_Hron : Случай, приключившийся со мной в день St. Стешика, покровителя ... . (КОНКУРZ)

Из Ударников в Пятый микрорайон можно добраться автобусом через центр, минут за двадцать, если не будет пробок; а можно дойти пешком, минут за пятнадцать, через перелесок вдоль объездной. В любое другое время я бы предпочел автобус, но не в июльскую жару — потеть, держась за липкие поручни, среди таких же потных горожан, нюхая, в придачу, запах кислого дерьма из отхожих ведер, спрятанных где-то под сиденьями. Лучше уж прогуляться.
Путь начинается за гаражами, метров сто гравий, потом, до самого химзавода, глина — здесь в дождливую погоду приходится искать фарватер, чтобы не увязнуть; сразу за химзаводом – спуск в низину, и дальше тропа идет вдоль эстакады объездной дороги, вплоть до железки. Этот отрезок мне особенно нравится: во-первых, какой-то советский прораб, строивший эстакаду, позаботился и о пешеходах, уложив внизу бетонные плиты; во-вторых, прямо посередине пути рядом с тротуаром лежат сваи, на которые можно присесть и спокойно покурить.
Я дошел до свай, закурил и сделал погромче музыку, чтобы заглушить шум проезжающих сверху транзитников — в тот день в моей программе был Вагнер.
Из-за поворота показался слепой. Он продвигался, словно муравей, постукивая тростью перед собой. Другой муравей, уже настоящий, пытался забраться мне под штанину, но в итоге оказался зажатым между средним и большим пальцами: «Ну что, братишка, захотелось сладкого? Может, покурить?» — я выдохнул дым прямо в лакированное рыльце и выкинул сигарету. «Перебьешься, есть более приятные вещи» — с этими словами я действительно устроил насекомому маленький секс… Эти городские муравьи — полное дерьмо: пытался высосать у него из задницы муравьиный сок, а обнаружил какую-то пресную жижицу. Выкрикнув про себя «Катись к черту, хитиновое импотентко!», я отправил беднягу великолепным фуэтэ в траву.
Между тем, слепой приближался, и я решил понаблюдать за ним. Это был пацан лет двадцати, в линялой зеленой футболке с надписью и каким-то гербом, потертых джинсах и пыльных кроссовках с шелушащимися избитыми носами. Походка его заслуживала особого внимания: он передвигался как цапля, волоча ноги вдоль земли и приподнимая носки, одновременно выстукивая тростью широкую дугу; траектория напоминала спуск саней с горы — от одного края тротуара до другого, и это было совсем не похоже на перемещения городских слепых. Видать, у этих слепых для разных мест — разная походка.
Я выключил музыку и замер у края тротуара — почувствует он меня или нет? Похоже, что сказки про сверхчутье слепых — преувеличение: парень продолжал стучать своей палкой, едва не заехав мне по щиколотке, как ни в чем не бывало.
Я что есть силы толкнул слепого — обеими руками, в плечи. Это оказалось очень смешно — бедняга от неожиданности пытался подпрыгнуть в падении, затем, каким-то чудом, удержался на ногах в комичном полуприсяде: скукожившись и втянув голову в плечи, плотно прижав локти к бокам, поджав зад и слегка приподняв трость. Он замер, напрягая своё ректальное зрение, но это было бесполезно — наверху шумели машины, а я никуда не торопился и спокойно ждал, что же дальше.
Страх в сухожилиях несчастного нарастал; чавкала, всасывая воздух, прямая кишка. «Жестокое общество,» — подумал я, — «особенно для таких, как ты», а вслух произнес:
— Ну что, циклоп, приплыли? Вот и нашелся Геракл на твою жопу! Руки подними!
Руки он поднимал тоже смешно: представьте себе цыпленка табака, или летучую мышь, а еще лучше — дирижера в замедленной съемке — с поднятием полусогнутых рук голова все ниже вжималась в плечи, а трость смотрела вниз, словно гипертрофированная дирижерская палочка (Вагнер в качестве аккомпанемента здесь совсем не помешал бы). Я охлопал его по карманам и извлек телефон.
