Симон Молофья и Мясные зайки : Женитьба. Глава 10, 11. Автобус. На станции.

Глава десятая. Автобус.

Толпа с гомоном рассаживалась внутри беленького мерседесовского автобусика. Водила забросил «ЦООЛЬ ГИРЛ» под сиденье и с большим рвением протирал зеркало заднего вида – его сердце согревал зеленый полтинник, внезапно и непредсказуемо подаренный расчувствованным Штыковым – Штыкову понравилась проститутка в выпускной ленте, Штыков вспомнил что-то далекое, затуманился взором, глубоко и значительно вздохнул, сделался просветленно-грустен и попросил водилу по имени Вовик привести эту самую выпускницу пред его, Штыкова, очи. Вовик момэнтом исполнил. Штыков разглядывал проститутку. Проститутка строила глазки. С мудрой и печальной улыбкой, качая головою, и вообще став черезвычайно похожим на старика Державина, благославляющего, сходя в гроб, поэта Пушкина, Штыков дружески потрепал девку по жопе, торжественно вручил ей полтинник, и барственным жестом, будто патриций, благословенно отпустил ее на все стороны. Девица обиженно хлопнула замечательно начерненными веками, но смолчала – ни слова не сказала ни про импотентов, ни про гомиков, и исчезла.
Штыков, вынырнув из сладкого плена воспоминаний, утер кулаком скупую мужскую, обнаружил рядом с собой невозмутимого Вовика, и молвил:
- Спасибо тебе, братец! – и обнял Вовоика по-братски за плечи. Потом он полез в карман за платком и внезапно наткнулся на реквизированные у Хайнца баксы. Вытащив наугад бумажку, он ткнул ею в нагрудный Вовика карман со словами:
-Прими-ка, любезнейший, за труды!
Что и говорить, Вовик впал моментально в благостное расположение духа. А обычно с ним такое случалось только после второго литра самогона, настоянного на ореховой скорлупе.
Рядом с Вовиком, на передних сиденьях, где кажется, что ты не в маршрутке а в самом настоящем Мерседесе, важно расселся Дьябло, и, само собой, Штыков. Дьябло был в самом разухабистом расположении духа. Первым делом, воинственно выпятив нижнюю челюсть он выломал из магнитофона и размотал по всему салону кассету дорогого Мишани Круга. Потом, с воплем «Джазу мне!» он полез драться к хлопотавшему возле просветленного Штыкова Сёме Хайнцу. За что и поплатился н – Штыков отобрал у Диего едва початую полуторалитровую бутылку ром-колы и со словами «Ты наказан,Диего» выпил её сам –моментально, залпом и винтом, и от этого у Сёмы Хайнца, который отбежал на всякийслучай от Диего подальше, начала кружиться голова.
Наконец все расселись. Тронулись. В салоне было душевно и весело – мадемуазель Феллини и ее чахлый бвай заняли задние сиденья. Мадемуазэль хищно комкала сладенького мальчика, а он, томно стеная и закатывая глаза уж готов был отдать честь пасана богатой старухе.
Мальчишку, как это не дико, звали Алеф, и был он истинный альфонсо, хоть и мальчик по вызову. От этих животных звуков расписным под гжель критикам, которые сидели спинами как раз к романтической парочке, сделалось нехорошо. Того, что потолще, стало даже мутить, и несколько минут он раздумывал – блевануть иль не блевать?
Тот же, что погорбатей, просто очень мило конфузился. И они начали преувеличенно громко, фальшивыми голосами и с нарочитым увлечением обсуждать пьесу МХАТа «Норма», хотя пьеса эта шла лет пять назад, и ни один из них этой пьесы не видел.
Пререводчик мадам, резонно рассудив, что «Где простой, там и прогул» достал из змеиной папки ноутбук и занялся шабашкой – переводом на итальянский какого-то мутного прайс-листа сексуальных услуг для мадемуазель.
