Гарик Шпротов : почти литературный почти ремейк

Наверное, не следовало мне идти в поликлинику, жалуясь на боль в животе. У докторов появилось подозрение на какую-то необычную язву, или еще что-то не столь обыденное, они решили положить меня на обследование в больницу. Сказали не очень-то внушающую доверия фразу: «Вам, наверное, не о чем волноваться». Так есть мне, о чем волноваться, или нет? Как понимать это самое «наверное»?
Решение лечь в больницу я принял не сразу, и до самого последнего момента мучился сомнениями. Не понимал, стоит ли? Если эти доктора найдут во мне что-то страшное, вернее, если это самое во мне и вправду окажется, я бы предпочел находиться в неведение. Впрочем, сейчас уже нет никакой разницы, так как с минуты на минуту ко мне в палату, в которой я уже провел три дня, должен войти мой лечащий врач, и внести всю ясность, поэтому сейчас мне страшнее всего. Итак, время 10:10, а его, Игоря Владимировича все еще нет. За эти три дня я успел возненавидеть палату, в которой лежу. Она выглядела слишком гнетущей. Стены выкрашенные в едва зеленый цвет, который должен поднимать настроение, а не создавать эффект тюремной камеры, как это он делал в реалии. В палате находился телевизор, который я еще ни разу не успел включить, и кнопка экстренного вызова врача, которую я надеюсь так ни разу и не нажать. Наконец, послышался знакомый звук «тук-тук», а затем в открывшуюся дверь зашел врач:
- Можно? – спросил он, видимо не заметив того, что и так стоит в середины комнатки.
- Конечно.
- Как себя чувствуете? Все в порядке? – задал он те вопросы, что обязан, и без которых не происходит разговор с любым врачом.
- Прекрасно. Вы, наверное, хотите меня обрадовать? – я подтолкнул разговор к самой его важной и мне необходимой части.
- Все в порядке, волноваться не о чем, каким-то почти предательский голосом сказал Игорь Владимирович, — но и радоваться пока что не чему – ну собственно кто бы сомневался, я не удивлен.
- А в чем же дело тогда? Или вы подумали, что пессимистической нотки в вашем голосе я не замечу.
- А дело все в том, что я бы рекомендовал вам не выписываться сегодня из больницы. В любом случае, я не собираюсь вас выписывать, так как считаю, что вам следовало бы пройти еще несколько исследований и сдать дополнительные анализы…
- Но…
- Нет. Вы, конечно же, можете выписаться по собственному желанию хоть сейчас. Для этого вам необходимо подписать несколько бумаг, по которым вы отказываетесь от нашей помощи, и в случае, какого либо ухудшения здоровья ваша страховка будет не действительна.
- М-да. Спасибо Игорь Владимирович за добрые новости.
- У вас есть время на обдумывание. Где-то до часу дня. Как вы что-то решите, подходите в мой кабинет. Договорились?
Ну разве мы могли не договорится? Что делать дальше, я не знал. Я решил пройтись по длинным коридорам этого огромного здания «сталинской постройки», в котором находилось 8 этажей по два или три отделения в каждом. Восемь видимых этажей, однако, я думаю, что их было также больше, как и коридоров и комнат. Впрочем, скорее всего, мало кто сможет сказать: «Я знаю эту больницу, как свои пять пальцев». Ну, разве, что старые КГБшники, или строители сия сооружения. Если их не лишили глаз, как и тех, кто построил Грозному церковь.
Думать и не приходится. Ведь может быть во мне и вправду что-то не так. Уж лучше знать и бороться с этим. Да и о чем я волнуюсь, за окном 21век — все лечится и восстанавливается. С утра по радио передавали, что в немецкой больнице младенцу с врожденной патологией что-то куда-то вживили, и жить он будет без проблем. Хотя, я конечно не младенец, да и не в Германии. Черт с ними. Останусь тут.
- Доктор, я решил – остаюсь, — сказал я, уже находившись в кабинете.
- Вот и чудно. Я не сомневался в вашем выборе.
На четвертый день становится жутко скучно. Здесь все по распорядку. Не так как в обычной жизни. Здесь невозможно забыть позавтракать, невозможно не выспаться, тут просто невозможно. В коридоре, в котором я сидел и думал, было всегда свежо и тихо. Почти бесшумно прогуливались назад и вперед пациенты, маяча перед глазами. Все ходили очень медленно, точно так же как и протекало существование здесь. День с утра кажется жутко долгим, такой он и есть до вечера, до того как ты снова садишься в любимое кресло, и смотришь на часы, что висели практически каждые десять метров, и видишь зелеными палочками на них числа 22.31. Сразу вспоминается, как вчера ты здесь сидел точно так же, так же отсчитывал время, или пытался посчитать все, что попадалось на глаза. Здесь ты осознаешь то, что ты мыслишь. Просто так тихо, что слышно свои мысли, а это дает возможность говорить с самим собой, рассуждать, анализировать свои поступки и действия. А в обычной жизни мыслей почти не слышно, потому что они возникают, и бесследно пропадают в спешке.
