дважды Гумберт : Антихлеб

Приквел тут:

А потом она открыла шпаргалку и умерла страшной смертью. Каким-то странным образом, который он не мог выразить в словах. Но никто её смерти не заметил. Сквозь три огромных окна в класс ломился майский полдень. Школьники, ёрзая от нетерпения, дописывали экзамен. Сейчас грянет звонок, и начнутся каникулы. Вечные каникулы.
Когда до Москвы оставалось лететь полчаса, Сева, как в воздушную яму, провалился в краткий, отчётливый сон, сладкий кошмар.
- Пристегнитесь, пожалуйста, — потормошила его стюардесса. С неудовольствием он отметил, что она обратилась к нему по-русски.
- Sorry. Of course. Sorry, — пробурчал Сева и через пузо соседа заглянул в круглое окошко. Москва с высоты показалась бесформенной навозной лепёхой, с вкраплениями битого стекла. Сева вообразил пасущуюся на свалке гигантскую корову, и ему сделалось дурно. Самолет кружил над городом нестерпимо долго, точно падающий в чёрную дыру объект.
Высокий подтянутый офицер контроля с профессиональной брезгливостью открыл канадский паспорт Всеволода Симонова. *И тут же умер страшной смертью*, — безразлично подумал Сева. В пустых глазах офицера что-то дрогнуло, словно он подслушал мысли.
- Цель приезда?
Сверхчувствительный детектор внутри Севы засёк мелкую вспышку издёвки, флюиды перегара и зубной пасты, несколько неповоротливых молекул говна. Сердце сжалось в тоскливом предчувствии. А действительно, что его сюда привело? Какая-то мутная непобедимая сила.
- Больше двадцати лет не был в России, — Сева взял себя в руки и независимо взглянул на офицера. – Ясно?
После контроля Сева прошел в бар. Двигаться вниз по лучу к цели решительно не хотелось. И цель-то распылялась далёким созвездием – вокзал, поезд, родной городок, кладбище. В принципе, ничего страшного. Страна как страна. Он гулял по трущобам в Индонезии и Бангладеш, шарился по глухим районам Нью-Орлеана и Монтевидео – и как с гуся вода. А недавно в парижском метро на него накинулись удолбанные вусмерть гаитяне. Неповоротливые, рыхлые, с замороженными глазами. Сева без труда от них отмахался. Правда, один подонок всё же исхитрился цапнуть его за руку. Но то – негры. Россия – совсем другое дело. Что бы про нее не говорили на телевидении или за рюмкой. А говорили разное. В основном, дурные вещи. Что здесь сплошь бандиты и проститутки. Он отказывался воспринимать эти наветы. Делался глух и нем. В сердце своем он пронёс веру в то, что жизнь здесь идет своим чередом, что ужасы преувеличены. Всё дело в укорененном недоверии европейца к неправильному восточному брату. Ну, загулял, перепутал черное с белым, ну, обосрался. И что теперь – пинать его, тузить, отсекать, крыть асфальтом, как это принято в лучших семействах?
Неожиданно Сева поймал себя на том, что впервые за долгое время стал думать по-русски. Красивая девчонка на другом конце барной дуги взглянула в его сторону и подчеркнуто медленно отдала ему пионерский салют, затем поднесла к уху ладошку. И тут же у Севы затренькал мобильник. Номер не определялся. Сердце ускорилось.
- Всеволод Борисович? – произнес высокомерный мужской голос.
- Да. А кто это? Кто его спрашивает? – после паузы, хриплым от волнения голосом отозвался Сева. В голове быстро пронеслись варианты. Не так уж много людей, которым известен его номер. И никто из них не владеет русским языком.
- Зовите меня Астеник, — важно представился незнакомец.
- What?! Астеник? – переспросил Сева.
- Три дня назад вы отправили сообщение по электронному адресу, доменное имя которого заканчивается на три твёрдых знака. Зачем вы это сделали? Вам же известно, что таких адресов не бывает?
- Кхм, — Сева почувствовал, как кровь прилила к голове. – А вам… Вам, собственно, что за дело? Кто вам дал мой номер?
- Вот только давайте без паники. Вы взрослый уважаемый человек. Чего вы так волнуетесь? Я, кажется, задал довольно простой вопрос. Ну, не хотите, не отвечайте.
У Севы горели уши. Он чувствовал себя так, точно ему десять лет, и его уличили в позорном поступке.
