Яблочный Спас : История в формате 2D (отрывок)

Два не дешевых развода. Пара ушедших в мир иной близких. Навязчивое пристрастие к жидкостям, содержащим спирт. С такими пассажирами за спиной, гораздо легче прогнуться под мир, нежели кроить его под себя.
Уходя, жены забирали все, чем он дорожил. Детей. Фотографии. Книги.
Родственники на смертном одре, наоборот оставляли. Но кляли за непутевость.
И за то, что этой непутевостью он загнал их в гроб.
Алкоголь. Ну это дело было просто необходимым дополнением. Полезной нагрузкой.
Иногда, ненужный балласт. Чаще, спасительный круг.
Короче говоря, к сорока годам — за душой зеро. Якоря оборваны. Ничего не держит.
Ни прописки, ни семьи. Даже долги розданы.
Иллюзия свободы.
Хорошо?

Мальчик осторожно снимает серую крышку с проигрывателя. Вынимает из разрисованного конверта пластинку. Некоторое время внимательно смотрит на нее, пытаясь угадать знакомые слова в мелком шрифте наклеенной по центру бумажки. Бережно нанизывает на блестящий штырек вращающейся подложки. Изогнутая ручка звукоснимателя движется к краю черного диска. Из динамиков, развешенных по углам небольшой комнаты, выплескивается мелодия. Малыш неумело кружится в танце, в упоении закрывая глаза. Он не замечает, как приоткрыв дверь, в щелочку смотрит мать.
Мелодия, родившаяся в ля мажоре, резким глиссандо сваливается в си минор.
В окна, смотрящие на запад, заглядывает падающее за горизонт солнце.
Еще один день заканчивается.
Заканчивается еще одна зима.
Пережили и ладно.
Будет.

Когда в пустой квартире настежь открыты окна и висящую на длинном проводе лампу без абажура мотают в разные стороны беспорядочные сквозняки – пора что-то решать. В комнате из мебели присутствовал лишь стул, заляпанный краской, да шатающийся трехногий стол — инвалид. Все остальное было давно вывезено и реализовано. Сейчас он подпишет последние бумаги и отдаст ключи. Осторожно прикроет за собой дверь, выходя на лестницу, и спустится вниз. Как обычно пересчитывая ступени. Хотя знает, что их ровно шесть.
До вокзала двадцать минут пешком. Поезд отходит через три часа. Он аккуратно свинтил пробку и отхлебнул. Еще полгода назад все было по-другому. За шесть месяцев все, что он с таким трудом выстроил, рухнуло, осыпавшись карточным домиком. Дешевое пойло винтом вливалось в жадный рот. Сто. Двести. Двести пятьдесят. Все. Он еще на пару секунд задержал воздух, и только когда последние капли провалились внутрь, резко выдохнул и закрыл глаза.

- Мы же совершенно разные люди. Разные. Понимаешь? У нас абсолютно нет общих интересов. Никаких. Тебя не интересует моя работа. Тебе наплевать на мою карьеру. Ты ненавидишь моих друзей.
Ты вообще способен испытывать положительные эмоции? Мои друзья для тебя- уроды и тупицы. Либо трахают меня по очереди в командировках. Так ведь ты думаешь? Да? Мой спорт для тебя тоже стал проблемой. А здесь к кому ты меня ревнуешь? К тренеру? Ха-ха. Или к подружкам? Ну? Скажи. А теперь посмотри на себя. Да. Вот подойди к зеркалу и посмотри. Сколько ты пьешь? Не считал? Лет десять квасишь без перерыва. Господи, ну куда я только смотрела, когда согласилась выйти за такого урода. Я зарабатываю в два раза больше тебя. Я таскаю тебя по заграницам. Да если бы не я, ты давно сдох под забором. Алкаш проклятый. Сочиняет он… читала говно твое. Такая же мерзость, как твоя убогая жизнь.
Все. Я решила. Мы уезжаем. Сегодня же. Пока на месяц, а дальше посмотрим. Мой совет — звонить, писать и, что ты там еще любишь – не надо. Даже не думай. С сыном можешь видится по выходным. Если будешь в состоянии. На развод я подам в начале недели. Да, и займись, пожалуйста, квартирным вопросом. Твоя доля здесь есть. Поэтому или продаем, или назови сумму. Я тебе заплачу.
Тебе же нужны деньги? На водку, коньяк…Что ты там еще лакаешь.
Адью, дорогой.
Все.

