квартире я чувствовал себя пока ещё гостем, а не сотрудником на рабочем месте. Пройдясь по комнатам, я пришёл к странному выводу, озадачившему меня: «Да что здесь можно ремонтировать несколько месяцев?» Работы тут, думал я, на пару недель: починить окна да подремонтировать добротный буковый паркет, поскрипывавший всего в нескольких местах. Можно, конечно, переклеить обои, поменять сантехнику и, казалось бы, всё. Остальное, включая очень приличную мебель, по моему мнению, могло прослужить хозяевам ещё десяток лет. В Москве, однако же, всё сразу пошло по-другому.
Утром меня разбудили голоса Алика и Малика, к которым примешивался ещё и третий, пока незнакомый мне голос хозяина квартиры. Владелец оказался невысоким, подхихикивающим очкариком лет сорока пяти. С появления на сцене этих трёх ключевых фигур и началась первая часть ремонтной трагикомедии, в которую я бы никогда не поверил, если бы сам не принял в ней участия.
Для начала прорабы провели хозяина по его хоромам и методично забраковали всё: от паркета до мебели. Я тёрся неподалеку и слушал Алика и Малика, раскрыв рот, ведь расходы предполагались немалые. Ремонт в десятки тысяч долларов прорабы обосновывали примерно так: «Вот ты приведёшь карасивый женьщин, она скажет: что за паркет-маркет у него дрэвний лежит. Наверное нет деньги на новый пол с подогревайкой – зачем с такой мужчина нужен?»
Хозяин квартиры Палыч, как я понял, был приличным московским коммерсантом и день-деньской тащил свой бизнес на вершины финансового преуспеяния. А потому на «объекте», в квартире на Кутузовском проспекте, появлялся он раз или два в месяц. Как я потом узнал, прорабов для своего ремонта он нашел также как и я — через несколько бутылок коньяка и такое же количество знакомых.
Не смотря на то, что своём бизнесе Палыч был тем еще пройдохой, в строительстве он не понимал ни бельмеса, отчего Алика и Малика слушал с открытым ртом. Те же водили его по комнатам, одновременно водя за нос, и надуто держали фасон, придерживаясь одесской песни: «Моня, будь здоров, не кашляй, лопни, но держи фасон!» Время от времени они не забывали употреблять разные строительные термины, типа «вэнэццыанский штукатурка», «компаунд» и «полиэфирка». Однако тема некой мифической женщины, которая придет и раскритикует обстановку в квартире, у Алика и Малика оставалась главным козырем для перетекания средств в заливные луга ремонта. Этим козырем они били любое сопротивление Палыча – тот начинал мяться, краснеть и со словами «ну да… ну да…» соглашался почти на всё.
Таким образом, после прогулки по квартире с осмотром её изъянов выяснилось, что в ней никак нельзя сохранить: полы, дубовые панели, которыми были обшиты стены в кабинете и спальне, люстры и светильники, все внутренние и входные двери, сантехнику и плитку на кухне, в ванной и в санузлах. Недешевая мебель, заполнявшая комнаты, тоже была признана негодной. «Такой обстановка тебе привезем, любой женщина придет, скажет: вай, сколько лет жил, сколько к мужчинам ходиль, такой квартира не видель», — пообещал Палычу Малик взамен на его безапелляционное доверие с его стороны к прожектёрам.
Уже через несколько часов к подъезду подкатил пятитонный самосвал с бригадой грузчиков, которые начали лихо вытаскивать из квартиры мебель и швырять их в кузов. Я по мелочи помогал им. Вообще, я привык к тому, что выбрасывать то, что можно еще хоть как-то использовать в хозяйстве – глупость. У меня дома было принято чинить мебель до тех пор, пока, как говориться, дерево держало гвозди. И даже когда ремонт становился уже невозможен, я находил применение оставшимся материалам. Увидев, как они закинули в машину сервант, из которого с жалобным звоном выскочили и разлетелись вдребезги стекла, закричал:
- Эй, аккуратнее! А то до места не довезете ничего целого!
Воцарилась тишина, грузчики на мгновение прекратили работу и переглянулись. После этого, посмотрев на меня, как на полного идиота, они продолжили броски мебели в кузов в той же небрежной манере. Только тут мне стало понятно, что всё это добро едет вовсе не на хозяйскую дачу, как я предположил вначале. И даже не к его небогатым родственникам, которые не могут позволить себе купить новую мебель, не в дар бедным и даже не на продажу. Не только мебель, фактически, вся квартира: шкафы, диваны, столы, посуда, двери, рамы, картины, сантехника — все это разом переезжало на свалку. Более этого, за вывоз имущества Палычу предстояло заплатить такую сумму, на которую я мог бы купить небольшую хибарку в Таласе. С этого момента я понял, что мои киргизские представления о ремонте очень расходятся с московскими порядками, отчего предпочел просто выполнять то, что мне скажут. Расхождений при этом с каждым днём было все больше и больше. Но одно я все же зарубил себе на носу – качественный ремонт, по московским понятиям, начинается с тотального переезда старой квартиры на полигон отходов быта… После того, как в квартире не осталось ничего, что могло напоминать роскошную генеральскую мебель, Алик и Малик принесли Палычу чек за вывоз обстановки. Тот долго изучал бумажку, потом сказал: «Ну ничего себе...», — матернулся, но всё равно подписал.