В 23.00 я решил пройтись до курилки, которой служила спасательная «Лестница 7». За эти дни я понял, что именно в это время там никто не стоит. Старче из моего отделения курит без пяти одиннадцати, мед. сестры в половину 12, а остальные… а остальных я еще не видел. Встав с кресла, я медленным шагом направился на «Лестницу 7». По пути мне встретился старик, от которого разило табаком. Мы обменялись парочкой фраз.
На лестнице прохладно. А если не курить какое-то время можно почувствовать свежий воздух, пробивающий сквозь щели в окнах. Впрочем, сейчас здесь как обычно накурено и ни о какой свежести не может быть и речи. Я достал сигареты, и понял, что зажигалку забыл у себя в тумбочке, что стояла в палате, где мой сосед наверняка уже спал. Я не хотел его будить, поэтому решил постоять и подождать кого-нибудь из курящих с зажигалкой. Только я перестал разговаривать сам с собой, и решил прислушаться, вдруг, кто-то курит на других этажах. Откуда-то снизу доносился женский голос, что я еще ни разу не слышал. А значит и не знал, курит ли его владелица или нет. Хотя выбора не было. Да и что она может делать в курилки, как не курить? Вслушиваясь о чем она говорит, я начал спускаться вниз. И уже через мгновение стоял у нее. Она разговаривала по телефону и курила, увидев меня, ее глаза расширились от удивления. Словно я вовсе был привидением или кем-то кого она знает, то ни как не ожидал увидеть здесь. Как только удивление отпустило ее, она заулыбалась, но тут же продолжила разговор. Сказав что-то о том, что у нее будет сосед, сверстник, и наконец-то ей будет не скучно. Девушка снова затянулась, и выдохнула дым, словно напоминая мне, зачем я сюда пришел. Рукой я сделал вид, что чиркаю зажигалкой – универсальный жест, заменяющий слова: «Огонька не найдется?» или « Прикурить не будет?». Девушка помахала головой, разгоняя дым, давно окутавший ее, но протянула мне свою сигарету. Тут и я облегченно затянулся.
- А ты скейтер или хипстер? – спросила девушка, увидев большие буквы «DC» у меня на балахоне.
- Я похуист, — улыбнувшись, ответил я.
- А-а, а я ахуеваю, — продолжила она разговор не ясно с кем, толи со мной, толи с собеседником из телефона.
Она, девочка, явно моя ровесница, с растрепанными пучком на голове, возобновила разговор по телефону. Периодически донося какую-то информацию и до меня. К примеру, она прижила телефон к плечу и сказала, что это ее бывший… такой бывший которого она все еще любит. Говорила и о том, что рада меня увидеть, потому что всем здесь как минимум за 40, и они ее достали. О боже, как я ее понимаю. Я тоже был рад знакомству, так как иначе бы скоро загнулся тут, ну или разучился говорить. Ну, может не совсем, конечно. В любом случае забыть молодежный сленг не составляло труда, да и до этой девушки, я практически всегда и всех слушал. Пускай не всегда внимательно, потому что мне на самом деле совсем не интересно где, на кого, и зачем учится чей-то правнук Миша. Мне не интересно чем болеет жена Виктора Дмитриевича. Да и даже то последнее что прочитал мой сосед, мне по барабану. Но нельзя этих людей лишать слушателя. Большинство их здесь прибывают в ожидании операций, которых боятся. Очень сильно боятся, хотя конечно говорят: «да в моем то возрасте уже смерть то не такая страшная, что уж операция». Как же они врут. Не у всех трясутся коленки, когда они говорят о своих болезнях, но у всех в глазах один и тот же страх, какая-то даже неизбежность. Потому что там, за этими стенами они решили сделать операцию, они были полны решительности и мужества, и думали что все будет легко. А когда приехали сюда. Когда заселились. Когда проходили мимо морга – засомневались. Мысли типа: «ведь не молод я уже. В таком возрасте хирургическое вмешательство может быть опасней самой болезни». А когда они уже здесь. Когда они не могут даже выйти на прогулку. Когда им остается лишь ходить по коридорам и считать время — выбора у них уже нет. Они решили идти до конца, а тут отступать,… а тут уже не куда отступать, потому что это западня. Но клетка этой ловушки сплетена из их обещаний данных обществу, из страхов, основанных на насмешках общества над теми, кто не дошел до конца. Этим старичкам просто не вдамек то, что во что они верили, и то к чему их приучали, давно потеряло цену, да и свое воплощение. Этих людей нельзя лишать возможности «излить душу». В чем-то это даже их спасение, их исповедь. За четыре дня я выслушал всех, кто хотел о чем-то рассказать. И сейчас, я думаю, информации и биографий мне хватит на то, чтобы написать «войну и мир» 20-21 века.
