Абдурахман Попов : ЧУДО

1

… и тогда я полез на шкаф, чтобы согнать оттуда осьминога. Мать успела выскочить на лестничную площадку и от соседей вызвала неотложку; меня спеленали и свезли в наркологию.

Через пару дней мне разрешили подняться с койки. Я осторожно прошёлся по коридору, держась поближе к стенке. Инстинктивно я двигался к выходу. Неподалёку от железной двери расположился охранник — молоденький парнишка на табуретке. Он внимательно наблюдал за моими перемещениями.
- К ДВЕРИ НЕ ПОДХОДИТЬ! — строго крикнул он.
«Ах ты, сосунок» — подумал я — «Разве я не свободный человек?»- и дёрнул за ручку. Дверь, разумеется, была закрыта. Охранник вскочил с табурета и сделал шаг в моём направлении. Но тут его странным образом повело в сторону и он, вытянув вперёд руки, просвистел мимо меня. Образуя с полом довольно острый угол, он нёсся прямиком к стене. Дубинка, как хвост болталась сзади, ноги выделывали коленца. Наконец охранник с размаху влепился в стену, прижался к ней щекой и застыл. Я поспешно отошёл. У парня явно был ДЦП, и я дал себе зарок больше не приближаться к двери, не хотелось, чтобы он дополнительно калечился. Но куда смотрело руководство? Почему в службе, блять, безопасности — инвалиды? Я развернулся и пошёл обратно. Миновало Рождество, и палаты были набиты под завязку. Мужики с потухшими глазами бродили взад и вперёд, бесцельно — привидения, среди привидений. Некоторые глядели в окошко, как-будто ещё что-то было с той стороны. Кто-то решил, что они потерпели бедствие — и вот они здесь, вкушают прелести трезвой жизни. И я среди них. Я достиг конца коридора, до окна, забранного железной сеткой. На подоконнике стоял ночной горшок с сансевьерой. Весьма неприхотливое растение.

Прошло пять дней, а я так и не смог посрать, а всё оттого, что туалет был своего рода клубом. Шесть очек располагалось в ряд, никаких кабинок не было и в помине. Пол всегда был мокрый. Здесь проходили светские беседы, состоящие из покряхтываний и невнятных междометий: «Я, ебать, вчера, ебать...». Но никто никого не слушал. Днём и ночью здесь находились люди. Алкоголики курили, сидя на очках, и сплёвывали себе между колен. Кто-то сидел, ссутулившись, вытянув перед собой руки, кто-то испражнялся с гордо поднятой головой. Время от времени плюхалась колбаска. А я физически не мог срать на виду у людей, это было выше моих сил. А всё потому, что у меня никогда не было собутыльников. Я ненавидел общество людей, тёплые компании, все эти тосты, трепотню, воспоминания о Чечне и прочее дерьмо. Всё это казалось мне ненужным приложением к бухлу. Пил я всегда один и только дома, у себя в комнате. Огромное бабушкино зеркало покрылось паутиной трещин, оттого что я часто чокался с ним. Зеркало было моим окном в мир. После 0,25 я раздевался догола и вставал к зеркалу боком, таким образом, чтобы было видно только задницу. Задница была бледна и прыщава, и совсем не похожа на женскую. Я задёргивал шторы, включал маленький ночник в виде гномика. Я снова вставал к зеркалу, теперь выходило вполне сносно. Я принимался дрочить, представляя, что обладательница МОЕЙ задницы, вот-вот появится в зеркале, что она шалит, проказница, выставив для соблазна свою попку, дразнит меня, сучка… Разгорячённый, я пытался увидеть её, заглянув внутрь зеркала, но видел только небритого алкаша, с безумными глазами. Очарование пропадало, хуй опадал. «Чем ты там занимаешься?» — стучала в дверь мать...
И вот теперь в моём животе образовались, наверное, Стоунхеджи. Но удивительно — я не чувствовал ни малейшего неудобства. Но я-то знал, что внутри меня дерьмо, и я не мог от него избавиться. Я на всё махнул рукой. Насрать.