На следующий день я впервые всерьёз начал работать. Вытащив на помойку мебель, мы, как тыкву, очистили квартиру от внутренностей. Теперь же её требовалось отскоблить до кожуры.
Алик и Малик поручили мне самую простую, но и самую тяжелую работу. Мне предстояло разбомбить все полы, отодрать панели со стен, отбить плитку и снять линолеум в кухне. Моя работа была однообразна до одури. Сначала я ломом и молотом крушил межкомнатные перегородки и в мешках выносил обломки пенобетона и кирпичей и другого мусора на помойку. Потом все тем же ломом я крошил в щепу паркет и находящуюся под ним стяжку. Потом перешел на стены и откалывал молотком плитку. Работал я на совесть — уже к обеду мой нос напрочь был забит строительной пылью, в голове эхом стучал грохот, даже когда я откладывал молоток. Пахал так упорно, что работу прекращал только в тот момент, когда уже нестерпимо нужно было сходить в туалет.
К концу первого рабочего дня я в буквальном смысле дополз до своего спального места. Хотя было ли «спальным» то место, на котором я забывался глубоким сном? Не могу сказать, что в Таласе и Бишкеке у меня были суперудобные кровати. Но, глядя на мою московскую лежанку, даже закаленные спартанские воины, вздрогнув, попросились бы на битву с персами, лишь бы не умереть и не мучиться ночью таким образом. Чтобы я не спал на голом бетоне, при вывозе имущества мне оставили лишь скудный кусок старого паркета — три доски с набитыми на них плашками. Нужно сказать, что единственным элементом комфорта на ней были две простыни — одну я постелил на доски, второй укрылся, а сверху закутался курткой.
По мере разрушения квартиры мне иногда приходилось переносить лежанку с места на место, но в основном помещался я на полу большой кладовки рядом со входом в квартиру. Окон в кладовке, конечно, не было, комфорта минимум и от прихожей меня поначалу отделяла лишь тощая занавеска. Зато места было достаточно и этот темный загончик я старался воспринимать, как собственную комнату в Москве.
Питался я тут же. Алик и Малик каждый день выделяли мне «кормовые» деньги. На эту весьма скромную сумму в палатке около дома в день я мог купить три пачки мерзкого «Доширака», то есть съедобные жёлтые верёвки быстрого приготовления, а также батон и пачку молока. Раз в неделю я покупал упаковку дешёвейших безвкусных сосисок, которую растягивал на все семь дней, съедая в день по полторы штуки.
Однако, возвращаясь к первому дню, я помню лишь, как настолько устал, что не смог заварить себе даже лапши. Едва я закрыл глаза, как провалился в глубокий тревожный сон. Но и в нем монотонная работа не оставляла меня — я откалывал бесконечные ряды плитки, стучал по бетону и в моей голове всю ночь стоял грохот молотка. Туц-туц-туц-туц. Туц-туц-туц…
На следующее утро уже засветло снова началась работа. Крушить плитку и бетонную стяжку на полу я приноровился, но после вчерашнего перенапряжения руки держали молоток и зубило совсем не так твердо. Уже к обеду, когда в квартиру прибыли Алик и Малик мои руки были сбиты, а из пальцев сочилась кровь. Прорабы, кстати сказать, удивились тому, сколько я сделал. Они вышли в коридор, пошептались, и спустя некоторое время притащили мне мощнейший перфоратор. Хотя такой техники я еще в глаза не видел, с ним дело пошло, если уж не легче, то гораздо быстрее и очистка квартиры от остатков прежнего ремонта была закончена в рекордные сроки.
Сколько мешков мусора, щепы, бетона и кирпичной крошки я вытащил на помойку — сосчитать трудно. Каждое утро начиналось с того, что я затаскивал в квартиру ящики и мешки с материалами, а день мой завершался не просмотром футбола или семейным ужином, а ишачьей пробежкой до помойки. Туда я сносил мешки со строительным мусором.
Так, в течении полугода и шла моя жизнь. Каждый день в квартиру приходили бригады специалистов — маляры, плиточники, электрики. Многие из них были действительно асами своего дела, а я — подмастерьем у всех них. Носил ведрами воду, материалы, мешал раствор. Скажу сразу, даже когда выпадала свободная минута, я не отсиживался, а старался научиться хоть чему-то — штукатурить, делать опалубку, класть плитку. «Таскать мусор всю жизнь — не моё занятие», — говорил я себе и в подспудно рассчитывал, что кто-то из мастеров разглядит во мне перспективного мастера и включит в свою бригаду. Заработок в 1200 долларов, который рукастые рабочие выбивали за месяц, мне тогда представлялся чем-то фантастическим.
Бригады обычно работали в квартире по несколько недель, и к тому времени, как они заканчивали свой участок, я уже вполне прилично разбирался что и как нужно делать. Мне стали давать не только черновую работу, но и привлекали к труду с мастерами, однако на другие объекты меня, к сожалению, пока не переманивали.
