дервиш махмуд : Молекула Пушкина (2)

Кто-то тряс Королькова, настойчиво пытаясь вернуть его в состояние так называемого бодрствования, каковое априори обещало быть некомфортным, худым и гнилым. Там в реальности его ожидали ставшие до омерзения привычными жуткие вещи: война, тотальная несвобода духа и тела, нечеловеческая русская зима, запах портянок и смерти, страх, страх, страх. И потому открывать глаза категорически не хотелось. К тому же, в прерванном сне политрука осталось, как он чувствовал, нечто безумно важное, сейчас уже не подлежащее переводу в вербальный эквивалент, но ещё каким-то чудом удерживаемое неким эфирным мизинцем за самый-самый мышиный хвостик.

Будивший был, однако, настойчив. Хвостик соскользнул в небытие и сгинул там безвозвратно.

-Вставай, Ванья, вставай!

Политрук разомкнул, наконец, веки. Это действие потребовало от него невероятных физических сил.

-Какого рожна!- прохрипел он, не сумев закричать.

- Ванья, хватит спать, нам надо что-то дьелать!

Корольков тряхнул башкой. Он лежал на белом полу в просторном помещении без углов: со скруглёнными стенами и сводчатым потолком. Лейтенанту показалось, что он находится внутри огромного яйца. Перед ним сидел на корточках немецкий офицер с повязкой на голове, заходящей на левый глаз. На месте глаза проступала засохшая кровавая корка. Сначала Корольков подумал, что взят в плен, но внимательно вглядевшись в страдающее и какое-то слишком человеческое лицо фрица, понял, что его предположение было ошибочным. Скорее, они оба находились в плену. «У какой-то третьей силы»,- отчётливо подумал Корольков и почему-то похолодел от ужаса. Пол мелко вибрировал, потолок излучал достаточно яркий, но не раздражающий свет. Политрук машинальным жестом провёл рукой по поясу: портупея, и соответственно, оружие отсутствовали.

-Где мы, фриц?- спросил Корольков.

-Их хайсе Фридрих.

-Один хуй, фашистская сволочь!

-Найн, найн, я софсем не тот, кто фы думать,- мягко возразил офицер. — Я не убивать русских людей. Я работать в отделе пропаганды. Листовки, воззвания, идеологическая обработка. Тыловая крыса, как у вас говорят. Штабной. Всего лишь младший унтер-офицер.

-Всё равно паскуда, оккупант, захватчик! Прихвостень Геббельса! Ты, может, листовками своими принёс больше вреда, чем иной пулемётчик. Ты на мозги людям капаешь, изнутри подкопаться хочешь! Ан не выйдет ничего у тебя, не поверим мы в твои сказки! Наше дело правое – мы победим! Русский солдат растопчет сапогом фашистские танки! Мы Гитлеру голову отрежем и на кремлёвскую звезду насадим!

Корольков, можно сказать, впервые в жизни говорил с живым фашистом. Он никак не ожидал от себя, что разразится такой гневной отповедью. Откуда-то из глубин выполз наружу народный праведный гнев, вскипела, как волна, ярость благородная. Коллективное бессознательное называется, вспомнил начитанный политрук нужный термин.

-Я простой человек из интеллигентной семья! – замотал головой офицер, отрицая обвинения. – Я всегда был за мирное урегулирование! Моя работа иметь чисто номинальный характер. Я не член партии! Я даже сочувствовать юден!

-Врёшь, сука!- распалившийся Корольков замахнулся было в злобе кулаком.

-Сейчас не время пере…ругиваться, Иван! – с трудом выговорил фашист, жалко прикрылся ладошками и чуть ли не заплакал.- Мы в критическом положении!

-Ладно тебе ныть, что ты как баба, в самом деле, – уже более мирным тоном проговорил лейтенант. — Коля меня зовут, Николай Васильевич. Понял, Фридрих?

-Понял, понял. Николай Фасилевич. Как Гоголя,- закивал забинтованной головой офицер, и вдруг, наклонившись к Королькову, стал шептать что-то неразборчиво ему на ухо, плюясь слюной. Политрук отклонился.

-Подожди, немчура! Давай по порядку. Как ты сюда попал? Что ты знаешь? Вслух. Пущай подслушивают, если кому интересно.

Фридрих испуганно огляделся и негромко заговорил:
-Я сидел в кабинете, работал с очень важный документ. Потом захотел, пардон, в туалет. Я встал, и тут услышал звук падающего самолёта или огромной бомбы. Был взрыв. Я потерял сознание. Потом оказался здесь.