- Мне от вас, в принципе, ничего не надо, — продолжал незнакомец. – Более того, если бы вы спросили меня, зачем я вам звоню, я бы тоже не нашелся, что ответить. Я действую по наитию. Меня отчего-то заинтриговал ваш случай.
- Вы из разведки? Из русской разведки? – нарушил молчание Сева.
- Да нет, конечно, — подкупающе рассмеялся Астеник. – Я социолог. У меня есть учёная степень. Я занимаюсь довольно специфическими исследованиями.
- Ну, положим, что так. Я-то с какого боку?
- Вы уже внутри. Попали в область моего научного интереса. Давайте сделаем так. Видите милую девушку с заколкой в форме дракона?
Сева оглянулся. Девушка, сделавшая ему твёрдый знак, была уже на расстоянии вытянутой руки. Лицо у нее было бледное, холёное, непроницаемое. Густые тёмные волосы удерживала вокруг головы деревянная спица с драконом. Внешность девушки была смутно знакома.
- Её зовут Таня. Таня отвезет вас ко мне.
- Зачем мне это? – заартачился Сева.
- Ну, вы же учёный. Вам должно быть любопытно, что за домен такой. И потом, пришел ответ на ваше письмо туда.
- Ответ? Оттуда?
- Удивлены? Давайте, Всеволод Борисович, думайте. Даю вам одну минуту. Нет – так разбежимся, забудем.
- Я еду, — ровным голосом произнес Сева через четверть минуты, добил дринк и, деловито крякнув, спросил у девушки:
- Таня?
Таня вела машину по направлению к центру города. Траффик был очень плотный, непредсказуемый. Машина новой и дорогой. Сева попросил приспустить стекло. Жадно глотал воздух и виды. Но никакой экзальтации возвращения не испытывал. За день нагретый воздух состоял из гари и выхлопов. Созерцание московских бидонвилей отжало все мысли. И тревогу. Он никому не сообщил, что едет в Россию. Даже жене. Странным образом этот факт веселил. Заголовки газет: *Пропал известный учёный*. Сейчас красавица ругнется матом и свернет в гаражи. А там бандиты. И поминай, как звали. Как кличут бандитскую подельницу? *Маруха*. Да, точно. К Тане, одетой не хуже парижских жеманниц, это смешное, подлое слово совершенно не шло.
- Ну как? – Таня стрельнула глазами. – Ужасно, да?
Призванный к вербализации беглых, расплывчатых ощущений, Сева шумно вздохнул, точно всплыл. Таня спросила о том, о чем бы он спросил себя сам. Но чуть позже.
- Вовсе нет, — сглотнув, ответил он. – Я ожидал что-то более характерное. А тут всё, как везде. Ну, разве что водят здесь лихо. Как в Бомбее.
- Энтропия, — подсказала Таня. – Всё становится одинаковым.
- O, ye. Энтропия.
- В центре вообще пиздец, — сквозь зубы сказала девушка. – Макдональдс.
Родное, непечатное слово резануло, потешило. *Пиздец, пиздец*, — на разные лады повторял про себя Сева и улыбался. В горклом воздухе зареяло электричество. Стемнело, и он совсем потерял счёт времени, нить пути. Громоздящийся чужой город, наглые машины и мерцающие, точно натёртые фосфором, белые колени Тани. От них равномерно накатывала прохладная, убаюкивающая, призрачная гармония.
Хлопнула дверца, и Сева резко вернулся в реальность. Машина была припаркована в каком-то пустынном дворе с ветхим фонтаном. Вокруг высились красноватые стены с недобрыми чёрными окнами. Карнизы через равные промежутки были подсвечены винными калиброванными огневицами. Сева хотел было выйти, но дверь была на запоре. Он проверил карманы – ничего не пропало.
- Чёрте что.
Пятиэтажная твердыня подковой охватывала двор. Сталинский ампир, с уважением подумал он. Наклонился к водительскому сидению, понюхал. Ничего, ни единой частицы своей провожатой не смог уловить. А ведь Таня должна, просто обязана была пахнуть — сумеречно, тревожно, охмуряюще, как свежескошенный луг после грозы.
Дверца открылась, и в салон быстро сложился высокий, худой человек в поношенном восточном халате, тренировочных брюках и тюбетейке. На ногах у него были тапки. Сева инстинктивно отпрянул. Человек до упора отодвинул сиденье, откинулся и раскрыл на острых коленях лэптоп. Вел он себя хозяином, выглядел необычно, но никакой угрозы не эманировал.
- Я Астеник, — не глядя, бросил он. – Извините, что не могу пригласить вас к себе. Как-никак, ящик. Мы – так, по-походному.