Как-то раз мои попытки завести дружбу со штукатурами и научиться работать по их части чуть не закончили мою строительную карьеру в Москве. Мастера-штукатуры прибывшие в столицу откуда-то с Брянщины, обрадовались моей помощи, поскольку их подсобник плотно ушел в загул. И вот их рулевой, мужик с лопатистой бородищей, поручил мне встать пораньше и к приходу бригады заранее приготовить раствор.
-- Как что делать – написано в инструкции на коробке. Справишься? – спросил он.
-- Конечно, байке! – обрадовался я доверию.
Указания с упаковки смеси я выполнил на совесть. И даже качественнее — когда лопата не смогла довести смесь до нужной кондиции, я влез в бак руками и размял смесь с водой до идеальной консистенции. Вот только не обратил я своего внимания на предостережение: «Избегать попадания на кожу!». А зря.
Через два часа я ходил кругами по квартире и выл от боли. Мои руки выглядели так, будто ими я таскал борсоки прямо из казана с кипящим маслом. Кисти и запястья покраснели, а мучительный зуд доставлял мне адскую боль. Затем с них слоями стала слезать кожа, которую немецкий раствор разъел ее почти до локтя. Алик и Малик, которые с самого начала не поощряли мои попытки повысить квалификацию просто взбесились при виде всего этого. Больничные, медики и лекарства для меня явно не входили в их планы. В этот момент я впервые почувствовал, что все слова о братстве, которые так любили повторять азербайджанцы – обычное вранье.
Алик подошел ко мне и грубо спросил:
- Ну и чё, как ти работать собираешься?
Я молчал. Было понятно, далее Алик скажет, что не заставлял меня лезть в раствор. Потом, что безрукий работник ему не нужен, а под конец укажет мне на дверь…
-- Ну! Как работать собираешься? — ещё раз, уже с вызовом повторил Алик.
- Эй-эй, ну вы не люди что ли? — остановил его бородатый штукатур, сообразив, чем для меня может закончится этот разговор, — Сейчас я дам ему мазь, и через пару дней будет пахать по-прежнему. Вы потом еще такой же купите, антибиотиков и бинтов побольше – все недорого. Где вы так быстро найдете нормального подсобника? Да и вообще, я сроду не видел такого шустрого киргиза!
Алик и Малик побубнели ещё что-то между собой, но потом всё-таки притащили мне из аптеки бинты и нужные лекарства. В этот день, кстати, они оставили меня без кормовых денег.
Когда прорабы вышли, бородатый штукатур тихо сказал: «Пару дней, конечно, соврал… Тут немецкий продукт — за месяц если руки пройдут, и то хорошо будет...» Потом он собрал у бригады несколько пар длинных резиновых перчаток и велел мне одевать их на забинтованные руки во время работы, пока раны не заживут. Этим же вечером брянские ребята уехали домой. Я остался с их перчатками, остатками их продуктов и жуткой болью в руках…
Три следующих недели я чувствовал себя как в аду — кисти кровоточили, любая ноша становилась для меня мучением. Вечером я еле стягивал перчатки с пропитанных кровью бинтов и долго не мог заснуть от ноющей боли. Но здоровая киргизская кровь брала свое. Постепенно руки, которые я каждый день обрабатывал мазью, стали заживать. Однако с того времени к своим прорабам я стал относиться с подозрением.
Эти двое, Алик и Малик, были отличным дуэтом. Не в смысле строительства, конечно, — в нём они понимали не слишком-то много. По сути работами управлял резвый алкоголик по кличке Хохол, которого я ещё реже видел, ибо объектов у него было много, а страсть к выпивке хоть и была одна, но и этого много. А вот финансовые дела, покупка материалов, поиск бригад и «развод» Палыча на деньги были коронными номерами этих двух азербайджанцев, которых Хохол называл «браты-акробаты». Даже прием хозяина на объекте они обставляли, как представление: сценарий был заранее разработан, а роли распланированы.
Лихорадочная подготовка квартиры к визиту Палыча начиналась уже за час до его приезда. Алик расставлял по квартире емкости с цветастыми растворами, малевал на стенах непонятные метки разными красками и даже припудривал себя побелкой, в которой якобы испачкался, командуя ремонтом. Малик делал примерно то же самое и, поглядывая в окно, параллельно следил за двором. Когда хозяин заходил в подъезд, «братья» посылали меня что-нибудь отбить или просверлить какую-то дыру в районе входной двери. В результате хозяин входил в облако строительной пыли, и, оглушенный стрекотанием перфоратора, сразу понимал: работа в квартире идет полным ходом.
Но это было только началом спектакля. При хозяине Алик и Малик делали вид, что мало знакомы друг с другом, регулярно спорили, и даже жестоко ругались, отборно матерясь по-русски. Сначала Малик с пеной у рта упрекал Алика в том, что тот купил слишком дорогую строительную смесь и этим нанес ущерб Палычу. Потом Алик уличал Малика в том, что тот неправильно высчитал нужное количество краски и чуть было не ввёл хозяина в расход. Палыч же до простодушно побаивался, что они окончательно рассорятся и сбросят управление ремонтом на его хлипкие плечи. По этой причине хозяин и мирил азербайджанцев, он был даже уверен, что они действительно пытаются сэкономить его деньги. Поначалу и я думал также, ведь Алик и Малик перед закупками очень долго рассчитывали стоимость всех материалов, звонили по дорогим строительным магазинам и договаривались о каких-то скидках.