Девушка потушила свою сигарету, и направилась к двери. Я немного был ошарашен. Мне казалось, мы должны еще поговорить, договорится когда в следующий раз встретимся, ну хотя бы я должен знать ее имя, чтобы потом спросить у мед. сестер где она живет, а не ломится в каждую палату надеясь на авось. Приоткрыв дверь, девушка повернулся, и обратилась ко мне.
- Меня если что Даша зовут. Думаю, мы еще увидимся здесь. Будем вместе курить, — она улыбнулась, потом вернула телефон к уху и вышла.
Моя сигарета тоже подходила к фильтру. Заметив это, я прикурил вторую.

10 день

Медсестра, гремя тележкой с градусниками и «уколами» была уже в палате. Мне ничего колоть ни внутривенно, ни внутримышечно не надо, по этому Варя вручила мне только градусник. Она еще и проследила, чтобы я поставил его куда следует – зажал в подмышке. Она уже в курсе, что я любитель лечь спать поздно, а значит и поспать подольше, а значит уже не первый раз я клал градусник просто на тумбочку. Впрочем, я это сделал и сегодня, так как Варя переключилась на моего соседа.
- Петр Ильич, как себя чувствуете, в какую сегодня? – он уже не спал.
- Давай в правую, а вечером в левую. Ой – игла Вари попала в цель, хотя конечно, трудно было промазать, так как мой сосед был заведующим пищеблоком «птиц», а значит и жопа у него была – с закрытыми глазами попадешь, ночью, да еще и на стадионе футбольном.
Сегодня был выходной. То есть кроме как стандартных процедур ничего не намечается. А поскольку я находился на обследовании, что значило только то, что ни кто еще не знает чем я болен, а значит и чем меня лечить не имеет представления, то мне приходилось дожидаться рабочих дней. Когда снова откроются лаборатории, придут высококвалифицированные врачи, эксперты по оборудованию и прочие перцы, обещающие найти что же во мне не так. Будто у них дел других нет. Я же жив, здоров, что со мной станется. Впрочем, пускай. Не лень им меня здесь содержать, пускай наслаждаются.
Я уже 10 дней не видел друзей, и света белого. Не видел город: метро, толпы бешеных людей, машин, бомжей, компьютеров, асфальта, пешеходных переходов, магазинов, торгашей. Было ясно, что я скучаю по друзьям, а вот город меня совсем не манил. За последние 20 лет жизни я осознал насколько отвратительно это место. Этот город словно магнит для всякой ерунды. У этого города нет шансов на спасение. Господь милостив, но не идиот. И я думаю, вскоре он прекратит давать шансы на то, чтобы мы попытались все исправить. Он уже нам не верит. И мы сами виноваты. Не стоило придумывать столь изощренные, и столь богохульные развлечения. Навряд ли я получу прощение от господа только потому, что возненавидел город, и не собираюсь туда возвращаться. Город он подобен болезни, лекарств для которой нет. Дорога в рай закрыта для тех, кто был в городе, в особенности для тех, кто стал частью города, так же закрыта, как и для людей страдающих проказой в обычную жизнь.
До обеда я бродил по коридорам, которые уже знал наизусть. Я знал самые короткие пути из одного конца больницы в другой. Но чаще всего, я наоборот выбирал дорогу так, чтобы провести в ней как можно больше времени.