Человек стоял, прижавшись носом к стеклу. В тамбуре было холодно. Тонкие веточки инея таяли под горячим дыханием. Через образовавшиеся дырочки, можно было увидеть проносящиеся мимо столбы. Каждый из них украшала громадная шапка снега. Из-за этого они становились похожи на английских гвардейцев у Букингемского дворца. Цвет шапок, правда, был не тот. Ну, это ладно. Это детали. Неважно.
Стыки рельсов давали знать о себе все реже. Поезд замедлял ход, втягиваясь зеленой змеей в привокзальное месиво стрелок, ржавеющих в тупиках вагонов и разноцветных сигнальных огоньков. В оттаявших дырочках мелькнула ржавым хребтом арматура моста. Стук колес на секунду рухнул вниз но, отразившись от замерзшей реки, вернулся обратно гулким грохотом эха.
Вагон мотнуло на стрелке. Залязгали буфера. Поплыла серая лента перрона. Всхлипнули, прихватывая, тормоза. Вагон последний раз дернулся. Поезд стал.
Двери с шипением разъехались в стороны, и человек осторожно шагнул на перрон. Пошарив по карманам пальто в поисках сигарет, он обнаружил только одну. Да и то, надломанную. Оторвав фильтр, прикурил, развернувшись спиной к ветру. Вокруг, оживленно переговариваясь, спешили люди. Суета, вырвавшись из стальных коробок вагонов, разливалась по вокзалу, закручивалась в спиральки вокруг ларьков, крошечных сувенирных лавок, и постепенно стекала сквозь вечно распахнутые двери на улицу. Хмурые таксисты мрачно заталкивали багаж в свои заезженные ведра. Припозднившийся рассвет мчался напролом через город, чтобы успеть встретить скорый, но опоздал. И теперь разочарованно гасил тонкими пальцами фонари, да обиженно позвякивал курантами на старой вокзальной башне.
Чайки кружили вокруг жестяного флажка.
И нудно скрипел заржавевшим суставом флюгер, разнося по привокзальной площади тоску по солнечным весенним дням, которые вернутся еще так не скоро.

Человек последний раз затянулся, отшвырнул мелькнувший оранжевой искоркой окурок, и шагнул вперед.

*
Бредут стадами спаниели
По вечерам, по вечерам.
Когда все мы уже в постели,
Бредут то тут, бредут то там.

-Вот я какую песенку про Стивку сочинил! Правда, когда я вырасту, ты разрешишь мне завести еще много-много спаниелей. Правда, мам?
-Конечно, сынок. Но для этого, ты должен показать, что можешь хорошо заботиться об одном.
-Посмотри, какой он веселый! Стивка! Стив! Ко мне! Ко мне! Нельзя в лужу! Мам!
Мама, он не слушается. Стивка, ко мне! Ко мне!
*
-Слушай, там пес твой...
- Ну.
- Походу, еле прет уже.
-Ну.
-Сделай что-нибудь.
-Ну.
-Что, ну? Что ну? Мужик ты или кто?
-Лен, я заколебался уже вечно что-то делать. Два года лечим, лечим… Я матери предлагал усыпить, так не хочет. Жалеет. На лекарства штуки две баксов выкинула.
-Вот. А мне колечко все купить не можешь. Ну, так и трахайся со своим кабысдохом. Я спать с тобой, пока не решишь вопрос, не собираюсь. Все, чао.
-Лен, ну подожди… Ну, что ты. Я все решу. Останься. Прошу. Ну я же люблю тебя… Пожалуйста.
-Ну так решай, что стоишь.
*
-Ма… Не плачь, ма. Он просто устал. И сердце, наверняка, изношено было. Что уж теперь. Я подумал, что самому лучше похоронить, чем вызывать кого-то. Да и на горочке тут. Рядом. Там еще лекарства оставались, я с ними и зарыл. Димедрол, кардиомин…
Вон и дощечку на дерево повесил. Ну, что ты мама. Не надо плакать.
Не надо.