Позже, однако, выяснилось, что из строительных бутиков приходят не сами материалы, а только каталоги и образцы платежных документов. Палыч долго и придирчиво ковырялся в каталогах, выбирал цвета и модели. Потом всё это братья закупали у своих же земляков на строительном рынке в Строгино, но, подсунув бутиковские платежки, предъявляли они Палычу уже завышенную в несколько раз сумму. Тот опять ковырялся в документации, щелкал калькулятором, пытался разобраться в ругани Алика и Малика, а потом, вздохнув, подписывал все бумажки и уходил. Как только дверь за хозяином закрывалась, я снова начинал лихорадочно трещать перфоратором. Громыхал до тех пор, пока следивший за выходом из подъезда Малик не говорил: «Ушёл ишяк…» Через несколько недель «ишяк» опять приходил в квартиру, и представление «братов-акробатов» начиналась снова.
Сами Алик и Малик пустую квартиру использовали По-максимуму. То устраивали склад каких-то ящиков, то пускали на несколько ночей ватагу китайцев, которые вповалку спали на разбросанных по полу мешках. Как-то раз Малик даже привел своего родственника, которому вполне убедительно нахвастался, что это его собственная квартира, в которой теперь приходится делать ремонт.
Когда была готова одна из комнат, Алик и Малик притащили туда диван. У меня уже ломило кости от спанья на паркете и я, грешным делом, даже подумал, что постель приготовили для меня, чтобы не портил новый паркет своей лежанкой. Но на дверь навесили замок, ключ от которого мне не дали.
В первую же ночь после появления этих новшеств я проснулся от грохота и истеричного смеха в прихожей. Алик и Малик привели в комнату женщину. Одну на двоих. Несколько часов я не мог заснуть от их пьяных выкриков и улюлюканья, а когда под утро сон все же сморил меня, то прервал его уже звучный треск затрещин, раздававшихся из комнаты с веселой кампанией. Судя по ругани, Алик и Малик всё же не поделили дамочку и устроили между собой разборки. Через несколько минут занавеска отдернулась и в дверном проеме шатаясь, появилась привезённая азербайджанцами великовозрастная куртизанка.
-- А кто это у нас тут такой скромный? – поблескивая в полутьме хмельными глазами пьяно протянула она и, жеманно подмигнув, протянула мне стакан. – А чё ты тут сидишь один? Пойдем бухнем!
Где-то в другой комнате Алик и Малик продолжали ругаться, а я смотрел на женщину, из-за которой они ссорились и едва мог сдержать смех. Где, а главное, на кой чёрт, «братья» нашли эту уже немолодую тётку, вроде как молдаванку, мне было непонятно. Гидропиритные растрепанные волосы, груди висящие одна ниже другой, здоровенные губищи, накрашенные ярко-алой помадой, плюс морщины во всём их многообразии. Целлюлитная задница в колготках с затяжками странным образом держалась на птичьих голенастых ногах – будто в большое яблоко воткнули два карандаша и на этой конструкции держалось всё остальное тело.
«Красотка» согнула ноги-карандаши, присев на корточки, и, судя по всему, пыталась заигрывать со мной. Я изо всех сил сдерживался, чтобы не прыснуть со смеху, поскольку не хотел обижать дамочку, даже несмотря на её скотское опьянение и откровенно шлюховатый вид.
-- Нет, красавица, спасибо, — уклончиво ответил я на её предложение выпить.
Та видно уловила в слове «красавица» мою иронию и, насколько это было возможно, надменным голосом бросила мне:
-- Чё, не нравлюсь? – и тут же продолжила в озлобленном ключе, – А ты на себя посмотри: живёт на стройке, лежит тут в грязной норе, нищебродина, и воображает себя принцем датским.
Она резко попыталась встать и привести свою тушку в горизонтальное положение, но хмельные ноги подвели её, и женщину повело в сторону. Она попыталась балансировать, при этом что-то бормоча в полутьме, но когда правый каблук подломился, она потеряла равновесие, и ноги её разъехались в разные стороны. Издав какое-то подобие взвизга, красотуля всплеснув руками, приземлилась на задницу перед входом в кладовку, повалив при этом стремянку. Алик и Малик прекратили разборки, выползли в холл и неуклюже стали помогать своей подружке встать. Та кое-как поднялась на ноги, пробормотала мне «ну как знаешь, чурка проклятый» и ушла с двумя азербайджанцами в комнату с диваном.
Наутро они втроем, опухшие, выползли из комнаты. Как можно было понять по разбитой роже Алика, сопротивление Малику он так и не смог оказать. И хоть с того времени азики приводили уже двух проституток, но их шумные гулянки не давали мне спать, по крайней мере, две ночи в неделю. Бывало, азики, напившись в дрыбадан, и мне пытались предложить проститутку, но я, вспоминая пьяную молдаванку, неизменно отказывался, ведь воздержание не порок, а с волками жить – не обязательно по волчьи выть.
Постепенно я почувствовал себя увереннее: руки зажили, я привык к скотской работе и даже стал получать какое-то удовольствие от того, что в силах выполнить тяжёлый труда. За шесть месяцев этой школы жизни я стал другим человеком, более выносливым и шустрым. Я также набрался ума в том, как и что делается при ремонте, перенял правила его проведения, нюансы, и конечно, же свои хитрости.