За эти дни я хорошо узнал Дашу, несмотря на то, что в ее словах всегда была какая-то недосказанность и таинственность. Ей было 19 лет, и училась она в МГИМО. Даша рассказывала веселые истории из своей бурной молодости… скорее из буйного отрочества. А я ей свои. Самое важное, что она знала, чем болеет, и страшно мне было от того, что она знала, сколько ей осталось. Я не мог смериться с тем, что смерть настолько близко стоит со мной, и дожидается момента, чтобы забрать человека. Мне было страшно, а вдруг она ошибется и ее коса падет на мою шею. А что, вечером свет в коридорах выключают, и поневоле можно ошибиться. Тем более что мои врачи все еще не сказали, стоит ли мне нервничать и переживать. Меня поражало смирение Даши. Она не была верующей, то есть «на все воля божья», были слова не для нее. Она была обыкновенной дочкой в хорошей обеспеченной семьи, в детстве она имела все, что не пожелала бы. Еще до недавно она выбрала, куда пойдет учиться, кем станет, да и где будет работать на уже знала. И мир был в ее руках. Мне не верилось, что она так просто осознала неизбежность свое конца. Это просто невозможно. Впрочем, откуда мне знать, что творится у нее внутри. Быть может, когда ни кто не видит она плачет, спрашивает: «Боже, за что? За что такое я расплачиваюсь?». Быть может она даже уверовала в господа. Когда близится конец, все начинают верить. До господа все дойдут, но каждый своей дорого – несомненно, но как же мне обидно, потому что я понимаю то, что люди подобные Даши всего лишь вынуждены уверовать, у них не остается выбора, когда врачи перестают быть авторитетными, деньги ничего не значат, и мольбы ни кто не слышит.
Даша, как и все, когда-то влюбилась. Но девушкой она была своенравной. Из-за каких-то проблем ее пара разошлась. Но любить друг друга они не перестали. Они оба это знали, но продолжали быть с разными людьми. Может быть, это было просто желание побольше попробовать, а может и просто нелепость, глупость. В любом случае, когда я с ней познакомился на «лестнице 7» она разговаривала с тем молодым человеком, как говорится с настоящей любовью. Он знал о ее проблемах, знал, что она скоро умрет, и все же продолжал встречаться с какой-то, по Дашинам словам, глупой бабой. Притом, он постоянно навещал Дашу. По несколько раз в день звонил, и говорил часами.
Когда мы в очередной раз с Дашей вышли на «лестницу 7», она мне сказала:
- Знаешь ли, меня это достало. Сколько можно? Вот объясни мне, какого черта он с ней? Она же глупая, неинтересная, вообще дура!? – Дарья могла называть ее дурой, потому что сама таковой не являлась, она была очень умной, разносторонней, с ней было о чем поговорить, и всегда беседуя с ней, я узнавал что-то новое. Что и не удивительно, так как за эти дни мы успели перетереть кости наиболее любимым писателям, вспомнить сюжетные линии лучших фильмов, поговорить о философии, науки, политики.
- А мне, откуда знать? Я не так хорошо знаю тебя,… а его вовсе не знаю.
- Почему он тупит? Почему говорит, что любит меня, а сам в это же время с этой потаскушкой?
-Не знаю, черт! – прикурив вторую, сказал я, у нас с ней был обычай курить больше чем по одной, в разговоре сигареты уходят, словно со скоростью слов которые слетают с языка. – Да ты сама виновата.
- В чем? – спросила она удивленно, всегда, когда она удивлялась ее и так большие карие глаза становились еще больше, угрожающе больше.
- Да в том, что позволила ему такие отношения. Этого не стоило было делать. Это как в библии: теперь он знает вкус запретного плода многоженства, и отказаться вряд ли сможет.
- Я ему устрою… — заулыбалась Даша, и я усмехнулся.
Я не мог ничего дельного ей сказать по этому поводу, потому что не знал, что же испытывает этот парень к ней. Как он относится к тому, что она не вечна. Возможно, именно это его и пугало, как и меня. Но это его ни как не сдерживало в отличие от меня. Он приезжал к ней и был с ней. Зачем он укрепляет эти отношения, если знает, что они не навсегда, зачем крепче затягивает на ее шеи петлю, а на свои плечи взваливает крест? Либо он идиот, либо знает или понимает что-то такое, что не понимаю я, либо он просто скотина, которая хочет и «рыбку съесть и на кол сесть».
Она его любила, а он любил ее. Это было видно, в особенности тогда, когда они были рядом друг с другом. Не то чтобы они светились, нет, слишком много было дерьма. Но что-то в их глазах было. Наверное, это была надежда на то, что все устаканится. Хм, надежды…

15день

- Доброе утро, — заходя в палату, сказал Игорь Владимирович, — как себя чувствуете?
- Прекрасно! Знаете ли, в больнице есть свои плюсы. Можно восстановить сон, правильно питаться и разобраться в нагромождении мыслей. – у меня было хорошее настроение.
- Ну что ж, а вы философ. Философское отношение в вашем случае – это правильно. Впрочем, мы у вас не наблюдаем ухудшений – все в порядке. Но для полной уверенности вам придется сдать последний анализ – бипсия костного мозга, — доктор явно заметил на моем лице ужас, и будто почувствовал тот холодок, что пробежал по моей спине, — видишь ли, Алексей, если вы больны тем, чем мы думаем, а мы считаем, что у вас может быть миеломная болезнь в очень необычной форме, то жить вам останется не так долго. До 30 вы не дотяните. И ближайшие 10 лет для вас покажутся адом. Вы уж меня простите. Я стараюсь быть с вами как можно более честным.