Два старых шалуна – Боба и Кока, сверкая лакированными проборами и вертя с неимоверной быстротой головами, точно куклы из театра Образцова, взахлеб и поминутно перебивая друг друга, хвастали театральными голосами о своих постельных победах и о том, насколько каждый из них крепок в любви – демоническое хихиканье мерзкой старухи
И загробно-альковное уханье Алефа весьма их раззадорило.
Кончилось всё тем, как Боба и Кока поссорились, Боба обозвал Коку старым пидором, а Кока Бобу – кастратом, каких не видывал свет. Боба обиделся и продемонстрировал Коке, что вовсе он не кастрат и начал было показывать присутствующим действие своего агрэгата на ручном ходу, но оскорбленный такой мерзостью Кока дернул Бобу за галстук, отчего благообразный пикинесный лик Бобы стал фиолетовым, а чудесный агрэгат был расстроен вдрызг и сделался неработоспособен.
Девица Адамс, наблюдая за такой прелестью в щель между спинками кресел злорадно хихикала, блестела черными развратными глазенками и обгрызала черный лак на ногтях. Увлекшись, она и вовсе позабыла о крысе. Несчастный домашний питомец с выбритым на грудке пацыфиком , оставшись без присмотра, бодренько шмыгнул по спинам кресел, и свалился с подголовника в аккурат на колени сдобного театрала Евлампия.
Раздался загробный вопль – за такой вопль продюсеры «Пятницы тринадцатого» не пожалели бы и миллиарда, пожалуй.
Вовик вдарил по тормозам, и все боднули то, сто было перед ними – кто спинку сиденья, Дьябло набил шишку на лбу и покрыл сеткой трещин лобовое стекло, а Штыков чуть было не вывернул себе с корнем ключицу, оттого что был привязан заботливым Сёмой Хайнцем к сиденью ремнями.
Автобус пошел юзом и стал выделывать немыслимые фигуры прямо под окнами областного управлевления ГАИ, на глазах у распахнувшего во всю ширь рот постового.
Театрал Евлампий, неподдельно конфузясь и пряча глаза, объяснился. Он, знаете ли, хихи-с, немножко, parole d’honneur, господа, сущий пустяк замарафетился, да-с, такая вот мелкая безобидная страстишка, и ему, театралу Евлампию, почудилось, что его горжетка сбесилася. А это был всего лишь премилый зверек это прелестной девушки, всего-то… Скажите, милочка, а где ваш… эээ… четвероногий саблезубый… э… миль пардон, ваш брат меньший научился так чисто выговаривать «Хэллоу» и «Ай фак ю?» Что? Крысы не разговаривают? Миллион извинений, сударыня… Такая жара… Я, видимо, что-то спутал… Неужели эта мразь втулила мне гнилой кокс? Никому, положительно никому нельзя верить….
После короткого, но бурного объяснения с постовым, которое не обошлось без плевков Штыкова на лацкан постовому, остервенелого топтания Штыковым же фиалковой бутоньерки и судорожного хватания постовым пустой кобуры, движение автобуса восстановилось, причем еще один полтинник с изображением какого-то хитрого американского хера перекочевал из волшебного кома в штыковском кармане в пустую кобуру постового.
Глядя вслед удаляющемуся автобусу, постовой задумчиво размазывал рукавом штыковский плевок по кителю и размышлял о том, как он на эти бабки сегодня же славно погужбанит. Возможно, даже со шмарами. Да! Непременно с парочкой смачных, в самом соку, шмар.
Журналисты и операторы тем временем затеяли игру в палки под раздевание и подняли гвалт неимоверный. Диего благополучно беспробудно спал, улыбаясь во сне улыбкой младенца. Водила Вовик, трагически утратив любимую кассету, лично воспроизводил «Владимирский централ» причем не только вокал, но и ударные и самограйку тоже.
Штыков, мрачнея и наливаясь желчью, разбирал волшебный ком и подсчитывал накладные расходы.
Автобус, игнорируя все правила на свете, вкатился на вокзальный перрон.