Спустя полгода после моего приезда в Москву я вдруг понял, что ремонт подходит к завершению, а это означало, что скоро я получу деньги за проделанную работу. Это случилось как-то неожиданно: задачи становились все легче, а мешков с мусором вечером становилось все меньше. Спал я уже не на досках, а на теплом паркете, что меня особенно радовало, ведь за окном давно уже лежал снег. Как-то раз ночью, хотя Алик и Малик запретили мне это делать, я впервые за несколько месяцев, принял ванну, вдоволь насладившись шиком этой процедуры, особенно в той комнате, каковой она предстала после ремонта. К слову, в уборной также всё выглядело празднично, будто это гостиная, а не туалет, и зад там подогревался раскрашенным унитазом с регулировкой температуры, а пространство заполнялось специальными ароматами и музыкой из встроенных динамиков.
Эта безмерно дорогая сантехника стала, кстати говоря, пожалуй, единственным провальным проектом Алика и Малика, который не принес им денег во время ремонта. Начали азербайджанцы за здравие – успешно развели Палыча на сверхдорогие интеллектуальные унитазы, обнаруженные ими в каталоге одного из бутиков. У них были несколько особенностей, недоступных простым смертным с тощими кошельками и такими же задницами: встроенный терморегулятор, ополаскиватель (которые Малик называл «пополаскиватель»), музыкальный проигрыватель и разноцветная раскраска. Предполагалось, что унитазы будут подходить под цветовую гамму каждого из трех санузлов квартиры – розового, голубого и черного. Внутри розового и голубого должны были быть нарисованы картины, а черный предполагалось оставить, как сказал Малик «стыльно чёрьним». Палыч собственноручно выбрал для розового унитаза сексапильную красотку Уму Турман из своего любимого фильма, для голубого – стаю дельфинов, весело резвящихся по волнам. Потом хозяин подписал бумажку, в которой напротив каждого унитаза значилась его цена, аналогичная стоимости приличного автомобиля и сразу выдал деньги на сантехнику.
За унитазами Алик и Малик, как обычно, поехали не в бутик, а на рынок. Вернулись они чуть ли не врагами. Как оказалось, цвет туалетов был уж очень необычный, а потому земляки не смогли найти им сантехнику нужного колеру. Прорабы долго ругались, но потом придумали: нужно купить белые унитазы и отдать в покраску аэрографистам. Сантехнику Алик и Малик успешно приобрели у земляков за небольшую долю выделенной Палычем суммы.
В последующие пару-тройку дней за несколько тысяч баксов над этими унитазами ударно поработали два художника. Уходя, мастера с сомнением сказали:
-- Вот удержится ли краска – непонятно. Всё-таки фекальная среда – это вам не просто грязь, она ведь и железо разъедает…
Дверь за ними закрылась, Малик молча показал им вслед средний палец и, отмотав пару метров от рулона туалетной бумаги, зашёл опробовать унитаз.
Через полчаса, смыв вместе со своими испражнениями и нарисованных дельфинов, стоимостью в тысчонку зелени, он бегал по квартире как ошпаренный кот. Краски и лаки для такого места, как унитаз, и правда оказались слишком нежными. Кафель упорно не хотел держать яркие цвета и линял после первого использования его по назначению. Все три унитаза пришлось снять и отшлифовать. Алик и Малик решили перекрашивать их заново, аэрографистам скрепя зубами заплатили заново, но обещали не отпускать до тех пор, пока результат не будет держаться на все сто.
-- Дарагой, ты так нарысуй, чтобы два мэсяц хоть красиво было. Больше – харашо, только не меньше, — блеял Алик, бегая вокруг художников.
Тем не менее, и во второй раз краска слезла с унитазов сползла в канализацию. При этом, изувеченная шлифмашинкой сантехника восстановлению уже не подлежала, а потому Алику пришлось покупать три новых унитаза.
Деньги, выделенные Палычем уже почти закончились, а во второй раз просить их было уже нельзя. Потому к покраске второй партии толчков подошли по научному. Специально приглашенный эксперт из НИИ коммунального хозяйства принял от Малика конверт с деньгами, сунул бабки в карман, потом принял на грудь грамм 300 коньяка и важно сказал, как будто произнося заклинание:
-- Керамолак! Только керамолак!
И действительно, только после того, как раскрашенные унитазы покрыли дорогущим керамическим лаком, пользоваться ими можно было без вреда для блондинки и дельфинчиков.
Ремонт фактически был уже завершен. Иногда за целый день мне приходилось всего лишь закрутить пару шурупов, но Алик и Малик все никак не хотели говорить Палычу, что делать в квартире уже нечего. Они до последнего пытались высасывать из него деньги — то докупали какие-то пропитки, мастики, которые по их словам должны были защитить паркет, то затевали безумное утепление окон – и это при дорогущем пластиковом стеклопакете. Тем не менее, Палыч, совершив над собой усилие, прибыл на квартиру и сказал: я всем очень доволен, ремонт уже закончен. Совершив итоговую инспекцию он о чём-то долго разговаривал с глазу на глаз с Аликом и Маликом. Потом ушёл – счастливый, чуть ли не приплясывая от радости. Эти двое после отъезда Палыча были, конечно, не слишком веселы.