-Что это за место? Где оно находится?

-Насчёт «где» – ответ невозможен. Это есть что-то вроде большой летающий аппарат. Сначала он летел горизонтально. Один раз мы опускались вниз. После этого здесь появился ты, Коля.

-Постой постой, как это появился. Вошёл? Внесли? Я не вижу ни дверей, ни окон.

-Нет. Просто появился. Из ниоткуда.

-Ладно, пропустим. Что дальше?

-Так вот, опускались вниз мы всего лишь раз. Я почувствовал. С тех пор мы летим всё время вверх. Я летал на самолёт, поэтому знаю ощущения организма. Несколько часов, пока ты спал, мы поднимаемся. С большой скоростью.

-Это невозможно. Мы должны быть уже в стратосфере.

-Я знаю. Тоже учёный. И тем не менее…

Корольков встал и, разминая тело, стал ходить по комнате. Ощупал стены: ни единого стыка, ни дать ни взять, яичная скорлупа изнутри.

-Ты, конечно, Фридрих Карлович, не видел тех, кто тебя сюда волок, кто голову тебе перевязывал – да так аккуратно?

-Нет. Я был без сознания. Что ты думаешь обо всём этом, Коля?

-Это не может быть американский военный самолёт?

-Не думаю. Ни один самолёт в этом мире не летает так высоко.

-Хочешь, сказать, что этот аппарат не из нашего мира?

-Очень возможно, Коля.

-Ладно. Сядем и поразмыслим.

Пленники сели. Поразительно, подумал лейтенант, как беда сблизила бывших идеологических и, да и физических противников. Вот мы уже друг дружку по именам кличем. Скоро будем говорить: друг, оставь покурить.

Никаких версий у Королькова не было. Как-то не думалось ему. Свет и едва ощутимая вибрация убаюкивали сознание. В самом воздухе комнаты было разлито что-то такое, что, казалось, подавляло волю. Корольков ощущал нездоровую покорность судьбе и безразличие. «Так не пойдёт», — решил политрук. И достал из кармана гимнастёрки небольшой спичечный коробок с махоркой от рядового Ганиева – смесь стимулирующих восточных трав. В полку подобные вещества употреблять запрещалось, это был изъятый на проверке коробок.

-Эй, идеолог!- позвал он пригорюнившегося немца.

-Ай?

-Надо говорить: слухаю, товарищ лейтенант. Давай-ка травки азиатской покурим. Ганжа называется. Бодрит и улучшает мозговую деятельность.

-О, я, я! У меня тоже есть стимулятор. Вот, — немец достал пузырёк с тёмной жидкостью,- это настойка опиума. Мне один знакомый медик поставляет. Он в команде доктора Менгеле работает.

Они выпили по доброму глотку и закурили ароматные самокрутки. Тотчас лейтенант Корольков ощутил сильнейшее воодушевление. Ему захотелось говорить.

- Слышь, Фридрих, а у тебя какая профессия была в мирное время?

Тот с готовностью – видимо тоже нахлобучило его двойным эффектом – почти без акцента стал рассказывать:
— Я был скромный молодой преподаватель литературы в школе. Окончил философский факультет Берлинского Университета имени Гумбольдта. Мой преподаватель был известный профессор Бломберг. Он сделал в своё время много важных открытий. Особого внимания заслуживает, в частности, его работа о фальсификациях в мировой литературе. «Фантомные авторы», как он это называл. Оказывается, многих известных писателей и поэтов фактически, так сказать, не существовало в природе. Например, вашего Александра Пушкина.

-Но, но! Как это – Пушкина не существовало? – встрепенулся Корольков.

