Maksim Usacov : Мотыжкин *(6-7)

Мотыжкин *(1-3) litprom.ru/thread39774.html
Мотыжкин *(4-5) litprom.ru/thread39822.html


6

Вот вторую бутылку хереса открывать не стоило. Я не знаю, кто в современном пантеоне богов и комплексов отвечает за силу сталкивающую мужчину и женщину в одну постель, но на собственном опыте уяснил, что вино этому удивительно способствует. Так что заканчивали херес мы её уже в постели. Цара лежала и смотрела в потолок, изредка улыбаясь своим мыслям. Я стремительно трезвел и лихорадочно соображал: какого хрена я вляпался во все это. Чувства? Хроническая, красная нить из клубка фантазий здоровой мастурбации, которая через все эти годы… Вот уж вряд ли. Болело когда-то, обижался, злился, но ведь прошло уже, вместе с прочей грязью смыло. Не воображал, что стал добропорядочным членом общества, не с моей работой ебпть. Но все же как-то привык читать, что поступками моими руководит рассудок, и в постель с малознакомыми женщинами…
– Ты страшный человек, Мотыжкин, – прервала мори мысли Цара.
– Гм? – только и смог произнести я.
– Тебя никто не любит, – глядя в потолок произнесла она. – И ты мстишь всему миру за это.
– Вот же… странной замечание.
– Нет, правда. Ты же довольно известная личность. Еще со времен партии. Но известность твоя… она какая-то с душком.
– О, господи! А в партии я каким боком прославился? – удивился искренно.
– Как стукач.
– Как кто? – не поверил я.
– Как стукач и провокатор министерства образования, – повторила Цара. – Это же всем известно было. Тебе столько раз хотели лицо испортить. Связываться не хотели, боялись, что ты папочки все расскажешь.
– Понятно, – покачал головой я.
Вот это было для меня новостью. Запить бы, да жалко херес на неё переводить.
– Кофе будешь? – спросил вставая.
– Буду, – она села на кровать, закутавшись в простыню.
И что самое противное: мне практически наплевать. Сборище недоумков. Еще одно подтверждение. На кухне все же достал еще одну бутылку и сделал несколько глотком. Слишком много событий.
– Тебя и потом все ненавидели! Особенно как ты с этим несчастным Говрошей поступил. И после того как ты семью Конюхова родительских прав лишил. И потом, – кричала она из спальни.
Тоже плевать. Я знал на что шел, когда устраивался на работу. И уж тем более я понимал, что даже того эрзаца любви и почтения, которое получает классные учителя, не получит даже самый последний инспектор районо, а уж тем более важняк.
– Так что там о партии? – спросил я, вкатывая в спальню столик с кофе.
Цара почему-то смутилась. Она смотрела на столик, словно это была пушка, стреляющая ядрами. Симпатичный должен признать столик, хромированный, вполне возможно и антиквариат. Он мне достался от деда, а тот любил древности.
– Так что там партия? – снова спросил я.
– А?
– Та сказала, что меня никто не любил, потому что я был провокатором, – напомнил ей. – Мне интересно теперь – почему? Вроде все делал как все, не волынил, хуем бычки не забивал, мерз на этих дурацких акциях протеста, уговаривал обкуренных подростков отдать их идиотский голос на выборах, плакаты клеил…
Цара совсем растерялась. Простыня спала с плеча, вывалив еще красивую, но уже немного обвислую грудь.
– Не знаю, – призналась она и как ребенок пожала плечами. – Все были в этом уверены. А что нет?
– Нет, – ответил я, но доказывать больше ничего не стал. Человек всегда сопротивляется особенно упорно, когда пытаются опровергнуть, принятое им ранее без доказательств.
– Прости, – без энтузиазма произнесла Цара, скорее всего на всякий случай, чем действительно мне поверив.
– Замяли, – милостиво согласился я.
Чувствовал я себя до крайности неловко. Хреново можно даже сказать. И дело не в том даже, что я её трахнул. А в том, что затащить её в постель было чуть ли целью моего существования с пятнадцати до двадцати лет. Произошло все же как-то до одури банально. Оно как бы и понятно. В барахтанье в постели ничего волшебного и удивительного нет. Процесс донельзя физиологический. Не утренняя зарядка конечно, скорее спорт, поэтому вот это «и оказались мы в одной постели» всегда происходит как-то совершенно буднично. Вот прелюдии, ритуальные танцы с бубном и павлиньи ухаживания, сдобренные полутонами и полумасками – это все может длиться вечно, хоть до самой смерти и могут стать по-настоящему прекрасным зрелищем. Но вот когда двое решаются заняться тем к чему их подталкивает природа, вся красота пропадает и начинаются абсолютно функциональные движения. Да и что там может быть нестандартного? Не спермой выстрелить, а сливочным кремом? С другой стороны – это же Цара! Та самая блядь, которая портила мне жизнь и делала вид, что не понимает, как я схожу с ума от этого. Как-то иначе все должно было произойти, не так.