- Да-да, я понимаю, — слегка запинаясь и теряясь в звуках, словах я ответил ему.
- Вы не переживайте, это заболевание редкое. В вашем случае процентов 90, что все обойдется. – Он улыбнулся той улыбкой, что должна внушить мне спокойствие… вот только актер из врача был дерьмовый, — операцию я назначил на 20 день вашего пребывания у нас, так как для получения более точной картины, нам придется вас правильно кормить по особой диете.

Новости меня ошарашили, и настроение доброго утра куда-то исчезло, словно доктор, заходя в мою комнату его, вытолкнул через щели в двери, форточку, вентиляцию. А этим временем Даше становилось еще хуже. С парнем ни какой ясности не представлялось. Изменился цвет ее лица. Она даже говорила тише и медленнее. Явно ее здоровье ухудшалось. Но она мне так и не говорила чем болеет. Стоя рядом с ней в курилки, а потом, прощаясь на ночь, мне казалось, что с каждым вечером ее руки делались холоднее. Можно было подумать, что смерть стоящая позади ее, постепенно опускала свою косу, и чем глубже эта коса врезалась в шею, тем больше Даша наполнялась абсолютным безразличием. Но Даша этого не показывала. Напротив, она была столь жизнерадостной, столь веселой, что мне казалось то, что она ни чем не больна, или когда мне это поведала, просто пошутила, а правду сказать забыла. Она не была грустна. Даша имела удивительно сильный характер. Я завидовал ей.
Потому что у меня начинали трястись коленки, когда я видел врача, идущего мне на встречу. Я представлял, как он подойдет и скажет то, что слышать я не хочу. Мне было страшно, когда я видел смерть, идущую за коляской, что везла пациента на операцию. Мне было страшно смотреть в глаза Даши, и осознавать свою слабость. Рядом с ней мне казалось, что я нелепый обычный человечек, попавший в страну гигантов. Мне было стыдно за то, что до конца не зная своего диагноза, я боялся больше чем она, знавшая и возможно, постоянно видящая смерть.
Этим временем мой сосед выписался, что меня радовало со всех точек зрения. Я был рад за то, что с ним все в порядке. Но больше радости мне доставляло то, что в палате я теперь был один, а значит и начал проводить в ней гораздо больше времени, чем ранее, когда он сидел здесь, словно король на белом кресле, под властью которого был только пульт от телевизора.
В этой палате я научился «искусству быть смирным». Я мог по несколько часов сидеть на широком подоконники, и думать. Я представлял, что будет, если врачи скажут: «мы сожалеем». И чем больше я думал, тем становилось страшнее. Как мне рассказал Игорь Владимирович если болезнь подтвердиться и окажется, что она находится в активной стадии: впервые годы у меня ухудшится зрение, я потеряю интерес к жизни, волосы мои поредеют, а ногти примут неприятный оттенок, внутренние органы начнут разлагаться, через пять лет начнут ломаться тонкие кости, а боль от внутренних органах станет не выносимой, а лет через семь если сам попытаюсь письку поднять, у меня может сломается ключица. Больше всего меня пугало то, что прежней жизни уже не будет. Я бы предпочел, не мучатся, и жить полной жизнью, и умереть в 25, чем находится в больнице для тяжелых больных, людей на которых поставили крест,… да и вовсе не людях, но на два года больше.
На часах было 23.30. последний обход уже был. Большинство пациентов улеглись спать. С Дашей во второй половине дня я не виделся, так как ее должен был навестить парень. Я решил пройтись до курилки на ее этаже, выкурить на ночь последнюю пару сигарет, и возможно все же встретить Дашу. Выйдя на «лестницу 7» я спустился на Дашин этаж, дабы не пропустить ее, но и еще для того, чтобы посидеть, так как на моем этаже не одной табуретки не было. Докурив первую сигарету, я понял, что ее сегодня уже не вижу, и прикурил вторую. Но тут дверь открылась и в курилку вбежала Даша. Я встал, освобождая ей место, но она, не обращая на этот жест ни какого внимания села на холодную ступеньку. Она неразборчиво материлась, и мяла свое лицо, что было исполосовано слезами. Ее лицо было будто резиновое. Казалось если бы Даша захотела, то могла вовсе его снять как маску в кино.
- Что случилось?
- ДК, МК, ХНЫК. Он мудак. – слегка смахнув слезы, она судорожно достала свои сигареты и прикурила.
