Dr. Mor : СТАТЬ ПИСАТЕЛЕМ?

Ну, вот. Наконец-то это случилось. Теперь я стану писателем. Совсем уже скоро.
Настоящим писателем, понимаете?! Не тем, который строчит рассказики для себя, а затем зачитывает их друзьям и подругам, снисходительно собирая примитивные похвалы.
Мною заинтересовалось одно издательство. Крупное издательство. Настоящее!
Федерального уровня издательство!

У меня с ними уже подписан контракт, согласно которому я обязуюсь отныне и на протяжении ближайших трёх лет писать для них и только для них. По два произведения в год. И того – шесть произведений. Согласно контракту.
Шесть настоящих, полновесных романов, понимаете?
И я получу за них деньги! Материальный эквивалент своего таланта! Впервые моё творчество будет оплачено!
И его будут читать тысячи, а может, даже сотни тысяч граждан по всей стране!
Разве это не замечательно?

Объём каждого отдельного произведения должен составлять не менее 10 п. л. (400 000 знаков).
Всё согласно подписанному контракту!

Одно вот только плохо. Тематика и стилистика моих будущих произведений заранее оговорена, ограничена жёсткими рамками, и выпрыгнуть за них нет никакой возможности!
Издательство обязало меня сочинять любовные истории, непременно со счастливым концом! Главные герой и героиня обязательно красивы, причём броской, кричащей красотой. Они оба любят друг друга, но оба не подозревают об этом, считая свои чувства безответными. Поэтому вынуждены страдать на протяжении всего романа, и лишь в конце наконец-то падают в объятия друг к другу. Намёк на секс, но только лишь намёк, и ничего более, причём намёк очень тонкий, лёгкий, прозрачный, буквально невесомый, словно случайное дуновение ветерка в погожий и, в общем-то, безветренный день.

Галиматья, в общем, одним словом. Ничего похожего в жизни не бывает. Во-первых, в жизни вообще редко случается счастливый конец. Уж что-нибудь это счастье, да обязательно подпортит. Ну и, во-вторых, зачем ярким, красивым людям всю жизнь принадлежать одному человеку? Да к их услугам сотни, тысячи таких же ярких и красивых, стоит лишь только свистнуть!
Нет, по-настоящему страстно и беззаветно могут любить друг друга лишь неказистые, малопривлекательные субъекты, поскольку каждый из них твёрдо знает, что нынешний партнёр – это единственный, в общем-то, шанс, и упускать его никак нельзя!
Только такие, невзрачные, знают, что такое настоящая верность...

Однако у Марии, главного редактора издательства, своё мнение на этот счёт.
– Зачем? – говорит она, – людям читать про то, что они и так каждый день видят в жизни? Особенно скучающим домохозяйкам? Они хотят на страницах книг увидеть то, чего они лишены в жизни. Они хотят страсти, но не сиюминутной, а долгой, страниц на триста-триста пятьдесят. Они хотят любовного томления. Путешествия в дальние страны и бокала прохладного вина на пляже под пальмами в компании стройного зеленоглазого брюнета. Ну, или голубоглазого блондина.

В общем-то, по большому счёту она права. Возразить мне на это совершенно нечего.

- Так дай же этим жаждущим того, чего они хотят! Сделай это для них, мой мальчик! – патетически восклицает Мария.
“Мой мальчик” – это я, как нетрудно догадаться.
Ну, что ж, сделаю.
Вот только я себя всё же считаю в большей степени контркультурным писателем. Пусть слегка академичным, впитавшим в себя слог, стиль и приёмы классической русской литературной школы, но всё же – контркультурным.
Писать тягомотину для скучающих барышень – как-то это для меня...
Скучно мне будет писать об этом, в общем.
Ну, да ничего, потерплю ради славы и признания.
Ладно, что-то я зарассуждался. Мне же всё-таки не за рассуждения платят, а за конкретную, в сроки выполненную работу.
Итак, пора начинать.


“Ногтей Гриша никогда не стриг.
Вот вообще никогда, ни единого разу за всю свою сорокаоднолетнюю жизнь!
- Ишь, какой! – говорили знакомые, брезгливо и презрительно рассматривая его руки, уже в юном возрасте представляющие собою кошмарное зрелище. – И чего хочет этим показать?
- Гордый больно! – тут же отзывались другие знакомые. – Нас-то, простых, обычных, он за людей, видать, и вовсе не считает!
- И не говорите! – согласно поддакивали им первые знакомые. – Известное дело, ему ж у станка стоять ни разу не приходилось. С такими ногтищами-то! Там-то ему на резьбу их враз бы намотало!
Гриша молча смотрел на них внимательным, лучезарным взглядом, и думал о чём-то своём.”