– Ну, хорошо, если ты не провокатор, как ты потом учителем стал работать? – спросила Цара неожиданно – чуть не подавился.
Она села по-турецки, пододвинув к себе столик, и аккуратно обогащала сливками кофе. Простыня, в которую куталась, была отброшена в сторону и она сидела голая, без того фригидного стесненья моей бывшей жены, которая даже в ванную меня не пускала, а после секса осторожно прятало тело под одеждой. А Царой разрешала любоваться собой без проблем.
– Милая мой, отец – заслуженный учитель, почетный работник министерства образования. Как ты думаешь, когда оказался после партии на улице, куда мне логичней всего было пойти?
– О! – восхитилась она своей догадливости. – Тебя он устроил в школу.
– Вот еще, – разочаровал её я. – Все было намного сложней.
Вообще-то, будь она наблюдательней и пробежалась бы глазами по стенам моей спальне, она с легкостью смогла бы составить моё резюме. Тут весит хуева куча, грамот и сертификатов, которые я успел накопить за все свою профессиональную жизнь.
– Я когда выпал из нашего идеалистичного мирка, занятого построением справедливого общества, то оказался в жопе. Мировоззренческой. Как бы я там не хорохорился, – признался я, – и не кричал, что вы извращаете идею, все же я хорошо проварился в этом дерьме и поначалу тупо не знал чем заняться. Вот и продолжил учиться, уровни набирать. Хорошо пошло. Ты знаешь, когда нет желания никого видеть – учеба замечательный симулятор жизни. Сидишь, по программе бегаешь, читаешь, фильмы смотришь, тесты сдаёшь, рефераты пишешь – и вроде как при деле, живешь, социализируешься. Вроде и не труп, а вполне себе человек. На олимпиады только не ездил, не хотел с тобой встречаться, с ребятами. Да у меня и без них отличный уровень получился. Тогда обо мне отец и вспомнил. Хотя мы, как бы и считались одной семьей, но вместе не жили, и он не очень-то интересовался, что там у меня. Учусь и учусь. А тут нарисовался на горизонте, глянул мой аттестат и сообщил, что уже договорился с моим учителем и тот даст мне рекомендацию пойти в армию…
– Ты служил? – ошарашено спросила Цара.
Я прямо залюбовался её удивлением. Прекрасна, прекрасна. Ни тропинки морщинок на лице, даже потертые временем груди не могли затмить её огромные зеленные глаза.
– Год. Бригада быстрого реагирования. Не знаю, зачем я туда пошел, наверное, чтобы никого не видеть после выборов. Вы, же суки так радовались…
– И ты ходил в форме? Вот здорово! – обрадовалась чему-то Цара. – Вас учили стрелять?
– Мы же не спецчастями были, обыкновенные киберстрелки. Армия, скажу честно, мне не понравилась. Нудные дежурства, тренировки, физкультура эта грёбанная. Бесконечные ряды мониторы и ночные учебные кибер-атаки – ¬на всю жизнь запомню.
– Все равно интересно, – пожала плечами Цара, – среди моих знакомых нет бывших военных.
– А среди клиентов? – зачем-то подъебнул я.
– Фи, – она скривилась, но почему-то не обиделась. – А дальше что?
– А дальше армия закончилась и я повис как сопля на рукаве. Можно было продолжать учиться. Получая какой-то уровень каждые три месяца, жить на стипендию и, в конце концов, уйти в науку.
– И вот тут-то отец тебя устроил…
– О! – только головой покачал, я всегда удивлялся, как превратно люди воспринимали семейные связи, среди моих родственников. – Он со мной поговорил и сказал, что я хороший парень и идти в систему образования мне не стоит, не хрен мне там делать – цитирую. Я просрал несколько месяцев глядя в потолок. И только потом пошёл в фонд занятости, стать на учет. И вот они-то меня и направили в школу.
– Что так просто?
– А что? Требованиям всем я отвечал: в армии служил, уровень высокий, психологическая карта без замечаний…
Меня прервал телефон. Выслушав короткое сообщение диспетчера, я поцеловал Цару.
– Надо собираться, вызывают, – повинился.
– Убили кого-то? – скривилась она.