-А вот так! – широко улыбнулся Фридрих.- Вместо него работала целая группа литераторов. Это был специальный проект. Русской литературе, заросшей мхом и покрытой патиной демагогической затхлости, нужна была революция. Нужен был свой Байрон, свой Гёте, свой Франсуа Вийон. И Пётр Чаадаев создал идею – сделать из самого бойкого, харизматического лицеиста Саши Пушкина, к сожалению, не одарённого писательским талантом, но обладающего эффектной внешностью, чувством внутренней свободы и бесстрашием, этакое nova solis, икону русского поэтического обновления. Вы, Николай, никогда не обращали внимания на жанровое и стилистическое разнообразие произведений этого русского автора? Нереальную многогранность его таланта? А ведь он прожил всего 37 лет. Как успел? А дело в том, что за него работала целая когорта писателей. В этом творческом проекте принимали участие Дельвиг, Кюхельбекер, Григорович, Пущин, Жуковский и многие другие талантливые люди того времени. Даже Арина Яковлева, на протяжении всей своей жизни блистательно играющая роль няни «поэта», была штатным осведомителем Чаадаева. Все они были объединены страшной клятвой, нарушение которое влекло за собою смерть. Кстати, в конце концов, к крайней мере пришлось прибегнуть в отношении самого Александра Сергеевича, человека вздорного и несдержанного. Ещё в период так называемой Болдинской осени, когда Пушкина, находящегося в глубоком алкогольном запое, друзья изолировали от светского общества, он начал высказывать свои угрозы рассекретить проект. Несмотря на то, что литераторы постоянно оплачивали Пушкину все его долги и ссужали его постоянно довольно внушительными суммами денег, эта «вертлявая обезьяна», как однажды назвал Александра ещё старик Державин, третировала их на протяжении всей своей жизни. Даже добытая для него должность камердинера Царского двора не успокоила его. Он требовал всё больше и больше привилегий. Ему поставляли самых красивых женщин того времени, бесплатно кормили во всех ресторанах и пускали в театры и на балы. Он развлекался, а в это время Жуковский строчил знаменитые Пушкинские сказки, а Бестужев, Григорович и даже Тургенев(!) трудились над повестями Белкина…

-А «Евгений Онегин»? – возмущённо спросил политрук.

-Тоже творение коллективного разума. Над этой поэмой они работали несколько лет. Привлекали даже зарубежных поэтов. Спросишь меня: неужели за всё это время никто ничего не заподозрил? Отвечу: были такие, что догадывались. В частности, господин Булгарин или вот господин Гоголь. Но им быстро заткнули рот. Спросишь: а черновики, а письма, а рисунки Пушкина? Отвечу: очень умелая и подробная фальсификация, большей частью осуществлённая, так сказать, пост мортум.

-Ну, это ты, Фридрих, загнул!- расхохотался, наконец, Корольков. – Пушкина не было! Человека, молекулой которого я являюсь, не было! Ерошки Еропегова не было!

Политрук упал от смеха на пол, и долго ещё тело его тряслось в конвульсиях веселья.

-Ерошки Еропегова не было!

-Но ведь это правда, Коля! – тоже смеясь во весь голос, кричал Фридрих.- Ни Ерошки, ни Сашки! Одна белая-белая снежная равнина.

Но вот стадия эйфории прошла. Настало время предпринимать какие-то действия.

-Как ты думаешь, Фридрих, куда мы летим?- спросил политрук.

-На Луну, куда же ещё. Они явились оттуда.

-И что с нами будет там, на Луне?

-Они умертвят нас, предварительно подвергнув страшным мучениям. Я, как человек, лично знакомый с доктором Менгеле, знаю, как примерно это будет происходить.

-Ну уж нет! Этого мы не допустим!

Корольков встал и начал пинать ногами стены помещения. Фридрих незамедлительно присоединился. Погрузившись в какое-то бешеное исступление, они долбили по гладким эластичным поверхностям руками, ногами и головами, громко ругаясь на двух языках. И вдруг из невидимых отверстий в потолке стал с шипением выходить синеватый газ. Пленники сделали лишь по одному вдоху и тут же упали на пол, уснувшие.

…И видит Корольков во сне, что стоит в этой же яичной комнате голый и глядит на свой хрен. Эге, думает политрук, всё как у Кальдерона. Я достиг первых врат. Тут главное не бояться. Я нахожусь в осознанном сновидении. Вот так ёб твою мать! До чего странное ощущение! Вроде бы я, а вроде бы и вовсе не я! Экая лёгкость на душе! Как будто заново родился!

Он видит спящих себя и Фридриха на полу. «Себя увидев, уходи. Ни в коем разе не буди» — вспоминает политрук наставления испанского волшебника. «Так, надо валить отсюда». Корольков, ничуть не смущённый собственной наготой, отворачивается от себя лежащего и идёт прямо на стену. «Для тела сна нема преград, иди вперёд сквозь стены, брат». Политрук выставляет перед собою руки и проходит сквозь стену, как сквозь плотный поток наэлектризованной воды. Он оказывается в коридоре, тоже белом, разветвляющемся на множественные боковые ходы. Всё это похоже на внутренности некоего организма. Политрук по наитию стремится в определённом направлении: где, как он чувствует, это необходимо, поворачивает в ответвления, где надо, проходит сквозь стены. И вот он оказывается в главном помещении летающего аппарата. И видит там три штуки тех самых существ, о которых ему рассказывал давеча старшина Полуянов – огромных серебристых сороконожек, только теперь они компактно скрутились в этакие спирали и парят в невесомости. В головном отсеке находится что-то вроде приборной доски – панель с рычажками и кнопочками – всё это, как живое, колышется, шевелится и пищит. И огромное окно в полстены. А в окне – Луна. Гигантская, жёлто – зеленоватая. Видны даже лунные скалы и огромные кратеры. Существа, переливаясь, как ртуть, отражая в своих телах голого политрука, поворачиваются к нему и смотрят на него – хотя ни лиц, ни глаз у них нет. Они ничего не говорят, но их намерения и сама суть становятся абсолютно ясны для прозрачного, как стекло, сознания Королькова.