*
Человек свернул на узкую улочку, круто спускающуюся к дышащей паром реке. Два завода, дымившие на краю города, исправно подогревали воду, круглый год сливая всякую нечисть. Здесь мало кто об этом думал. Работающие фабрики – это жизнь, деньги, хлеб. Если они встанут, местным хана. Поэтому, пусть сливают. Плевать.
Улица упиралась в двухметровый снежный бруствер. Тропинка рассекала насыпь и, петляя по снежному полю, вела к отдельно стоящему двухэтажному зданию.
Два входа в дом отличались друг от друга как рай и ад. Первый, преграждала непроходимая железная плита. С кодовым замком и крошечной решеткой динамика. Дверь во второй, уныло повиснув на верхней петле, поскрипывала расколотой фанерой.
Человек подбросил на плече звякнувшую благодатью сумку, и вошел туда, где попроще.

- Ты, дружище, не понимаешь, как я устал. Я, похоже, сам не понимаю.
Дружище, затаренное по самые брови краснодарским коньячным спиртом из пятилитровой канистры, кивало, что-то невразумительно мыча. То ли соглашаясь, то ли песенку напевая.
Но уж лучше такие друзья, чем одному.
Четыре стены. Складываются, как коробочки на уроке труда. Рывком подрываешься на кровати. Почти каждый час. Сна нет. Страшно. Идешь на кухню, шлепая по линолеуму пятками. Каждый звук бьет в голову. Шарахаешься от теней. Звякаешь немытыми стаканами в переполненной раковине. Выуживаешь один. Роняешь.
И вздрагиваешь от звонкого, стеклянного взрыва.
Лучше пить из горла. Хлопот меньше.
Да и хватит подольше.

Приятель передал ему ключи на вокзале. Они стояли за покачивающимся круглым столиком. В маленькой забегаловке. Бутылка топорщила карман куртки, и приятель смешно наклонялся над пластиковыми стаканчиками, поднимаясь на цыпочках. Ему приходилось вытягивать шею, чтобы попасть в цель дергающейся струйкой. Похмельный охранник равнодушно покосился в их сторону заплывшими глазами, промолчав, отвернулся, тяжело вздохнув. Видимо, позавидовал.
- Смотри, только без фокусов. Ну, ты понимаешь. Веревку, мыло там, в ход не пускай.
- Да вроде не собираюсь. — Он по инерции солгал, чувствуя, как оказавшаяся лишней вчерашняя чекушка, плавно выдавливается из головы теплой волной нового прихода.
- Поживу, отдохну ото всех. Может, попустит.
- Вот и правильно. Я давно тебе говорил. Помнишь?
Он не помнил. Впрочем, это не беспокоило. Полгода штопора отформатировало голову лучше команды *формат цэ*. Если поднапрячься, то в разноцветном конфетти, непрерывно шуршащем в мозгу, можно нащупать лица. Но они ускользают, теряют четкость, расплываются серыми пятнами. Как слепой. Поэтому, зачем?
- Помню. Не волнуйся. Я позвоню.
- Да. Забыл сказать. Там соседка жила. Напротив дверь. Как сейчас – не знаю. Неплохая баба вроде. То ли китаянка, то ли японка. Мать говорила. Будь повежливей, дружище. Без ваших там пьяных экзальтаций, ха-ха.
- Какой разговор. Ты же меня знаешь. А бабы от таких шарахаются. Да и я от баб. Он наклонил стакан.
Водка обожгла треснувшую на морозе губу.