Глава одиннадцатая. На станции.
«Где же он, где же, мой милый, милый Диего Дьябло?» -думала Лизанька и вглядывалась в толпу, густо валившую по перрону. Черные и белые, южане и просто так, с тачанками, картонными коробками крест-накрест, с мешками и без ничего, шла, пёрла мимо Лизаньки вокзальная публика. Милого, Милого Диего однако видно не было…
- Ну и что же? – едко спросила Бэлла Моисеевна, крашеная иранской хной Лизанькина мама. Она уже несколько минут злобно щурилась на «эту несносную чернь», - Ну так что же, Лизанька? Где же твой ненаглядный Диего Дьябло, до-чень-ка? В «до-чень-ке» явно читалось «твою в бога душу мать».
- Ах, маман, полно! – отвечала Лизанька с досадою, и снова и снова искала в толпе ненаглядного.
Папа Лизаньки, менеджер по продажам, погладил себя по преогромному животу, обтянутому крахмальной сорочкой, и вздохнул. Менеджеру по продажам хотелось чего-нибудь покушать.
- Жора, ну что ты молчишь? – переключилась Белла Моисеевна. - Что ты всё время, молчишь, тряпка? Полюбуйся, Жора, на свою дочь! – голос её стал патетическим – твоя доченька кретинка, Жорик! Вся в папу.
Она резко повернулась –так, что хрустнули каблуки, и взяла власть в свои руки.
-Так, Жорик, бери чемоданы. Какой носильщик, кретин! Что, копеечка лишняя в руки попала? Всё обязательно просадить надо? Никаких носильщиков, я сказала. Лизанька, вперед, доця! Где тут у них таксофон? Сейчас я найду твоего будущего мужа через справочную или я не Бэлла Моисеевна.
-Но рыбка… - начал было Жорик.
-Ах, заткнись ты, бога ради! – отмахнулась мамаша и ринулась на поиски будущего дорогого зятя, точно на взятие Севастополя.
Жорик покорно вздохнул и взялся за чемоданы.
Лизанька открыла было розовый ротик, но передумала и закрыла от греха подальше.
-Впереееед! - проорала Бела Моисеевна, сверкнув на солнце двумя рядами золотых фиксов под жесткой щетиной усов
- Политрук ведет в бой,- уныло и привычно подумал Жорик.
И тут появился Штыков.
Он изо всех сил старался идти ровно и не раскачиваться по-матросски. Несмотря на это он двигался как-то по-крабьи, боком, и то и дело задевал плечами проходящих. Проходящие злобно косили, как кони привередливые, налитыми глазами, и матерно бурчали нечто невразумительное.
-Уникальнейшая… Эмм… виноват… драгоценнейшая маман! И вы, милосерднейшая… э нет…фильдиперснейшая… нет, нет, а! Прелестнейшая эхм… -Штыков пощелкал пальцами, припоминая, - впрочем, неважно…
-Ах, да! -заорал он обрадовано, - И вы, прелестное созданье, свет очей, яхонт небесный в натуре нннах! –Лизанька вздрогнула, да и Штыков наклонил несколько набок голову и сам подивился сказанному – Впрочем, все вздор, друзья мои! Позвольте отрекомендоваться, друзья мои! Маскарад-адюльтер… нет, не то… штопор-цунарэф… нет, тоже не то…да что ж это такое! Виноват, господа! Жутко волнуюсь! Такая трогательная встреча. Позвольте отрекомендоваться: флигель-адъютант Диего Дьябло, я же некоторым образом поверенный в делах и стряпчий отчасти – Иван Штыков!
Бэлла Моисеевна сделала сладкое лицо и приязненно кивнула. Лизанька во все свои сиамские, огромно распахнутые глаза разглядывала распинающегося свадебного Штыкова. Папаша семейства Жорик подумал : «Свидетель», потер руки и заулыбался тоже не без приятности.
Штыков тем временем разошелся не на шутку.
- Митрофан! Митрофан, подлец, цветы барышне! - Появился некто Митрофан, почти весь целиком состоящий из рыжей бороды и фуражки, и весьма ловко ткнул в Лизаньку несказанно большим розовым кустом.
- Человек, шампанского!
Вокруг семейства по перрону засновали зализанные лакеи с развевающимися крахмальными рушниками на шикарно согнутых локтях. Штыков самолично всучил в руки собравшихся по бокалу шампанского, крикнул «ура!», нехило дернул шампанского прямо из горла и залихватски хватил бутылкою оземь. Бутылка натужно, осколочно-фугасно разорвалась. Пи этом шампанское балтийским валом плеснуло папе Жоре в левый лаковый штиблет, А Бэле Моисеевне отрикошетившим хищно загнутым осколком бутылки пропороло подол.
Пьяные, а потому безудержно веселые лабухи из привокзального ресторана «Зустрич» тем временем врезали что-то румынско- радостное.
- Ладно, харэ балдеть… -пробормотал Штыков, украдкой бросив взор на станционные часы.
-Пойдемте же, господа! Вперед! –воскликнул он, - Время не ждет! От схватил Лизаньку за руку и поволок ее с перрона, как буксир баржу, выкрикивая на ходу: - Вперед. Вперрред! Нас ждут великие дела! Папаша, хватайте чемоданы! Маман, подберите подол! Ходу, друзья мои, резвей!