— Ну вот, Гомер, теперь тебя никто не услышит. Кстати, ты любишь почки? Я имел в виду твои почки? Будешь вести себя хорошо — и тебе будет хорошо, а вздумаешь орать — херово без почек-то жить. А теперь направо повернулся и пошёл! — я развернул его в сторону леса и слегка подтолкнул.
Парень очнулся от первого шока и завыл: «Не на-а-до! Возьмите деньги, отпустите, я же слепой, что я вам сделал?..» Я заехал ему носком ботинка промеж ягодиц: «Заткнись! Кончай скулить! Иди, сказал!» После удара в очко парень начал судорожно икать и орать уже не мог. Я выдернул у него палку, схватил за шиворот и поволок сквозь кусты.
Грустное, жалкое зрелище — наблюдать за слепцом в лесу: сначала он сопротивлялся, поджимал ноги и вяло вырывался, потом, после пары увесистых ударов и окриков, стал послушнее — ступал, высоко поднимая ноги и выставив локти, чтобы не оцарапать лицо, хотя опасения его были напрасны — леса мегаполисов кишат загаженными тропами, и почти сразу мы вышли на одну из них. Миновав пару кострищ с гирляндами трусов, лифчиков и гондонов, я потащил попутчика через малинник в сторону болота, и метров через тридцать, в осиновом мелколесье, набрел на подходящую поляну.
— Стой, приехали!
Парень сразу съёжился, сдвинул колени, левый кулак прижал к яйцам, а правый — к груди; руки его были оцарапаны, очки потерялись по пути.
— Дай-ка я на тебя полюбуюсь, сладкий! Ты чего скукожился, как сухостой? — сказал я елейным голосом, — Опустись-ка на колени, а то треснешь.
Здесь я не удержался, хохотнул, а затем сменил тон:
— Вставай на колени, пидор!
Слепой медленно, ощупав рукой место, опустился на колени. Я обошел его по кругу: плохо выбритое лицо; видимо бреется бедолага сам; прическа на прямой пробор, с чёлкой и спускающейся на затылок гривой — такие были в моде в восьмидесятых, значит, это мамашка постаралась; на шее прыщи с красными пятнами вокруг — правильно, чем же ему еще заниматься, вот и давит на себе всё что можно, а потом одеколоном прижигает…
Не нравилось мне, как он стоит — голова опущена книзу, позвоночник торчит, как гребень игуаны… Я подошел спереди:
— В глаза мне смотри!..
Срань господня, я чуть не блеванул — нетопырь приподнял голову, и из-под полуприкрытых век мне в пупок уставились водянистые бельма — так вот ты какая, Горгона Медуза. Все это сопровождалось звуками, напоминающими ослиное рыдание. Беднягу не на шутку колбасило, рёбра, как жабры, дёргались в такт икоте, из-под незрячих век катились крупные горячие слёзы.
— Жить хочешь?
— Д-д-(ик)-д-да.
— Тогда делай всё, как я скажу, а иначе — урою тебя, недоноска, прямо здесь, и сожгу. Ты понял, овощ?
— Д-д-да.
Теперь я знал, что пацан готов. Вот он, на блюдечке — девственный, не испаханный, не сорванный со стебля. Но пока ещё не хмельной.
— Расслабься, больше бить не буду. Мы с тобой займемся более приятными вещами. Снимай футболку!..
Он медленно и обреченно стал стягивать футболку: сначала подтянул ее руками под мышки, затем перехватил правой рукой за воротник, а левой придержал на груди; при этом сзади футболка снова сползла на место, и он, уже обеими руками, ухватился за воротник и, цепляясь кулаками за уши, натянул ее на голову. Я понимал, что парень волнуется, и не подгонял его. Было даже интересно наблюдать, как лишенный одного чувства постепенно теряет все остальные — волю, координацию движений… Наконец, моя нечаянная жертва осталась с голым торсом, прикрывая мятой футболкой, как щитом, втянутый живот. Боже, как он дрожал, как небанально он дрожал — все тело ходило ходуном, а над ним пустой тыквой раскачивалась голова. Потом я заставил его спустить штаны; парень справился с этим намного проворнее.