– Двадцатимиллионной город. У нас каждый день кого-то убивают.
– И ты пойдёшь на работу после хереса.
– Я куплю семечки.
– Ох, ты не возможный человек ЭмТи. Проводи меня. И расскажешь потом кого убили. И постой-постой. А что твой отец? Что он сказал, когда узнал о твоей работе в школе?
– Ничего, – абсолютно спокойно признался я. – Больше он со мной никогда не разговаривал.


7

Есть люди, которых будто вырвали из контекста. Процитировали, но ужасно неумело, чтобы не сказать глупо: не задумываясь над смыслом выдернутых строк, не понимая их неуместность именно в этом месте жизни. Как правило, таким людям по жизни хуево. И дело не в том, что они какие-то пидорасы, которые мешают всем жизнь. Вовсе нет. Наоборот, большинство из них тихие и безобидные. Всего лишь непонятные и мутные. С другой же их вид провоцируют головную боль, недоумение и бессознательное желание вытолкнуть такие цитаты из гнездышка современности. Многие чувствуют это и предпочитают вываливаться самостоятельно. И это вызывает еще больше недоуменных вопросов. Вот и Наташа первое, что спросила о Стасе:
– Почему он здесь живет?
– Потому что он натура цельная, а злые дяди и тети кастрировали его, под корень отчекрыжив тягу к социализации
– Чего?
– Это я образно, – успокоил я.
Наташа посмотрела на меня настороженно, но дальше расспрашивать не стала. По честному я даже немного оскорбился. Целую речь подготовил, а она так быстро сдалась. А ведь Стас действительно стоил речи. И дело даже не в том, что жил он на кладбище в старом склепе, который он превратил во вполне уютное убежище. Это все фигня, результат его не совместимости с этим миром. Ему больше подошел бы век двадцатый с его резкими колебаниями и взрывами чувств. Дело в том, что он действительно гений и просто хороший человек. Мы прошли кладбищенские ворота и свернули по дорожке, мимо небольшого холма, на котором стояла древняя, как и само кладбище, церковь. Еще по дороге нас догнали сумерки и теперь медленно, с натугой и постоянно мигая, стали просыпаться фонари.
– Миленько, – пробормотала Наташа, смотря, как полуразрушенные памятники разрезали свет фонарей на толстые полосы.
Я пожал плечами.
– Эмпедокл Тимофеевич, а вы и действительно считаете, что приводить свою девушку на кладбище, это именно что необходимо на первом свидании? – спросила она.
– Девушку, свидание? – поинтересовался, а губы сами изобразили нечто среднее между ухмылкой и гримасой.
– Ты подписал договор, – возмутилась девушка. – Там черным по белому, что ты должен убедить меня в том, что для высокообразованное существо… Ну хорошо, мужчину, – исправилась она, поймав мой насмешливый взгляд, – намного интересней и выгодней чем Матвея. Так что не увиливай. Ты…
И тут аллея закончилось. Вместе с ней закончились и мигающие фонари, рождающее свет с нездоровой гулом, и вокруг растекся ровный и мягкий желтый свет из тысяч лампочек фонариков, развешанные Стасом так, чтобы даже намек на тень не проник сюда. Сделано это было из естественной, по словам Стаса, боязни, что ночь может испортить его скульптуры.
– Офигеть! – вырвалось у Наташи, – что это?
Офигеть было действительно от чего. Этот участок кладбища Стас уже переработал, могилы все были отреставрированы, а вместо старых и уродливых памятников, поставил другие, собственного изготовления.
– Я называю это сад памятников, – произнес я подходя к одному из них, женщине, обнимающей камень. – Стас Меркулов. Он талантливый скульптор. Достаточно давно увлекся тем, что приводит кладбища в порядок, в жилой вид так сказать. Это его пятое, он только начал.
– Красиво, – пробормотала девушка, замерев возле фигуры мальчика, играющего в бадминтон. Мальчик без лица, вместо него неровный кусок камня, с какой-то разметкой, видимо Стас как раз занимался его лицом. – А почему у него ноги в камне, будто он как в тину погружается…
Я подошел к памятнику, провел рукой по постаменту, активируя информационное табло.
– Саша Крылов, семь лет, утонул на болоте, любимые игрушки, книжки, родители, родственники… Прозрачный намёк. Как по мне.
– Факистый шит! – проговорила Наташа, с каким-то непонятным мне восторгом. – Это что – настоящий памятник?
Я рассмеялся.
