: Белая бабочка

Мутное, надтреснутое зеркало устало отразило неструганые деревянные нары, многоногими двухэтажными пауками расставленные по камере, серую, словно специально выкрашенную в цвет уныния, стену и толстые прутья решетки, перекрывающие крохотное окошко, за которым сияло, лучилось, переливалось всеми оттенками синевы свежее весеннее небо.
Огромная белая бабочка плавными взмахами крыльев перечеркнула наискось отрадную картинку и исчезла из поля зрения.
Колдун, следивший за ее полетом, криво усмехнулся и перевел взгляд из глубин зеркала на обитателей камеры. Двадцать четыре пары глаз смотрели на него так по-разному: кто-то настороженно и злобно, кто испуганно-вопросительно, кто равнодушно, а вот тот — тот просто враждебно...
Он еще раз усмехнулся, разнял скрещенные на груди руки и, отвернувшись от зеркала, твердым шагом пошел к свободным нарам в глубине камеры, игнорировав белоснежный, чисто выстиранный носовой платок, заботливо расстеленный у входа.
— Ты посмотри, какой красавчик к нам пожа… — молодой, порядком накачавший мускулы парнишка, решивший начать стандартный прием новичков в камеру, вдруг поперхнулся на полуслове, глаза его быстро заметались по сокамерникам, ища поддержки, защиты, а уже безработный язык все вытягивался и вытягивался изо рта, достигая немыслимой длины. Создалось странное ощущение, что тонкая, длинная, красная змея, натужно извиваясь, тянется через нары к новичку. Колдун остановился и чуть повернулся, искоса наблюдая за бедным парнем. Язык того, достигнув уже более чем трехметровой длины, рос и рос изо рта хозяина, и вскоре стал скручиваться аккуратными кольцами у ног колдуна.
Парень хотел потерять сознание, умереть, но колдун не позволил ему такой роскоши — еще несколько секунд назад здоровое, цветущее тело теперь усыхало, на глазах уменьшалось в размерах, а бухточка языка у ног колдуна все толстела, исправно наматывая на себя все новые и новые витки. Чародей не двигался, только глаза его горели яростным, дьявольски желтым огнем, силившимся выплеснуться наружу, но этому огню некуда было выплескиваться: камеру затопил ужас.
Двадцать три человека, потерявших дар речи, в немом молчании наблюдали, как их сокамерник превращается во что-то длинное, красное, ужасное, не поддающееся описанию — в свой собственный, гипертрофированный язык!
Длинная красная лента наматывалась и наматывалась, истощая хозяина, но всему приходит конец — голова человека стала быстро уменьшаться, словно вжимаясь в саму себя, и только глаза, безумные, вращающиеся в орбитах, остались без изменения и, увенчав самый кончик этого красного неизвестно чего, поползли к колдуну.
Чародей поднял руку на уровень пояса и тонкий кончик языка с глазами на вершине приподнялся, как кобра под дудку факира. Под глазами внезапно появилась тоненькая поперечная трещинка, быстро углубляющаяся и растущая, и вскоре превратилась в карикатурный, беззубый рот. Глаза, закрывшиеся было, вновь открылись и одного взгляда в них было достаточно, чтобы понять: человек, превратившийся в свой собственный язык, сохранил разум, был жив! И то, что он был жив, казалось еще страшнее, еще ужаснее, чем само это невиданное событие, происшедшее в маленькой, грязной тюремной камере.
Двадцать четыре пары человеческих глаз не моргая смотрели на колдуна и взгляд их выражал одно: неподдельный, почти осязаемый, человеческий ужас!
Чародей взмахнул рукой и только что сотворенная красная змея, повинуясь его жесту, заскользила по грязному полу камеры, достигла параши и стала исчезать в канализационной трубе, быстро разматывая ужасные, непередаваемо противные, скользкие красные витки.
- Кто-нибудь еще хочет на свободу? — тихо спросил колдун.
Двадцать три рта хранили молчание. Ужас, повисший в камере, не рассеивался.