-- Не дал денег за работу сегодня, ишяк. Говорит, завтра, — уныло объяснил Малик.
-- Как бы не швирнул нас, — недовольно помотав головой, поддержал его Алик.
Я понял, что моя первая работа в Москве окончена.
-- Хоть денэг нэт, но надо нам сдэлать малэнький пирушка, — подмигнув мне, сказал Алик.
Ну и на самом деле, такое событие без небольшой гулянки обойтись не могло.
Алик и Малик на несколько часов ушли и вернулись с двумя пакетами еды. Впервые за полгода они позволили себе потратить на меня больше, чем стоимость моего недельного рациона из лапши, молока и хлеба. Такого я от них и не ожидал. Вообще же, все эти полгода работы у меня было впечатление, что они даже не знают, как меня зовут, а воспринимают лишь, как слышащую подсобную машину. Теперь же, когда подошёл срок оплаты, прорабы весело шутили со мной, снова называли меня «братишкой», и вслух радовались тому, что случай свёл нас вместе.
Мы застелили паркет чистой бумагой, сели вокруг и вывалили на середину этого белого дастархана копчёности, кинзу, фрукты, лаваши, колбасные нарезки. Разнокалиберным частоколом выстроились бутылки с газировкой, соками и алкоголем – на нас троих Алик и Малик купили две бутылки водки. Алик на своём мобильном телефоне включил на полную громкость какие-то азербайджанские песни и разлил водку по белым одноразовым стаканчикам. Под этот национальный аккомпанемент мы, беззвучно «чокнувшись» пластиком, и выпили за окончившийся ремонт.
Водка, которую я и дома-то пил очень редко, накатила не меня ощутимой расслабленностью. Чтобы не размякнуть раньше всех, я стал налегать на еду. Впервые за несколько месяцев во рту моем было настоящее мясо, помидоры. Все это, конечно, было не такое вкусное, как дома, но ведь полгода вкус настоящих продуктов мне заменяли ароматизаторы супов быстрого приготовления, а потому я ел, как в последний раз. Алик, сидя пританцовывая под хриплые песни, несущиеся из мобильного, соорудил мне большой бутерброд из толстенного куска копченой грудинки, соуса, зелени и лаваша. Я с наслаждением вгрызся в него, после чего вновь налили и выпили уже, как положено, за родителей. Следующий тост Малика я пропустил, однако опьянение штормовою волной накатило на меня ещё сильнее, чем прежде. Я засмеялся, хотел сказать Алику: «Ну, брат, как давно я не пил». Но язык так заплетался, что о даре речи можно было только мечтать. Встать у меня тоже не получилось, ноги и руки не слушались меня, и я неуклюже упал набок. Гортанные крики, бряцание и барабаны из мобильного звучали в моих ушах все громче. Веки наливались свинцом, музыка, казалось, ускорялась все быстрее, быстрее и становилась всё громче. Я глянул наверх: люстра начала вращаться, как пропеллер, потом у меня в глазах закружилась и вся комната, превратившись в разноцветную размытую картинку. Это последнее, что я запомнил в тот вечер.
Прорыгавшись, я в очередной раз умылся, и поднял глаза на зеркало. Из драгоценной рамы, инкрустированной кораллами, на меня смотрело лицо землистого цвета с мутными глазами и синими кругами под ними. Я хотел было со злости грохнуть по своему отражению кулаком, но вовремя вспомнил, сколько стоит это зеркало и остановил руку в сантиметре от стекла. Полгода! Шесть месяцев я жил ради этих денег. Работал, как вол, и спал, как пёс, ради этих денег. Ради них я превратился на время в «манкурта» и забыл о своей семье, о своей гордости. Полгода! Да и я ли вообще стоял перед зеркалом? Или это только тень Бакыта, того таласского парня, который семь месяцев назад торжественно заявил матери по телефону: «Время нашего нищенства скоро закончится — я еду в Москву!»
В дверном замке щёлкунл ключ, потом звонко тренькнул антикварный колокольчик, который висел над дверью. Палыч подошел ко мне, сидящему на циновке и спросил:
-- Ну что, прорыгался? Убери тут всё за собой, — продолжил он жёстко, — Звонил я твоим коллегам – не работают у них телефоны. И скорее всего больше никогда эти номера и не заработают.
Помолчав немного, Палыч спросил с некоторым интересом:
-- А куда ты вообще пойдешь?
-- Пока не знаю, наверное, земляков поищу. У нас принято помогать своим… — робко начал я, но Палыч перебил мой лепет:
- Хмм, да хорош тебе чушь городить! В Москве всё по-другому. Уверен, или они тебя выпрут с квартиры сразу, или сделают так, что ты сам сбежишь уже на следующий день.
Я начал было спорить с Палычем, но он даже не собирался меня слушать и, достав из кармана сотовый грубо оборвал:
--Держи мобилу и звони своим степнякам! Через час тебя здесь уже не должно быть...
Я схватил телефон, суматошно вырыл из сумки свою записную книжку, в которую дома переписал телефоны своих друзей, прибывших в Москву раньше меня. Нужно сказать, все они периодически приезжали на недельку в Киргизию и устраивали грандиозные вечеринки, на которых за один вечер пропивалось по три киргизских месячных зарплаты. По рассказам «москвичей» (так их называли между собой оставшиеся в Киргизии) все они работали менеджерами, руководителями. Верилось в это, конечно, с трудом. Но как бы то ни было, деньги они привозили по мерками республики просто бешеные.