- Ну, — откашлялся Сева, — раз так, сами могли меня встретить, не рассыпались бы.
- Не мог бы. Я как тот Ниро Вульф — уже двадцать лет никуда не выхожу. Максимум – выйду во дворик снежок поглотать. Здесь живу, здесь работаю.
- Что – вот так сиднем сидите? – искренне удивился Сева. – Неужели не интересно, что вокруг происходит?
- Совершенно не интересно. Да и не важно.
- Вы же, вроде, сказали, что изучаете общество?
- Всю необходимую информацию я могу получать не сходя с места, — грустно похвастался Астеник и улыбнулся желтыми, неприятными зубами. – К тому же, представьте себе, Всеволод Борисович, я изучаю общество мёртвых людей.
- Как это? Не представляю, – Сева не выдержал и улыбнулся в ответ. Любой из его знакомых немедленно прекратил бы общение. Но Сева был человек толерантный, широкого кругозора.
- А что тут такого? Мёртвых много, у них свои нравы, союзы, тренды, свой, если хотите, интернет. Мир живых людей включен в мир мёртвых, а не наоборот. Я вам больше скажу: именно мёртвые, и только мёртвые управляют нашим привычным миром. Если исключить участие мёртвых, то совершенно невозможно разобраться, что происходит на самом-то деле.
- Да, но… Они же, извините, мертвы, — ехидно сказал Сева. – То есть, их нет.
- А вот – не совсем, — щёлкнул пальцами Астеник. – Не совсем так, как нам бы того хотелось. Клоните к тому, что я ерундой занимаюсь? А? А кто видел эти ваши кварки и чёрные дыры? Вы видели? Нейтрино и позитроны наблюдали? Бизон Хиггса?
- Но позвольте, — снисходительно усмехнулся Сева. – Тут совсем другое. Эти частицы, всё-таки, материальны. А загробная жизнь – это, простите, пшик. Чистая, не подкрепленная ничем гипотеза.
- Вы уверены? – вяло осведомился Астеник.
Улыбка отклеилась от лица физика, как фальшивая борода. Астеник достал из-за пазухи солдатскую фляжку, сделал глоток и вопросительно посмотрел на Севу.
- Выдержанный дагестанский коньяк, — Сева взял. – Видите ли, наша российская наука все эти трудные годы не стояла на месте. Шла своим путём. Нелёгким путём долженствования перед человечеством, его будущим, его прошлым. Приготовьтесь. Я вам сейчас открою страшную государственную тайну. Или не надо?
- Да ради бога. Пожалуйста – открывайте.
- Окей. Человеческий мозг после смерти развоплощается, но продолжает существовать. Мозг и желудок. Два главных органа. Принято называть это верхний и нижний профили. Верхний сохраняет структуру довольно значительный интервал времени, сопоставимый с астрономическими величинами. Но, тем не менее, постепенно испаряется. Вот как чёрная дыра, например. Что касается нижнего профиля, то он, в принципе, вечен.
Сева хмыкнул, но решил поддержать диспут. Образ собеседника, несмотря на некоторую асоциальность, был неподдельный образ русского интеллигента. Сева, воспитанный в интеллигентной семье, проникся к нему доверием.
- Однако, нет материального носителя – нет и научного интереса. Нет физики, — с прохладцей сказал он. – Это антинаучно.
- Антихлеб, — быстро проговорил Астеник.
- Что? – вздрогнул Сева.
- Материальный носитель есть. Это подтверждают расчёты наших учёных. Но он пока не отфиксирован. Так же, как не найдены в материальной природе некоторые виртуальные частицы, с которыми вы имеете дело. Общество, между тем, вас недурно содержит, — Астеник сделал еще один мелкий глоток и убрал фляжку. – Как и меня.
- Е-рун-да. Есть косвенные доказательства.
- Хорошо. Давайте подойдем к вопросу иначе. Вы уверены, что все материальные объекты, с которыми вы способны взаимодействовать, действительно существуют?
- То есть? – прищурился Сева. Желудок его сжался.
- Вот девушка Таня, которая вас сюда привезла, она как по-вашему – существует?
- Несомненно, — довольно резко ответил Сева и рефлекторно стал комкать в руке несуществующую салфетку. – Что вы хотите сказать? Иначе как бы я сюда доехал?
- Хороший вопрос, — кивнул Астеник. – Это она?