— А прибор у тебя что надо, береги его. — Я от души позавидовал: даже в скукоженном состоянии добротный хобот властно возлегал на туго набитых мешках. Сплошной амбар желаний. Ну зачем какому-то ублюдку такое богатство?
— Да ты расслабься, все страшное уже кончилось, осталось только приятное. Сейчас мы с тобой поиграем, и я тебя отпущу. Вот увидишь, тебе понравится. А в следующий вторник повторим. Ладушки?
О, моя милая нецелованная невеста, несчастная слепая Золушка… Хотя почему нецелованная? Возможно, он уже вовсю жарит таких же слепых потаскушек, и ласки эти, могу представить, гораздо жарче, чем у нас, зрячих: ведь все построено на осязании, на скольжении потных тел, на обоюдном размазывании мускусной жижи, на выкручивании сосков и выкусывании клиторов, на разматывании крайней плоти языком, на потоке самых грязных ругательств… А может, он еще девственник? Я не стал уточнять — пусть это будет моя сказка, как я ее придумал…
— А теперь погладь себя — шею, грудь… Да не дрожи ты, расслабься… Вот так, хорошо… Да, о да!...
Я пытался раззадорить его, подсказывал, говорил разные приятности. И мальчик старался, минут через пять его движения стали настолько плавными, а тело настолько податливым и созвучным движениям рук, что я удивился — ведь он нигде не мог увидеть этого. Это был танец нимфы в прозрачных струях райского водопада. «Ты плачешь от счастья, мой мальчик, мой бедный израненный фавн…»
— Ну же, потрогай Его, поиграй, вырасти своё боевое копье.
Мой слепой Нарцисс, прикрыв веки и покачивая головой, послушно опустил правую ладонь к своим гениталиям, поглаживая левой грудь и шею, не забывая при этом томно извиваться. Он полностью вошел в роль, старательно перебирая струны своей кожаной арфы, но, увы… Организм был вконец отравлен адреналином и не поддался обману.
— Ну что, малыш, ничего не получается? Давай тогда попробуем по-другому. Вставай на четвереньки.
— Пожалуйста, не надо! Мама!.. — парень опять завыл белугой.
— Раком! Живо, пидор, иначе урою! — я заехал ему с ноги по яйцам. — Если еще не понял: пока ты меня слушаешь, ты живёшь.
— Вы ведь всё-равно меня потом убьете!
— Да нахер ты кому нужен, ёбанко тупорылое, кроме как поебаться. Вставай на четвереньки, а то у меня шишка плавится.
Он встал. Локтями. На землю. Уткнул голову в запястья, и замолчал. Неизбежность, она ведь сильнее судьбы: судьбу можно изменить, а неизбежность…
— Ну у тебя там и кущи… Слушай, а как ты жопу вытираешь? — задница у него была сплошной кудрявой порослью: грива начиналась от копчика, достигала апогея в дыре и убегала редколесьем в сторону паха. Я представил, как на этих плодоносных ветвях болтаются засохшие куски говна: он ведь слепой и не может визуально проверить чистоту подтирочной бумаги.
Я пристроился сзади и тщательно прицелился — чтобы порвать бурелом и засадить, проникновение должно быть быстрым и точным, кумулятивным. Я качнул корпусом и четко вонзил… Почудилось, или я действительно услышал треск перепонок в слепой кишке?..
Слепой истошно заорал и выгнул спину, затем потерял сознание и свалился в траву. По ягодицам стекала кровь, прокладывая причудливые русла по ляжкам и промежности: дельта Иордана, воистину. У зрячих в таких случаях темнеет в глазах, интересно, а у слепых как?
Окинув прощальным взглядом распластавшегося с приспущенными штанами убогого, я подхватил его трость и повернул к болоту. Берег оказался мокрым и кочковатым, и хотя ближайшая более-менее крупная вода была еще метрах в двадцати, дальше идти я не рискнул. Телефон полетел первым, удачно нырнув в чёрную воду. Следом за ним, сатанинским копьем, полетела трость — описав дугу, она воткнулась тупым концом между кочек, а острый, обагрённый содомической кровью, остался торчать…
Выйдя на ближайшую тропинку, в приподнятом настроении я поспешил в сторону города — нужно еще успеть подготовить презентацию к завтрашнему открытию онкоцентра.