- Так что же все-таки произошло?
- Он не будет со мной. И все. Точка. Я только что с ним говорила по телефону. Он не понимает, что мне осталось очень мало, что я его люблю, что хочу хотя бы последние дни провести счастливой, а не в депрессии. А он… я ничего не знаю и не понимаю. Хотя, нет. Все я понимаю, ему нужна здоровая сильная.… Но ведь он любит меня. Он сегодня приезжал… — я кивнул Даше. Мне хотелось что-то сделать, чтобы она прекратила плакать, успокоилась, а может и улыбнулась. Но я даже не мог встать с табуретки. Возможно, ей это сейчас и надо – выговориться. – Приезжал и говорил, что любит. И он не врал, я это знаю, потому что сама люблю его. Что мне делать?
- Во-первых, прекрати плакать, прошу. Я никогда не переносил женских слез. И ни хочу приучаться. Все будет хорошо. Я уверен, ты понимаешь гораздо больше меня, и знаешь, что и как будет дальше. В этом я тебе не советчик. – Не знаю, как подобные слова я смог сказать, это «все будет хорошо»? Мы оба понимали, что ничего хорошего не будет.
Спустя пару минут Даша успокоилась. Я ей рассказал о том, что сам нахожусь на волоске, и что очень боюсь. Она мне дала пару советов, которые я и сам знал. Потом она достал телефон:
- Я позвоню ему! – воскликнула Даша, — и скажу все что думаю. Пусть выбирает.
- Ты уверена? Это взвешенное решение?
Ответа я не дождался, она начала звонить.
- Привет, — она сказал в телефон, — Миш, ты должен решить! Кто и что тебе нужно? Понимаешь? Я не намерена больше быть на втором плане, слышишь? – голос ее переходил на истерический вопль – Ты меня слышишь? Решай сейчас. Что тебе надо пускай короткая, но настоящая любовь, или «для галочки», так чтоб потрахаться, и мозги особо не забивать? – пауза – как нет? Что значит, нет?
Последние слова Даша уже кричала. И этот вопль услышали ее мед. сестры, что появились «лестнице 7». Их было двое. Первая кинулась к Даше, прижала ее к себе, и начал успокаивать. Вторая же начал орать на меня, мол, зачем я девушку довел до истерики, и какого черта делаю в курилки чужого отделения. Дашу же начало трясти, будто то ее било током.
- Бегом принеси… — прокричала мед. сестра, что успокаивала Дашу.
Через секунду явилась мед. сестра с шприцом в руке. В медицине она была явно недавно. «Коли в плечо»: кричала та сестра, что держала Дашу. А молодая мотала головой, и бубнила: «не-не-не. Я не умею». Старшая мед. сестра все-таки как-то умудрилась схватить шприц и попасть с плечо, резко нажимая на поршень. Даша в эту же секунду размякла. Глаза ее словно в экстазе закатились. Потом врачам я объяснил, что произошло. Они мне сказали, что ей очень опасно нервничать. Каждый нервный срыв для нее минус время…

20 день

- Алексей, вы отлично держались. Процедура прошла на ура. Результаты вы получите через пару дней. Просто сейчас пятница. Ближайшие два дня выходных. Ну, вы понимаете. Можете спокойно отдыхать, — говорил Игорь Владимирович этой улыбкой, от которой меня уже тошнило.
Даша провела в бессознательном состоянии почти двое суток. Но я иду к ней только сейчас. Врачи сказали, что лучше ей меня не видеть пару дней, так как мое лицо или голос может напомнить ей о том вечере, когда она сорвалась, и ее память переживет его еще раз. Врачи почему-то рассчитывали, что больше «срываться» Даша не будет. Я же знал, что это не так. И знал то, что она не забыла того вечера.
- Курить пойдешь? – заходя в ее палату, спросил я.
- Конечно!
Мы вышли на «лестницу 7». Закурили. Но почему-то не стали говорить. Просто стояли, пускали дым, смотрели то друг на друга, то в большое окно. Мы оба что-то понимали. Лично я понимал, что, несмотря на все свои проблемы, она мне нравится. И я чувствовал, что по какой-то неведомой причине меня начало тянуть к ней. Эта мысль меня, конечно же пугала. Мы докурили, и разошлись.
На часах 20.31. Я снова сидел на кресле в коридоре. Меня давно здесь не было, и я давно не считал времени. Как мой сосед выписался, я стал больше сидеть в палате. А здесь, между прочим новые люди маячили. Уже не ходил тот старикашка, наверное, выписался. Вообще пациенты обновились. Странно, что это я заметил только сейчас. Я не хотел идти на «лестницу 7». Мне нельзя влюбляться в Дашу. Это неправильно. Но идти ни куда и не пришлось.