Он предъявил Севе игральную карту. В былые годы такие карты продавали в поездах глухонемые. Карта была черно-белой фотографией голой девушки. Обхватив груди, она лежала на спине поперек тахты, голова свесилась вниз, волосы распустились до пола, широко расставленные ноги упёрты в стену с ковром, изображавшим оленя, из-за нечёткости снимка неуловимо похожего на дракона в нимбе из пламени. Положение тела и лицо девушки выражали что-то нестерпимо вульгарное.
- Это артистка Татьяна Друбич, — сказал Астеник. — В молодости вы наверняка видели ее на экране. Таня – это ваша проекция, Всеволод Борисович. Такой вы представляете себе Россию.
Сева взял карту. Пальцы его подрагивали. В самом деле, сходство впечатляло. Сева прикинул, что актрисе Татьяне Друбич должно быть сейчас лет пятьдесят. А провожатая девушка Таня выглядела примерно на двадцать.
- Вы что, хотите сказать, что машиной управлял бесплотный призрак?
- Вы сами довели. Под диктовку навигатора.
- Чушь собачья! – возмутился Сева. – Откройте дверь.
Астеник пожал плечами и снял запор. Сева вылез из салона, хлопнул дверцей и в нерешительности поплёлся к сухому фонтану. В голове шумело.
- Всеволод Борисович! Я пошутил! – добродушно окликнул его Астеник. – Таня пошла в туалет. Она сейчас спустится.
Облупленный гипсовый обод содержал в себе чёрную плесень, пивные бутылки, окурки, шприцы. В центре фонтана, на шестигранном изграфиченном постаменте стояло белое изваяние пионерки. Поза вольная: руки убраны за спину, одна нога чуть подогнута, голова вопросительно наклонена к плечу. Уличный художник со знанием дела затушевал ее галстук, глазницы, подчеркнув маленький холмик груди, придав живости горделивому абстрактному личику. Сева решительно вернулся к машине, но садиться не стал. Астеник сосредоточенно работал с лэптопом.
- Вы сказали, что получен ответ. На мое письмо. Туда, — наклонившись, сказал Сева. — Почему же оно до меня не дошло?
- Потому что моя служба блокирует почтовый шлюз, или дольмен, как мы его называем. Для чего? А как вы считаете, хорошо будет, если между живыми и мёртвыми завяжется бурная переписка?
- Ну, не знаю, — растерялся Сева. – Лучше, наверно, не надо.
- Писем пока не так уж много. Мёртвые отвечают живым, но не охотно и не разборчиво, так сказать, через губу. Полная абракадабра. Тут есть чисто технические сложности. Да и разность менталитетов сказывается. Ваш адресат ответил сравнительно ясно.
- Что? Что там было?
- Антихлеб, — по слогам, точно смакуя странное слово, произнес Астеник и внимательно посмотрел на Севу. – Вам это о чем-нибудь говорит?
Сева покачал головой.
- Точно?
- Хуйня какая-то. Извините, — сказал Сева с досадой. – Может, еще написать?
- Я уже за вас написал. Снова пришел тот же самый ответ. Понимаете, это может не значить ничего. А может быть очень важно, — смущенно улыбнулся Астеник и сдвинул тюбетейку назад. – Дело в том, что мы ожидаем резкого качественного скачка в смысловом обороте между двумя сегодня почти не связанными сетями. Есть основания полагать, что наши потусторонние миры сближаются. Это как мёртвые бы оживали, а живые параллельно мертвели. Синусоида, — он изобразил руками волну, — вероятно, спрямляется. И я, грешным делом, подумал, что ваш случай может как-то иметь отношение к прогнозируемой перемене. Может быть показательным.
- Ну, уж вряд ли, — взвешенно ответил Сева. – Эта девочка, Катя Черникина, умерла давно. Я ее почти не знал. Всё это хуйня какая-то. Думаю, дело во мне. В особенностях моей психики. Как бы то ни было, не хочу больше думать про это.
- А ведь Катя Черникина была в вас влюблена. Втрескалась по уши. Это вы ее не замечали. А она постоянно крутилась рядом на переменах. Старалась попасться вам на глаза. Первая любовь стала для этого чистого девятилетнего существа последней. Дети любят всерьёз, но не долго. Она вас забыть не успела. Так что, всё не так просто. Поразмыслите над этим.
- Не хочу, — твёрдо сказал Сева. – Ерунда это всё. Прощайте.
- Подождите. Таня вас подвезёт. Или сами садитесь за руль, — в голосе Астеника прозвучала насмешка.