Колдун подошел к освободившимся нарам, сбросил на пол одежду, оставшуюся от человека, и спокойно лег на его место. Сосед снизу тихонько взвизгнул и метнулся прочь, в глубину камеры, к непрестижной параше. Колдун проводил его презрительным взглядом и в камере вновь воцарилась душная, напряженная тишина.
Он вздохнул, заложил руки за голову и поудобнее улегся на нарах, глядя в оконце на зарешеченный мир.
- Я хочу поговорить с тобой.
Голос, прозвучавший рядом, не содержал ни страха ни подобострастия. Занятно! А, этот, равнодушный… Колдун еще при входе успел мгновенно уловить характеры обитателей камеры, словно просканировал картинку, и теперь она четко разложилась по полочкам в его холодном, расчетливом разуме.
- Говори.
Он чуть повернул голову: стоявший у его нар заключенный еще не был стар — лет сорока от роду, но в его темных волосах поблескивали заметные седые пряди. Глаза, черные и внимательные, с легким восточным прищуром смотрели в глаза чародею.
- Мне интересно, что ты тут делаешь?
Белая бабочка вновь тревожно взмахнула крыльями в безмятежной синеве зарешеченного неба, но колдун взглядом отослал ее назад, в пространство, закрытое толстой тюремной стеной.
- Грубоват ты что-то… — колдун прищурился, следя за реакцией заключенного. Тот слегка усмехнулся:
- Негде было хорошим манерам обучаться. Но не обо мне разговор. — заключенный переступил с ноги га ногу:
- Я так понимаю, такому парню, как ты, вылезти из тюряги — как два пальца обмочить? Вот мне и стало интересно, какого хрена ты тут делаешь. По сути, тебя же менты даже поймать не могли бы, так ведь?
Чародей с интересом взглянул на «зэка»:
- А ты, оказывается, еще и головой умеешь работать? Если мозги на месте, почему же тебя-то посадили?
- Со мной все просто, я-то человек, хоть и «мокрушник», а вот ты — не знаю ...
- Я не убиваю людей! — резко сказал колдун, со злостью взглянув на своего собеседника.
- Мы о чем говорим — о теле или о душе? — как ни в чем не бывало осведомился «зек», без смущения глядя на чародея.
- Вот уж не ожидал… — колдун почти растерялся, приподняв голову и пристально изучая лицо человека. Содержимое крохотной полочки с этикеткой «равнодушный» с почти слышным щелчком переместилось в четко построенном разуме колдуна на добрую сотню полочек выше.
- Я немножко ошибся в тебе...
- Ну, понятно… С одной стороны ты — сверхсущество, что-то из ряда вон, и вдруг где-то в грязной тюрьме какой-то убийца… Несоответствие… — почти лениво проговорил человек.
- Несоответствие… — повторил колдун и даже не рассердился. Только глаза его, желтые, нереальные, вдруг подернулись неземной печалью.
- Знаешь, а мы похожи… — через несколько секунд продолжил чародей.
- Представь себе зарастающее ряской озеро. Где-то в глубине прячутся лещи и сомы, над водой — птицы всякие разные. А в ряске — головастик мечется, маленький, серый. Два сантиметра вниз — ух, темно, холодно! Наверх — там солнце жжет! Понимаешь, да? Не для тебя такая жизнь, верно?
- А ты, значит, считаешь, щукой быть — лучше? — спросил человек.
- Нет, я предпочитаю змей. По крайней мере есть возможность видеть сушу, пусть полет не для меня. — колдун печально улыбнулся.
- Суша — штука коварная. Она сложнее и злее. — человек тоже улыбался, почти незаметно, одними уголками глаз.
- Да, этот мир все время ждет, что я поскользнусь и убью кого-нибудь. Он заставляет убивать, что страшно. И сопротивляться ему очень трудно.
- Знаю. Я не смог… — сказал человек.
- Я попробую. — чуть слышно, но твердо ответил колдун.
В окне, за решеткой, огромная белая бабочка бесшумно взмахнула крыльями в теплом, переливающемся всеми оттенками синевы, небе, и стала медленно удаляться от тюремных стен, чтобы подглядывать издалека...