На девятый день я решил повеситься. Я сидел на койке, по-прежнему полный дерьма, и соображал как-бы это организовать. На соседней кровати спал столяр-краснодеревщик со странным именем Рим. Рим был запойным алкоголиком, но трудился на производстве до упора, до тех пор, пока не лишался пальца, на фрезерном станке. Тогда Римова жена оформляла его в наркологию. Его прокалывали, он выписывался и приступал к работе. Он начинал потихонечку пить и через несколько лет опять уходил в запой — до нового несчастного случая. Рим был работоголиком. По оставшимся пальцам легко можно было сосчитать количество госпитализаций, и их было шесть. Я не понимал, как он своими культяпками управляется с инструментами. Я смотрел на костлявую спину Рима и думал о том, что при повешении у человека расслабляется сфинктер, а это значит, что я вполне смогу посмертно покакать. Какой будет сюрприз! Вот вам, суки, мои накопления! У меня непроизвольно вырвался стон, затем ещё один. Я сидел и стонал, и ничего не мог с этим поделать. Рим проснулся, сел, и повернулся ко мне. Он нацепил очки, поправил их большим пальцем и мизинцем (больше пальцев на правой руке не было) и внимательно посмотрел на меня. Он встал, подошёл ко мне вплотную и запустил руку себе в штаны. Немножко пошарил в промежности и извлёк на свет НАСТОЙКУ БОЯРЫШНИКА. Позже я узнал, что в штанах краснодеревщика был потайной кармашек. Рим протянул мне пузырёк. Я взял его, открыл и осушил единым глотком. Счастье обожгло пищевод. Голова стала светлой, мысли о смерти улетучились. Я встал на обе ноги, крепко, мужик, полный не дерьма, а сил. Я решительно направился в туалет. Одно очко было свободно. Я закурил, спустил штаны, присел, сплюнул себе под ноги, поднатужился и просрался какими-то валунами.

2

Мой старший брат слёг в больницу. Он злоупотреблял напитками, и жена Света похмеляла его гомеопатическими дозами алкоголя, несколько капель спирта на пол-литра воды. Брат ни о чём не догадывался, и ему хватало 0,5 кипяченой воды, чтобы недурно провести остаток дня. Так продолжалось довольно долго, но брат начал что-то подозревать, раздобыл где-то спиртометр и, после измерений, впал в ярость. После Чечни он совсем не контролировал себя. Он ударил Свету в ухо, прижёг сигаретой свою дочурку и хотел выбросить её с балкона, но упал сражённый инсультом; рот перекосило, отказала рука, он обмочил штаны. Мать пришла из больницы вся в слезах. Там был карантин и её не пустили, но она видела брата в окошко: «Я думала, он мне улыбается…»

В воскресенье я отправился навестить Свету. Мне было плевать на неё и на брата, и на всю свою родню, и на весь белый свет, но я рассчитывал разжиться спиртом – должно же что-нибудь остаться? Во дворе девятиэтажки, в которой жил брат, детвора играла в войнушку. Группа из четырёх ребятишек выбрала меня субъектом агрессии. Два близнеца с дробовиками заходили с флангов, один карапуз по-македонски прикрывал тылы, на крыше гаража лежала девчушка-снайперша и целилась явно мне в переносицу. Я погрозил ей пальцем, она подняла голову и посмотрела на меня злыми глазами. Это была дочь брата. Я зашёл в подъезд.