Пока я находился в рассуждениях, Даша уже подошла ко мне. Удивительно, что я ее не замечал.
- Ты почему здесь сидишь? Почему не на нашей лестнице?
- Не знаю, — я знал, — просто захотелось побыть одному – нет, не хотелось, хотелось тебя обнять и не отпускать пока ты не станешь прахом.
- ММ, ну тогда я могу уйти.
- Нет! Оставайся. Мы ведь можем поговорить о чем-нибудь.
- А можем и помолчать…
Я думал, спросить ли ее про Мишу, вдруг она ему звонила? Но не стал.
- Кстати, я сегодня утром звонила Мише. И сказала если он чего-то еще хочет, пусть приезжает сегодня, а если нет, то пусть идет в жопу. И забудет меня. Он не приехал. – Даша отвела взгляд, — надеюсь, он не будет сожалеть. Не хочу чтобы он жалел себя потом, и мучился, я все таки его люблю.
Минут 15 мы сидели и просто молчали. Потом Даша провела своей рукой по моей заросшей щеке.
- Пойдем спать, — сказал я.
- Пошли, — с каким-то облегчением сказала она.
Мы прошлись до «лестницы 7», на которой Даше стало хуже. Я не знаю, что произошло. Она начала задыхаться. Я запаниковал, и позвал сестер, которые в очередной раз что-то вкололи ей в плечо. После чего она опять уснула. Чтобы хоть немного понять, что с ней не так я решился поговорить с сестрами. Оказалось, что у нее случился очередной припадок. Но что еще более жуткое и гнетущее, так это то, что с ней сегодня разговаривал ее врач. По обыкновению новости он донес печальные. Даше оставалось совсем мало.
Ночь

Сколько я не пытался уснуть – все тщетно. Я даже U2 включил. Они на меня всегда действовали усыпляющее, лучше любой сказки на ночь. На часах 23.00. Завтра только суббота. Мои результаты придут в понедельник, как же тяжко это ожидание. А Даша, как она может жить… доживать последние дни так спокойно? Как жаль, что она умирает. Думаю в обыденной жизни, жизни за этими больничными стенами, мы бы хорошо провели время. О чем это я думаю? Девочка умирает, и мне возможно скоро придется удивится, а я думаю о любви.
Я вышел на «лестницу 7». И услышал, что кто-то плачет. Понятно было кто это. Я спустился на ее этаж, сел рядом, и обнял. Она подняла заплаканные карие глаза.
- Я скоро, очень скоро умру. Ты можешь это представить? Нет, не можешь. Я сама не верила в свою смерть до сегодня, до разговора с врачом. Мне казалось, что это все просто чья то черная глупая шутка, я думала меня в программе «розыгрыш» снимают, или это сон, или это фильм, где главная героиня всего-то мой прототип… я не думала, что это я.
Я понял, что люблю ее, и понял то, что не должен ее покидать.
- Слушай, ты помнишь тот фильм, «достучаться до небес»?
- Конечно, — ошарашено немного ответила Даша.
- Я, в общем-то, был на море…
- И я была!
- Ну не суть. Поехали? А что нам остается? Ты не сегодня, завтра умрешь. И что? Прости. Ты это сама понимаешь, и знаешь. И чего ты хочешь, провести эти два дня на «лестнице 7», среди больных, позабыв о том, что там еще что-то есть. Да и тем более, там от моря до господа добираться ближе.
- А ты? Зачем это тебе? Ты же еще не знаешь результатов своих анализов, ты ведь можешь быть здоровым. Твоя жизнь ведь тогда только начнется.
- Я много думал над этим, — достал сигарету и прикурил, — и понимаешь, если бы все было хорошо, разве стали бы меня так долго здесь держать? По-моему они все знали с самого начала, а сейчас просто тянуть время, чтобы я смерился. И еще… за эти 20 дней я влюбился в тебя. Не знаю почему. Я просто знаю, что должен быть с тобой, где бы не была ты.
- Но ты же не умрешь, если даже болен. Тебе же сказали лет 7 в запасе у тебя есть.
- 7 лет ходить под себя, забыть о всех прелестях жизни? Да пошли они в жопу с такой жизнью. Я лучше умру с тобой. Лучше застрелюсь. Что б знали все. И тогда я буду с тобой, даже там на небе. Ты согласна?
- Это глупо. Но и ты мне стал дорог. Я не желаю твоей смерти.
- Мы и не умрем. Считай мы просто сменим место жительство. Тем более, говорят, что там хорошо. За меня не переживай. Правда.
