Дикс : Хоккеист

"- Когда умолкнут все песни..
Которых я не знаю
В терпком воздухе крикнет
Последний мой бумажный пароход.."


Наум стоял на крыльце своего подъезда и смотрел на желтую листву, плотным слоем покрывающую дно каждой из этих прозрачных осенних луж, скопившихся на асфальте. Пожухшая трава, черные голые стволы и ветки клена, разросшегося у трансформаторной будки.

Последние машины, упаковав поместившиеся в багажник вещи, отошли от крыльца этого подъезда двадцать четыре года назад.
С тех пор не изменилось ничего. Каждый год, каждую осень бледно-желтые пятиэтажки смотрели в безлюдный двор черными проемами окон комнат, в которых больше никогда не повесят штор.

Моросил слабый дождь, но Наум его не замечал. Голова покрылась тонким слоем капель, которые были столь малы что держались на кудрявых волосах. Голубые джинсы, протертые на коленках. Старые рваные кроссовки.

- Спиной… к ветру и всё же… вырваться может… чья-то душа..

Строки из песен всегда идиотско звучали без контекста и музыки.
Да какой там контекст.

Толян только что был в подвале. Там он нашел толстяка с ампутированными конечностями и азиатским разрезом глаз. Туша была обтянута тонкой стальной проволокой и не шевелясь лежала в углу подвала на покосившейся кровати, смотря в узенькое окно, затянутое мелкой рабицей.

«Возможно он и не знает что снаружи никого нет» — подумалось Науму и он вздрогнул. Окинул угрюмым взглядом двор. Покосившиеся, заросшие в сорняке лавки, измятый детский «глобус», ржавые потеки ноздреватых бетонных стен будки.

Послышался тоненький скрип. Это был скрип педалек детского велика.
Наум на всякий случай сделал пару шагов назад, поднявшись по ступенькам на крыльцо и обернулся. К нему, на детском трехколесном, ехал Буровино. Лицо его картинно улыбалось.

- Наум! Привет!
- Привет штоле..

- Ты видел хоккеиста?
- Кого?

И тут двери дома напротив распахнулись. Оттуда, неуклюже топая ногами, обутыми в коньки, вышел жирный хоккеист в испачканной в крови форме. Лицо его заливал пот, шлем был неуклюже стянут на затылок. Покосившись на Наума, он дико заревел каким-то животным голосом и побежал через двор выставив перед собой руки. Седой задрожал и кинулся за гаражи. Пролез между двумя покосившимися ракушками, забрался на крышу и осмотрелся. Хоккеист медленно, но верно топал через двор на коньках, разрубая ими желтую осеннюю траву.

«Доберется» — бродили сумрачные мысли у Наума в голове. Однако, решение пришло в голову внезапно. Седой соскочил с гаража на сломанные ящики и побежал в сторону садов, периодически останавливаясь и высматривая рычащего хоккеиста, который неуклонно следовал за ним. Пенистая слюна текла изо рта безумца и свисала с подбородка, крупными хлопьями падая ему на грудь и прилипая к форме.

«Черт бы тебя побрал» — седой наконец добрался до бывшего садоводческого товарищества «Бурый корнеплод» и толкнул ржавую калитку.


"- Я стою на краю, на обрыве над рекой, не могу пошевелить ни рукой ни головой!"

Пробежавшись по главной улице, Толян нашел искомое: арматурный дед сидел на корточках и жрал ворону. Убеленная сединами голова доброго дедушки смотрела назад и улыбалась приближающемуся Толяну.

- Эй, дед!
Наум обернулся — хоккеист был уже в воротах. Коньки звонко резанули металл ограждения.

Дед, замотанная в шкуры собак скотина, шириной в два хоккеиста и с двумя головами, разогнул спину хрустя арматурным каркасом. Он обернулся и явил свою истинную личину — на второй голове рожа была злее чем у черта, с ярко-выраженными острыми зубами, испачканными в крови вороны.

Толян метнулся в сторону и полез на забор участка. Гулко топая, дед подходил с одной стороны, хоккеист рычал и топал с другой. Кроссовок зацепился шнурком за репей и седого прошиб холодный пот. Усилием воли вырав шнурок из зацепления, он наконец перевалился через забор и бросился через огород к домику. У стены стояла приставная деревянная лестница с выгнившими ступеньками. Взлетев по ней на ржавую крышу, он обернулся. Дед рвал рабицу забора, а хоккеист все ещё приближался. Добравшись до деда, сумасшедший взвыл и вцепился зубами ему в плечо. Обе головы деда заревели одновременно. Злая рожа стала ещё злее, а добрая облачилась в маску страданий и боли.

Оставив в покое забор, арматурный дед повернулся к хоккеисту и схватил его за плечи. После этого, с хрустом принялся сжимать. Глаза хоккеиста закатились и изо рта хлынула пена. Он затрясся и засучил обутыми в коньки ногами, приподнятыми над землей.

Раздавив грудину, дед бросил тушу на землю, присел на корточки и принялся его пожирать.

На этом моменте, седой очень своевременно отметил что пора бы уже сваливать. Выбравшись из садового общества, он задыхаясь бежал до самого дома и позволил себе отдохнуть лишь взобравшись на крыльцо.

Рядом все ещё стоял детский велик, на котором восседал Буровино.
- Ну как?
- Што?
- Одолел?
- Да не я, дед одолел, да..

Они замолчали.
На улице ощутимо стемнело.


"- На дорожных столбах венки… как маяки… прожитых лет..
Заливает наши сердца серым дождем. И кажется всё, по нулям кислород и бензин и с кем-то она… Но всё таки знай — ты не один.."

Седой сидел на ступенькам, уперевшись подбородком в колени и обхватив ноги руками. Буровино сидел рядом. Затянутое тучами небо темнело.

- Буро..
- Че?
- Это ведь трип? Че я опять сожрал?
- Нет, Наум.
- ?
- Не трип. Вся эта пустота обусловлена законом выживания. Он движет нами, вносит смысл в наше существование.

Седой внимательно посмотрел на Буравину, поднялся и ушел в подъезд, гулко хлопнув массивной, оббитой ржавым железом, дверью.

«Лавка сломана, в подъезде окон нет. Нам по пятнадцать лет.»

Дикс
18-04-11