Перед ним истинные хозяева действительности. Виновники этой войны и всех других войн, происходивших когда-либо на планете Земля. Эти существа заинтересованы как в размножении, так и в умерщвлении людей. Человеческие души – их пища. Войны являются способом консервирования пищевых ресурсов на долгие годы вперёд, ибо существа – назовём их лунными сколопендрами – путешествуют в отдалённые места времени и пространства, и им нужно для этих целей много корма впрок. Никакой свободы воли и выбора у человека нет. Не больше, чем у курей в курятниках. Но сами люди ни в чём не виноваты. Разве что в своей недальновидности и ограниченности. Их заставляют убивать друг друга, страдать и мучиться, ибо в эмоциональных человеческих переживаниях энергетические матрицы людей – души – обретают нужные кондиционные качества. Но так было не всегда. Изначально обстоятельства были другими, и человек имел иные цели и возможности: возвышенные, благородные и некой высшей космической эволюции подчинённые. Но в какой-то момент всё изменилось, произошёл какой-то сбой, и сколопендры воспользовались ситуацией. Теперь люди пребывают в вечном рабстве.

И нет никакого Бога.

Корольков, до глубины души возмущённый несправедливостью мироустройства, кричит всем своим сонным телом и, отталкивая прочь ближайшую сороконожку, бросается прямо на пульт управления. Действуя по велению страшной силы, исходящей откуда-то из живота, он крушит и громит приборы космического аппарата пришельцев. Синяя жидкость бьёт фонтаном из приборной доски, как кровь из тела – очевидно, летучий корабль сколопендр действительно представляет собой некий специфического назначения живой организм. Сколопендры бросаются на Королькова, пытаясь его остановить, но он выскальзывает, выскальзывает, выскальзывает, ибо не имеет никакой твёрдости, а обладает лишь сиятельной, разрушительной волей. Самолёт существ начинает падать назад на Землю. Всё в нём ломается и истекает синей жидкостью: политрук повредил головной мозг аппарата. Сколопендры скрежещут телами, встают на дыбы, изгибаются в конвульсиях.

Политрук прыгает сквозь окно в межзвёздное пространство. «Врёшь, Фридрих, — загорается в его сознании мысль,- был, был Саша Пушкин! Прощай, Фридрих!»

-«Пусть тело сна, как тот магнит, плоть твёрдую переместит!»- успевает он крикнуть, улетая во вселенскую тьму.

…Королькова подобрали на снегу совершенно голого, покрытого ледяной коркой, но ещё живого, отступающие советские бойцы. По счастливому стечению обстоятельств, какое сплошь и рядом бывает в жизни, как будто всё время пытающейся перещеголять вымысел по части пошлых совпадений и прочих глупостей, его нашёл именно старшина Полуянов, как всегда идущий замыкающим за остальными солдатами. Старшина утверждал потом, что политрук появился на снегу прямо из снежной пыли. И в этот же момент километрах в трёх к западу упал большой самолёт, вроде немецкий бомбардировщик. И взорвался, осветив сумеречную равнину колоссальным, невиданным синим пламенем.

-Ты откуда взялся? — спросил старшина политрука, когда того, уже растёртого спиртом, укутанного и ненадолго пришедшего в себя, несли на носилках санитары. – Мы думали наебнуло тебя той жуткой бомбой, или что это было, мы так и не прочухали. Ничего от блиндажа не осталось. Только книжечка обгоревшая. Я подобрал. Потом верну тебе.

-Оставь себе, Егорыч. Полистай на досуге. Мне уже не надо,- сумел ответить политрук и снова потерял сознание.

-На самокрутки пущу,- пробормотал Полуянов себе в усы. – Да, неисповедимы дороги войны…

Дивизия удалялась в заснеженную бесконечность.