Не уверен в том, что она любила меня по-настоящему, да я сомневаюсь даже в том, любил ли ее я. Но выбор уже был сделан. На тот свет веселее уходить в копании с прекрасной девушкой, чем разваливаясь, обузой для всех вокруг. Где-то я слышал «смерть – начало новой жизни», надеюсь. В любом случае пришло время проверить.
Даша позвонила своим друзьям и попросила машину на пару дней. Она умела водить и мы договорились, что за рулем будет она. Я тоже позвонил своим друзьям. Скорее даже просто знакомым, которые были не далеко от криминального мира. У них я попросил пистолет, за который мне пришлось перевести пару кусков на их счет. Смерть не дешевое удовольствие. Тем более если ее дарует серебристый магнум 50 калибра. Все для нашего последнего путешествия было готово. Даша за рулем оказалась «мастер дел». Она топила 200-250 на большом Land Rover. На гаишников нам было насрать, так как на лобовом стекле виднелся какой-то крутой пропуск. Впрочем, не думаю, что если бы он отсутствовал что-то изменилось. Мы уже были приговорены к смерти, а значит законы общества, правила и устои шли боком не касаясь нас. Мы были свободны. Мы дожидались исполнения последнего закона природы. На протяжении дороги из динамиков звучали: Ray Charles, U2, The Doors, Cat Stevens, и конечно же Bob Dylan с прочувственной нами до самой глубины «Knocking on Heavens door». Под эти песни я представлял, как все будет, как господь появится где-то на горизонте моря, и вместе с соленым ветром подойдет к нам, на песке от его шагов не останется следов, только теплота. Господь будет улыбаться. Он погладит свою белую, старую как мир, бороду. И смотря на Дашу скажет: « Ну что ты готова идти? Путь у нас далекий, вон видишь – он повернется к морю, и рукой укажет на даль – нам идти до самого конца». А она улыбаясь ответит, что конечно готова, и пошутит про намокшие кроссовки. Потом Господь посмотрит на меня: «И ты давай поторапливайся. Мы пойдем медленно, так что думаю, сможешь нас догнать. А если что тебе на встречу я пошлю Иисуса». И я улыбнусь в ответ, и скажу: «уже иду».
Всю дорогу мы с Дашей смеялись и улыбались. Мы были счастливы в последний раз и навсегда. На машине мы заехали на дикий пляж. Заглушили мотор. Навалившись друга на друга прошлись по холодному утреннему песку. Запах соли ударил в нос, и я понял, что Господь уже где-то рядом.
Ночь постепенно уходила. А мы все сидели. Одна моя рука крепко сжимала Дашу, другая холодела от метала магнума. Мы начали петь:
Knock knock knockin'''' on heaven''''s door
Knock knock knockin'''' on heaven''''s door
Knock knock knockin'''' on heaven''''s door
Knock knock knockin'''' on heaven''''s door
А когда закончили Даша последний раз подняла свои глаза и посмотрела на мои. В этом взгляде не было боязни смерти. Она все поняла, она знала, что не успеет она открыть глаза на том небе, как я ее буду держать за руку, и мы снова будем вместе, да словно ничего и не было. После чего Даша завалилась всем весом на меня, а я преподнес к виску толстое дуло магнума. Посмотрел на лицо Даши, на ее щеке была слезинка. Я провел ладонью по своей и понял, что сам плачу. До боли я надавил дулом в весок, после чего с размаху выкинул пистолет в море. И пошел вдоль по пляжу не зная где я нахожусь, не знаю к чему мне идти, я лишь бубнил себе под нос:
Knock knock knockin'''' on heaven''''s door
Knock knock knockin'''' on heaven''''s door
Knock knock knockin'''' on heaven''''s door
Knock knock knockin'''' on heaven''''s door

22день

На часах 10.00. Я сидел в главной приемной больницы. И просматривал результаты своих анализов. Все хорошо. Страшная болезнь прошла стороной. Врачи жутко заблуждались с самого начала, еще на первых каких-то исследованиях. Чтобы все перепроверить им потребовались эти 22 дня. Я чувствовал облегчение. История закончилась. Думая над тем, как возвращаться в обычную жизнь я перебирал какие-то свежие газетенки, что лежали на стекленном столе. Этим временем какой-то юноша выяснял отношения с мед. сестрой, что стояла в пункте вопросов, где хранились все истории болезней, все документы. Юноша срывался на крик, и просил чтобы его пустили к его девушки. В руке у него были цветы. И вдруг сестра сказал что-то, что ошарашило юношу. Опустив руки, и поникнув головой он повернулся и направился к выходу. В отражении стекла я узнал его — это был Миша.
Гарик Шпротов
01.04.11