– Да, Стас не просто реставрирует кладбища, он собирает по крупицам память. Судя по всему, этот мальчик погиб более ста лет назад. После смерти родителей могила осталась без присмотра, собственно как и все эти могилы на старой части. Память о людях умирает рано или поздно. Он ни ученый, ни писатель, ни поп-звезда – значит сотрется из памяти человечества рано, очень рано. Наверное, это справедливо. Только обидно. Вот он и занимается тем, что восстанавливает все, что осталось от человека и как бы цементирует это в камне. Теперь можно подойти к любой скульптуре и узнать все, что от этого человека осталось в архивах, интернете, может какие-то воспоминания. В общем, любые огрызки информации.
– И ты говоришь, что это уже пятое кладбище… – пробормотала она тихо. – Никогда не слышала о таком. Неужели журналисты не пронюхали еще.
Только плечами пожал.
– Почему же, было даже несколько репортажей, как по местным каналам, там и по национальным. Но кого сейчас мертвыми заинтересуешь? Одно их восстановленных кладбищ даже в туристический атлас попала, только желающих посетить экскурсию что-то не наблюдается.
Мы постояли немного, экран информационного табло медленно погасло. Пошли дальше. Дорожка была прямая, но мы постоянно отклонялись от прямого пути, отвлекаясь на интересные памятники. Я тут уже лазил, но после моего последнего посещения Стас значительно продвинулся, а для Наташи это место вообще стало каким-то открытием. Чем дальше мы продвигались, тем все больше она о чем-то задумывалась и прямо на глазах грустнела.
– Ты знаешь, Мотыжкин, от всех этих людей ведь практически ничего и не осталось. Пара строк, какие-то обрезке из архивов, трудовые книжки, фотографии, личные странички в интернете. Но ведь это все…все это лишь прах из их прошлой жизни…
– Ну да. С людьми так все и происходит. Прах к праху.
– Да…
– И никакой любви – обрати внимание. Где вся эта романтика и твои любимые сопли? Ничего тут нет. Кроме строчек вышла замуж и развелась, только дети появляются. Все остальное сугубо скучные подробности бытовухи, различное степени бытовухости. Прекрасно обходясь без удивительных историй, в которых два сердца соединяются в моногамном пространстве.
Наташа не стала мне ничего выговаривать, только вздохнула. Решила, значит воспринимать мои подколки, как неизбежное зло. Возможная реакция. Возможная, но странная. Сегодня разбирая дело одного психопата, я все пытался понять, что меня во всей этой истории с ней беспокоило. Парень-то её Матвей, свят солнышко, мутный и непонятный, но все его дерганья можно объяснить дурацкой идеологией и обыкновенным юношеским спермотоксикозом. А вот девушка вела себя странно. И вызывающе. Договор это странный. Я-то повелся вначале, а вот когда подбирал, куда бы малолетку повести, чтобы и педагогической пользой и мозги ей не затрахать, ибо развлекая – обучай, так прямо измучило меня этот вопрос. Какого хрена ей во всем этом? Обычная реакция подростка на все нравоучения – послать такого рецензента на хуй да еще постараться ногой пнуть побольней. И уж точно не вступать в переговоры и составлять документы сомнительной юридической силы.
– Ты для этого и привел меня? Чтобы я осознала, что все красивые романтические истории крутятся вокруг великих?
– Осознала? Тебе, чтобы это осознать, надо попасть на кладбище? – сказал я. Ну обидно мне стало. Столько усилий и такие нелепые выводы. – Нет. Мне просто хотелось, чтобы ты увидела чудеса, которые недоступны простым смертным.
– Только образованным?
– Только умным. Можешь эксперимент провести, приведи сюда своего Матвея. Боюсь, что единственное, что он увидит, это скамейку около той статуи плакальщицы. Потому что девку на спину удобно завалить. Только светло тут слишком. Но если девушка согласна.
– Не такой Матвей, – не согласилась девушка, просто сказала, не споря, просто сообщая. – Он действительно мир изменить хочет.
– Удивила! Мы все хотим. И Стас вот тоже хочет, поэтому и занимается этим. Многие считают что фигней откровенной занимается. Но вот… – я показал на статуи.
– Пойдем дальше, – тихо предложила она.
– Ага, – согласился, – Стас знает, что я не сразу у него появляюсь, обязательно прогуливаюсь, но вряд ли ожидает столь долгой прогулки.
Уж не что на меня нашло, но я протянул ей руку. Она осторожно положила свою маленькую тонкую руку в мою ладонь. Дальше мы шли молча. Только у самого склепа, Наташа задержала меня на секунду и спросила:
– А как ты с ним познакомился? Со Стасом?
– Он ученик отца, – со смехом признался я. – У нас один враг.