«Ну хоть кто-то из моих товарищей уже должен был занять если не важную, то хотя бы приличную должность в российской столице», – рассчитывал я.
Первым номером в книжке значился мой сосед Азамат. Он часто звонил мне из Москвы, и я даже организовывал ему контрабасину: переправлял киргизские сувениры, которые можно было продать в Москве. Когда Азамат в последний раз приезжал в Бишкек, он устроил гулянку и, крепко поддав привезенного с собой вискаря, звал меня к себе в Москву. «Бакыт, братишка, да мы бы там с тобой такое дело замутили, Москва бы под землю ушла. Так что приезжай, звони», – сказал Азамат и оставил мне свой номер московского мобильного.
Вот и узнаем сейчас, прав ли Палыч, решил я, и, сделав выдох, в волнении набрал телефон товарища. И после непродолжительных гудков я услышал сквозь шум музыки знакомое по голосу «алё» Азамата.
-- Салам, Азамат! Кандай? Как ты? Все еще в Москве, работаешь? — радостно начал я.
- Ооо! Бакыт, привет, все окей! Нормально всё. Работаю, все нормально, — ответил он. – Ну а как сам, как сёстры, замуж там без меня не выскочили?
Я услышал, как Азамат крикнул кому-то: «Эй, ну убери громкость, дай поговорю по телефону!» — и стало лучше слышно.
-- Азамат, да я не могу сказать, как они там… — я тщательно подбирал слова, чтобы подойти к сути вопроса. — А где ты работаешь?
-- Да в одной фирме офис-менеджером, — ответил земляк.
-- Я в Москве, — попробовал я продвинуть разговор к нужной мне теме.
-- И как ты?.. Надолго? — энтузиазм в голосе Азамата стал куда-то пропадать.
-- Да вот приехал на работу…
Азамат в ответ хмыкнул в трубку что-то нечленораздельное.
-- Азамат, братишка у меня с жильем туго, – уже не слишком уверенно продолжил я и, собравшись, выдохнул, — Обманули меня… Я у тебя могу остановиться на пару дней? Ты давно в Москве, знаешь что тут и как тут...
— Ууу, Бакыт, — замычал Азамат, — ты знаешь, тут такое дело, — в трубке раздалось сопение, как будто кто-то на том конце провода сжал земляка за шею, — Я бы тебя принял без каких-то проблем… Но вот сейчас я не совсем в Москве… Я в командировке… Да, в командировке… — перемежая слова длинными паузами выдавил из своего речевого дозатора Азамат, — Ты надолго в Москву? Давай я тебе перезвоню? Окей?
Я попытался объяснить Азамату, что мне негде ночевать эту ночь, однако он словно не слышал меня и принялся тарахтеть:
-- Вот как приеду в Москву, я тебе перезвоню! Тогда встретимся с тобой, поговорим и порешаем все твои проблемы. Ну я щас не могу говорить, люди ждут, совещание. Всё! Пока! Сёстрам привет! — с натужной бодростью бросил Азамат, а затем в трубке забились быстрые короткие гудки.
Спустя полчаса, набрав один за другим шесть телефонов, которые у меня были записаны, я узнал, что все мои товарищи находятся в командировках, важных заданиях на выездах или вчера приняли в свой дом семью брата, а потому принять меня смогут только через пару недель. «Но предварительно надо будет ещё созвониться, а то мало ли что изменится», — заканчивали земляки и бросали трубку. Так я долистал до самого конца записной книжки, обзвонив всех, кого только было можно. Результат был нулевой. Ни погостить, ни даже остаться всего на одну ночь меня никто не приглашал.
Я отложил мобильник Палыча в сторону и начал вычищать всё из сумки, чтобы потом собирать в неё свой нехитрый скарб. Вместе с мусором, который обычно мотается по дорожным сумкам (старые билеты, квитанции, обертки от конфет) из сумки на пол выпал зеленый спичечный коробок. На нем криво был намалеван телефонный номер. Причём номер московский.
Покопавшись в памяти, я вспомнил, что за человек оставил мне этот коробок. За неделю до моего отъезда ко мне в гости заскочил мой одноклассник Марат. Хотя он приходился мне дальней родней по отцу, в школе мы не слишком-то дружили. Марат не мог постоять за себя, его постоянно дразнили и даже били, а потому репутация в наших кругах у него была далеко не героическая. Я вынужден был регулярно заступаться за родственника, и время от времени его обидчики неплохо отоваривали и меня по физиономии. Но родня есть родня и потому приходилось решать его проблемы регулярно. После школы мы мало встречались – в основном на семейных праздниках. За чаем с иссык-кульским мёдом мы поговорили за жизнь, причем, это был ничем не примечательный, дежурный разговор старых приятелей. Перед уходом Марат на коробке написал телефон.
-- Ты помнишь Алмаза, который… Уйгур наш, короче.