Вы что, думаете, я этот рассказ в издательство отправлю?
Как бы не так!
За такое творчество там с меня три шкуры живо снимут. И контракт со мною за такие дела мигом разорвут.
Ещё и неустойку выплачивать заставят.
Для издательства я сочиняю историю про девушку Лилиан. Неземной красоты девушка.
И сколь красивая, столь же невезучая. Мать свою она не знала, отца тоже. Воспитывалась она отчимом, после того как была брошена своей матерью, сбежавшей от него, от отчима.
Лилиан тогда было года три, не больше.
Почему отчим не бросил девочку – Бог весть. Но он привязался к ней, и любил её всею душой.
И она тоже отвечала ему любовью...
А это, про Гришу?..
Нет, это я пишу для себя.
Для души, так сказать.


“Так, незаметно, пролетала Гришина жизнь. Текла, словно песок сквозь пальцы...
Лишь ногти его всё росли и росли, вызывая у всех окружающих, кроме, пожалуй, матери, чувство недоумения, и раздражая своим ростом всех, общавшихся с ним.
Гриша поначалу пытался было как-то с ними объясниться.
- С какой стати, – вопрошал он, — мне прерывать то, что не мною было начато? Ну, растут ногти, и растут, я-то тут при чём? Почему я должен препятствовать их росту?
И резюмировал, словно подводя под беседою незримую черту:
- Не мною было дадено, не мною и будет отнято!
Окружающие пугались этих Гришиных слов, переводили взгляд на его ногти, отросшие уже до полуметра, пугались ещё больше и поспешно уходили прочь.
Тем более и возразить-то им Григорию было абсолютно нечего...”


А может, послать им историю про Гришу? То-то будет переполох!
Нет, нельзя. Никак нельзя!
Надо писать дальше про Лилиан.

Отчим её работал садовником в одной богатой семье. Жил он во флигеле, стоявшем в саду.
Вместе с ним там же жила и Лилиан.
Как-то раз, гуляя по саду, в затерянный в яблоневых и вишнёвых зарослях флигелёк случайно заглянул хозяйский отпрыск – единственный сын и богатый наследник, юноша по имени Никита.
Шёл ему в ту пору семнадцатый год.
Во флигеле же хлопотала по хозяйству Лилиан, ожидая прихода отчима и готовя для него ужин.
Ей в ту пору едва исполнилось пятнадцать.
Два юных создания встретились взглядами, и в ту же секунду меж ними словно проскочила искра.

Однако оба тут же поспешно отвели взгляды.
- Кто я? – с печалью подумала Лилиан, привычно пряча грусть под длинными ресницами. – Прислуга, дочь прислуги! У меня даже приданого нет! И будущего тоже нет!
И она погрустнела ещё больше.
- Какая красивая девушка! – восторженно подумал молодой хозяйский сын. – И на меня совсем не смотрит! Видимо, я ей не понравился! Ну да, с моим-то профилем, где уж мне такой красавице понравиться!
И он поспешно повернулся к девушке спиною, и зашагал прочь, уныло пряча от девушкиного взгляда свой профиль.
Который, к слову сказать, был довольно благороден, и мог бы сделать честь и конкуренцию даже гордым профилям римских императоров, что чеканились когда-то на древних монетах...

Ох, какую же галиматью я пишу!
Аж самому тошно.


“Постепенно Григорий замкнулся в себе – вначале просто словно отгородившись ото всех невидимою, но крепкою стеною, а затем и вовсе уйдя с работы и сведя к минимуму необязательные контакты с внешним миром.
С миром, который был так жесток и несправедлив по отношению к нему.
Лишь только ногти всё продолжали и продолжали расти.”