- А… а где… Диегочка? – захлебываясь и спотыкаясь на бегу спрашивала не поспевающая за Штыковым Лизанька.
- Диегочка в машине, - отвечал Штыков, слушая, как плещется в животе предательская ром-кола.
На самом деле причина такой дикой спешки была проста – Штыкову привалило в туалет.
Но вот и привокзальная площадь.
Вот и черная лаковая «чайка», перехваченная импровизатором Штыковым у самого вокзала.
Вот и пьяная, красная и залихватски-самодовольная рожа Диего Дьябло в собственном соку торчит из заднего чаячьего окна, посылает воздушные поцелуи, приветственно делает ручкой, и размахивает сплетенными позолоченными кольцами, отломанными впопыхах с крыши авто.
Вот и почтеннейшая публика поодаль, сгрудившись у белого Мерседеса рукоплещет, клацает кодаками и тычет пальцами.
Штыков ловко, как фокусник, рассовал невестино семейство по необъятной «Чайке». Бэлла Моисеевна оказалась слева от Диего Дьябло. Дьябло, не будь дурак, моментально полез к ней брататься, вероятно спутав ее с кем-то из однополчан. Папа Жорик оказался напротив, на маленькой откидной сидушечке, причем со всеми тремя чемоданами на коленях.
Лизанька самым волшебным образом очутилась на переднем сиденье рядом со штыковым.
-Поехали, - повелевал Штыков, сам тем временем поглядывая в зеркало на зрителей, которые толкаясь и переругиваясь гурьбой полезли в автобус.
Чайка тронулась.
- В ЗАГС – нагло сказала мамаша.
- Почти, - любезно ответил Штыков, поглядел на нее значительно и заговорщицки в зеркало заднего вида и попытался протрезветь.
-Милости просим, гости дорогие, почаёвничать на дому у почтеннейшего Диего Дьябло! – озаряя салон «чайки» улыбкою на миллион долларов, обернулся Штыков к сидящим сзади.
Диего мутноглазо смотрелся в свое отражение в стекле и ковырял пальцем в носу.
Папа Жорик интеллигентно конфузился, косился на Диегу и чувствовал себя не в своей тарелке. Конкрэтно не в своей тарелке.
Бэлла Моисеевна была не здесь – сидя на заднем сиденье, она зорко и орлино вглядывалась в будущее своей дочери. Наверно, с таким лицом капитаны ведут ледокол.
Штыков, зажимая рукой мобильный возле рта, тихо отдавал последние распоряжения ждущим в квартире и зрителям в автобусе.
- Итак, сейчас мы едем пить чай… - пряча трубку в карман, начал было Штыков.
-…А потом в ЗАГС! – набычившись, каркнула Бэлла Моисеевна и посмотрела на Штыкова, как смотрят на таракана.
- А потом в ЗАГС, - подтвердил Штыков, и улыбнулся, что твоя кинозвезда.
-Наливай! – вякнул Диего и прегромко рыгнул перегаром.
Бэлла Моисеевна царственно ухмыльнулась – дескать, молодо-зелено, жизни не знаете, ну мы вас пообтешем, пададжжи, с ЗАГСа выйдем…
И тут, с рёвом вынырнув из задних рядов, с чайкой поравнялся белый мерс со зрителями, о которых в последние десять минут Штыков позабыл наглухо.
Зрители хепенинга, сгрудившись у распахнутых окон, пытались разглядеть, что же происходит внутри чайки, потом дружно полыхнули вспышками фотоаппаратов, перемотали и полыхнули вновь.
Мерс взревел пуще прежнего, и, просев на задний мост, под свист и улюлюканье пассажиров ушел вперед.
Лизанька страшно вздрогнула и затравленно посмотрела на Штыкова, заламывая тонкие бледные пальцы.
Штыков отвернулся и стал с огромным интересом глядеть в окно, как будто видел проспект за ним впервые.
Подоплека была проста – это Сёма Хайнц, оставшись наедине со зрителями, тотчас выторговал себе эксклюзивное право на публикацию фотографий в сети Интернет, в обмен на что предложил зрителям эксклюзивные точки обзора. Разговор этот состоялся, когда зрители, брошенные Штыковым, который побежал с оркестром, халдеями, шампанским и Митрофаном –бородой на перрон, зрители, лишенные радости видеть встречу невесты, устроили эстетские волнения и бунт.
Теперь Сёма повёз зрителей вперед – чтобы, рассевшись чинно на лавочках у подъезда, публика могла увидеть выгрузку молодых у подъезда.
(дальше-завтра)

Женитьба. Глава первая.Диего получает телеграмму. http://www.litprom.ru/text.phtml?storycode=3971

Женитьба. Глава вторая. Театр одного актера "Юность"

http://www.litprom.ru/text.phtml?storycode=3980

женитьба. Глава 3,4,5. Кухня. Дермантин, яйцо и спички. Молоток и помойка

http://www.litprom.ru/text.phtml?storycode=3989

Женитьба. Глава 6,7,8. Бутылочная старушка.Листья, и Парашют. Атмосфэра.

http://www.litprom.ru/text.phtml?storycode=4001#comments_start

Женитьба. Глава девятая. На площади Ленина.http://www.litprom.ru/text.phtml?storycode=4017