- Э! – отмахнулся Сева. – Я думал вы нормальный человек. Только время с вами потратил.
Сева быстро пошел по направлению к арке, за которой проносились машины. Астеник нагнал его и придержал за локоть. Выражение лица у него было одновременно умоляющим и лукавым.
- Всеволод Борисович, возьмите мою визитку. Я настаиваю. Если будут какие-нибудь вопросы, проблемы, или что-нибудь вспомните — я всегда на посту.
- Вы назойливый тип, — грубо сказал Сева, но визитку, тем не менее, взял. – А теперь get lost.
- Мало ли. Может быть, что-то найдете за время вашей поездки. Коли так — даже не думайте утаить вашу находку. Лучше сразу отдайте её мне. Всё, что вы здесь найдете, принадлежит России, — уже вдогонку, то ли шутя, то ли серьёзно прокричал Астеник. – Это может быть важно. Эй! Зря вы так. Я нормальный человек! Россия – цивилизованная страна! Психи у нас в госаппарате не служат!
Сева вышел на узкую улицу, поймал такси и назвал Казанский вокзал. Из колонок лилась мягкая арабская музыка. Чернявый таксист не отличался от своих французских или канадских коллег, а улицы города были похожи на улицы других крупных городов мира. Сева быстро пришел в себя и выбросил из головы сумасшедшего Астеника и призрачную девушку Таню.
Под утро он сел в поезд, который шёл на восток. Ехать предстояло чуть более суток. Военный, жонглирующий гранеными стаканами, мордастый колхозник, ныне фермер, женщина с книжкой, умывающаяся салфетками, злостный храпун, абитуриентка с оголенным, как провод, животиком. Сева молчал и косился сквозь напускной холодок. Эти люди ни чем не отличались от европейцев, но словно бы знали что-то, о чем он мог пока только догадываться. Интерьер и дизайн купейного вагона был полностью советский. И в туалете, вроде бы, пахло так же, словно проводники использовали то же моющее средство, а люди ели и пили те же пищевые продукты.
*Здесь русский дух, — подумал Сева и удивился. – А ведь это всё мои соотечественники*.
В памяти всплыла какая-то обрывочная цитата: *Судьбы всеобщей избежит…*
А ночью, когда состав укачал пассажиров, Сева, маясь от бессонницы, итожил свои детские впечатления. У него было благополучное детство. Но помнил он его из рук вон плохо.
Сева жил в родном городе до 15 лет, пока не поступил в московскую физматшколу. В советские времена городок был разбросанный, сытый, ухоженный. Старые церковки, два завода, сортировочный узел, ТЭЦ, институт, какие-то шахты, карьеры. Частная застройка с практически вечными срубными домами неохотно отступала под натиском одинаковых панельных высоток. Население было привязано к земле и календарю. И распределив между собой трудовые повинности, все жители были как на ладони. Вели устоявшееся, однородное существование. Считалось престижным жить в благоустроенных карточных домиках, но лучше, домовитее и честнее, что ли – в частном секторе, где все знали друг друга, где витали старосветские предания, и от человека к человеку можно было заплутать в далёкое, нехоженое прошлое. Если и были какие-то начальники или жрецы, то их было мало и не видно. Северный край города обрывался к чистой речке с изменчивым по сезону нравом. Другая окраина смыкалась с заболоченными пустошами. Ветер, всегда дующий из южных степей, нагнетал на рыжий от скуки город сонное благодушие и тучи комаров. Зимы Сева вообще не помнил.
Под утро ритм колёс участился. И детские воспоминания ожили, хлынули, закружили голову. Это напугало Севу. Он заперся в туалете и стал плескать себе в лицо холодной водой, пока кожа не покраснела. Глядя в замызганное зеркало, он неожиданно припомнил какой-то чужой двор, куда приятель пару раз звал погонять мяч. Так вот, несколько раз в спорных ситуациях какой-то вихрастый рыжий мальчонка визгливо кричал: *Антихлеб!* У местных это значило: *Несчитово, не по правилам, переиграть*. Однако воспоминание это было настолько мелкое, случайное и сомнительное, что не отличалось от фантазии, клочка сна.
*Гм. Антихлеб, — размышлял Сева. – Отмена, сброс сценария. Откат в прошлое. Господи! Я еду в своё прошлое. Зачем?*
За сутки поезд покрыл тысячу километров, погрузив Всеволода Симонова в безнадёжную глубь континента. Поздним утром в хмурую погоду он вышел на перрон в городке Туманове, где-то на южно-уральской ветке.