Коротышка Алмаз наравне с Маратом был одним из отверженных в нашем классе, но не помню чтобы я хоть пальцем пошевелил, вызволяя его из рук местных хулиганов. А пару раз сам закидывал шапку Алмаза на люстру в коридоре.
-- Ну помню, конечно! Смешной такой был парнишка. Как после школы он из Таласа уехал, так я его и не видел.
- Он в Бишкеке работал строителем, потом в Астану перебрался, когда Назарбаев её начал в очередной раз отстраивать. А теперь перебрался в Москву. Мало ли что понадобится – обратись к нему. Он тебя наверняка помнит.
-- Ага, — ответил я.
В тот момент, принимая коробок, я про себя ухмыльнулся: «Давай конечно, но вряд ли он обрадуется, когда услышит, что мне «мало ли что» вдруг понадобилось от него». Но в той ситуации, о которой шла речь, деваться было некуда, и я набрал номер телефона Алмаза. Трубку долго не брали, потом из телефона понёсся голос, который начал, как автомат, талдычить текст, очевидно тщательно заученный: «Компания «Москва Застройка» предоставляет вам любой ремонт самого высокого качества…», — и так далее. Проговорив эту длинную рекламную речёвку, голос на том конце линии перевёл дух и уже с человеческими интонациями поинтересовался:
- Чем могу помочь?
Следующие пять минут были для меня настоящим испытанием. Я заплетающимся языком сначала представился, потом стал объяснять почему звоню и наконец перешел к самому главному – попросился на ночлег.
Алмаз на несколько минут замолк, а потом ответил:
-- Ты подъезжай, поговорим. У меня есть одно место, но не знаю, захочешь ли ты тут оставаться и сколько ещё оно будет свободным. Уж очень оно специфическое, может, сам сбежишь сразу же, не знаю.
Потом Алмаз продиктовал мне адрес «специфического места», сказал, что главный ориентир – многоэтажная автобаза, и мы попрощались.
Разложив по сумке свои вещички, я зашёл в кухню, где Палыч, стоя в луже воды, пытался пыхтя справится с фонтанирующим из мойки потопом.
-- Посильнее кран горячий открыл, так колено у раковины отвалилось, — объяснил он. – Не знаешь, почему? Как оно хоть приделано-то было?
-- Ну как приделано… Алик не нашёл нужное колено к вашей мойке, а времени искать уже не было, ведь вы через час должны были приехать. Он взял обычное колено и прилепил супер-клеем, — честно признался я.
Палыч ещё раз принялся набирать телефоны Алика и Малика. Потом, видно, вспомнил свои же слова и грязно выругал сначала азербайджанцев, потом сам себя, потом и меня заодно. Немного успокоившись, он спросил:
-- Ну, как твои кенты? Примут тебя? Кыргыз-кыргызу помогай? – сыронизировал он.
-- Да не кенты они вовсе, и не наши кыргызча, а так, брехуны с гор… — невесело ответил я, и хотя уже был готов отпустить какую-нибудь колкость в адрес Палыча, но ввиду того, что он подошёл к моим проблемам вполне по-человечески, хамить ему мне не хотелось. Мы раздобыли ветоши и начали собирать с пола воду, попутно хозяин квартиры вполуха выслушал мой рассказ о том, как мне отказали все мои товарищи и о том, кто готов принять меня в столице.
Он выслушал мою историю, потом порылся в карманах и выудил откуда-то пятисотку:
-- Как говорится, помогу, чем смогу. И это – давай уже, знай честь, а то я тут гостей жду. Метро знаешь, где? Как выйдешь из подъезда, иди на проспект и потом направо метров двести.
Поблагодарив Палыча, я подхватил сумку и вышел из квартиры. Толкнув дверь подъезда я вышел на улицу и сразу получил в лицо заряд колючего снега. Ветер выл, крутил буруны на сугробах и пригоршнями сыпал мне за шиворот холодный ледяной порошок. Мороз в тот день был просто страшенный, а одежда у меня была очень плоха. Особенно я опасался за правый ботинок, у которого уже отпадала подошва и я сам подклеивал ее еще в Бишкеке. К счастью, до станции метро Кутузовская идти мне действительно предстояло недолго. В вестибюле я как охотничий пес отряхнулся от куч снега, скопившихся на мне, разменял пятисотку Палыча у билетёрши и украдкой мимо ментов юркнул через турникеты на платформу. Завалившись в первый подошедший поезд, я стал изучать карту метро на стене вагона. Ехать мне предстояло на станцию Академика Янгеля. Что это за академик, и где эта станция я даже не представлял. Вдобавок ко всему, от метро мне нужно было рысачить на маршрутке до какого-то поселка Львовский. Где это и сколько туда добираться, мне было неизвестно.
Немало пошарив глазами по карте, наконец, в самом низу одной из веток метрополитена я обнаружил нужный мне пункт: маленький серый кружочек. Плюхнувшись на сиденье, я двумя руками прижал к себе свою сумку и закрыл глаза. Доехав до центра мне, как слепому, пришлось поплутать по переходам, чтобы в конце концов пересесть на нужную линию поехать к Алмазу. В дороге у меня вертелся один вопрос: о каком таком «специфическом» месте говорил Алмаз? Что это за место, из которого я «сбегу сам», и осталось ли ещё такое место на земле после того, как я полгода, словно пёс, прожил на стройобъекте.