Я не видел Свету больше года. Она набрала килограммов 20, не меньше. Наверное, это был защитный слой жира, брат бил Свету без пощады. Почему она терпела всё это? Унижения, побои, безденежье… Почему не отравила его, допустим, грибами? Или не открыла газ, когда он валялся в беспамятстве? А ведь есть ещё и развод, на крайний случай. Но женщина живёт надеждой и ни один мужик не в силах отнять её.
Мы сидели на кухне. Света молчала, а я разглядывал её. Глазки, щёки, живот. Бедняжка. Под носом виднеются усики. Мне стало жаль её. Эта женщина – уже не женщина, брат выбил из неё все загадки. Но ведь есть ещё хоть что-то? Что может очаровать, как-то компенсировать эту тушу?
- Послушай, Светлана, хочу спросить тебя об одной вещи… — начал я.
- У меня не распивочная.
- Да ну что ты, я не об этом. Вот интересно мне: как у вас обстояли дела в интимном смысле?
Света посмотрела на меня в упор.
- А ты не охуел ли, меньшой, такие вопросы задавать?
Я немножко помолчал, собрался с духом и сказал:
- Давай поебёмся.
Света стала краснеть на глазах, она просто таки наливалась кровью. Я испугался, Света была здоровее меня, к тому же она восемь лет жила с моим братом, а это вам не хрен собачий: она могла пришибить меня одним ударом, ведь я ещё не оклемался после наркологии. Я стал прикидывать, как достойно эвакуироваться. Опыт общения с женщинами у меня был ничтожно мал.

Однажды в юности я ухаживал за одной девушкой. Но как ухаживал? Прогуливался под ручку, и потом, после прогулок, яростно дрочил в кустах. Я всё ещё оставался девственником.
- А хочешь, я сыграю тебе на флейте? – спросила она меня в один июльский вечерок.
Метафора была прозрачной, и у меня мгновенно встал. Не помню, как мы добрались до её дома.
- Постой-ка здесь. – Сказала она мне в прихожей.
Что за шутки? Она скрылась в комнате и появилась через пять долгих минут, в концертном платье и с флейтой в руках. Я стоял и глазел на неё. Зараза скрыла от меня, что у неё за спиной пять лет музучилища. Она глубоко вздохнула и сыграла «Итальянскую польку» Рахманинова, почти безупречно. Она кончила и поклонилась. Я изобразил аплодисменты, и вышел ещё большим девственником, чем зашёл. Стоит ли говорить, что флейтистка так и не дала мне?

- Прими душ, а то вы, блять, пахнете одинаково. – Ответила Света.
В ванной я пописал в раковину и обмыл залупу. В зеркало старался не смотреть. Никакого желания не было. Зачем мне нужно это? Почему женщины находят в моих словах какой-то смысл, от меня самого скрытый? Ведь я же беспомощный, смехотворный кусок говна. Как можно воспринимать меня всерьёз? Вот мой брат совсем другое дело. После всех этих командировок в Чечню, он просыпался стоя у стены, с окровавленными кулаками, а на постели тихо плакала Света. Теперь его жизнь стремительно неслась под откос. Да и пошёл он.
Я выключил свет в ванной и зашёл в спальню.
Всё же Света соображала хоть что-то – шторы были задёрнуты, сама же она была в ночнушке. Я был благодарен ей за это. Я разделся, и присел рядом.
- Ложись. – Прошептала Света.
Я подчинился. Я не знал, что делать дальше. Вернее, забыл. Может, Света помнила? Она спустилась вниз и принялась сосать. Я ничего не чувствовал, вообще ничего. Голова Светы закрывала обзор. Я не мог определить – стоит у меня или нет. Что со мной, Боже? Я запаниковал. И тут я увидел на противоположной стене странную глянцевую икону. На ней были изображены младенец Иисус и Богоматерь. Груди Марии (5 размер) были обнажены. Правой завладел грудничок, а на левой раcполагались кварцевые часики. Стрелки безвольно висели, секундная же застряла на девяти и пыталась, тщетно дёргаясь, переместится на следующее деление. Часики агонизировали, или у них был тик. Стрелка сводила с ума, мешала сосредоточиться, и я перевёл взгляд на Богоматерь. Лицо у неё было ненашенское, но милое. Она в упор смотрела на меня, кареглазая и загадочная. Я почувствовал эрекцию. Иисус с крепенькой попкой, сосал сиську, внизу трудилась Света. Я положил ладони на её голову и слегка надавил. Жизнь налаживалась. В последний раз я посмотрел на икону – аккурат над нимбом Марии золотыми буковками было выгравировано «MADE IN CHINA».