Лилиан привыкла видеть роскошь чужой жизни лишь в зашторенные окна.
Тем больнее ей было думать о нём.
А мысли всё равно не слушались, летели вскачь – как он там? Чем-то сейчас занимается?
Она уж и запрещала сама себе думать о нём. Да он на тебя и не взглянет, убеждала она сама себя, так что прекрати о нём думать, не губи себя, не давай разбить сердечко своё, ибо дальше без него жить ты уже не сможешь, остановись, пока ещё не поздно!
Да только куда там...
И Никита о ней часто думал, да что там часто – постоянно!
Все другие девушки словно перестали для него существовать.

“Откроюсь ей”, – однажды твёрдо решил он. – “И будь что будет!”
“Откроюсь ему!” – словно почувствовав что-то, в ту же секунду решила Лилиан. – “Мне всё равно, что будет дальше!”
И они поспешили друг к другу, и столкнулись в яблоневом саду, и не пришлось им ничего друг другу объяснять, ибо за них всё сказали их влюблённые взгляды.
И была в их взглядах такая нежность, и переплелись их руки, и опустились влюблённые на траву, ставшую им мягкой постелью.
И взошли звёзды, и одна из них вдруг, мигнув напоследок ярко, сорвалась и покатилась вниз.
И, словно вторя этой звезде, в саду сорвалось с ветки спелое красное яблоко, и упало, ударившись оземь, лопнув, и вытекла из сочной мякоти пара капель сока, без следа впитавшись в мягкую землю...

Не, точно галиматья! Про Гришу интересней.
Хотя, может, домохозяйки будут читать...


“… А однажды в город, где жил Гриша, приехал необычный покупатель.
Был он сед, и тучен, и пылью дорожною был покрыт его халат.
Покупатель хотел купить ногти...
Но были нужны ему исключительно длинные, не меньше метра, ногти.
Да только вот беда – где ж их взять, такие-то длинные?
И назначил тогда покупатель цену высокую, доселе невиданную – сто тысяч долларов!
Однако не сыскалось продавца ногтей. Ибо самый длинный ноготь не превышал трёх вершков.
И назначил тогда покупатель цену ещё более невероятную – полмиллиона долларов! И не каких-нибудь, а американских! И поехал покупатель сам колесить по стране великой, необъятной, имя которой – Россия!
И снова не сыскалось нужной длины ногтей.
И опечалился тогда покупатель, и, отчаявшись, решил отдать за ногти всё, что имел, и поднял цену до миллиона долларов!
И приехал он тут в город, где жил Гриша, и увидал Гришу, и сказал: ну, вот, таки нашёл я то, что искал!
И загомонила тогда толпа: “Так вот для чего он ногти не стриг! ай да Гриша! ай да хитрец!”
А Гриша состриг все до единого ногтя, и отдал их заезжему купцу.
А от миллиона отказался.
И взволновалась тотчас толпа людская, и загомонила пуще прежнего: да что ж он себе позволяет? да что ж он такое делает, а? нешто так можно?
Григорий же стоял высоко над гомонящею толпою, смотрел поверх людских голов лучезарным своим взглядом, и задумчиво улыбался.
И был его взгляд выше всех собравшихся.
Выше и светлее.”


Лилиан с Никитою проводили теперь вместе каждую свободную минутку. Встречались, правда, тайком. Глядели друг на друга влюблёнными глазами, и не было в те минуты счастливей их в целом свете!
И лишь когда Никиткин лучащийся счастьем взгляд случайно натыкался на отца своего, он как-то сразу гас, точно звезда с небосвода срывалась и летела к земле, сгорая без следа (хотя из занятий с учёным астрономом, обучавшим его всяким звёздным премудростям, Никитке доподлинно было известно, что никуда звёзды не падают, то всего лишь оптический обман; просто расположены звёзды столь далеко от нас, что, когда они сгорают, свет от них всё ещё летит к планете нашей сквозь время и расстояние, и когда долетает до нас последний лучик его, то видится нам, будто бы звезда оборвалась...)
Однако, как бы там ни было со звёздами, взгляд его всё ж мутился, встречаясь с отцовым взглядом.
Ибо никогда не даст отец согласия на такой брак.
Одно лишь это и омрачало счастье молодых.

Однако отец Никиты сам был невесел и скорбен взглядом, и в последнее время всё чаще и чаще туманился от дум горестных взгляд его.
Ибо подкосил его финансовое благополучие невесть откуда взявшийся, свалившийся, будто снег на голову, кризис экономический, из-за дальних морей в державу пришедший; кредиторы ж требовали оплаты по векселям, причём незамедлительной.
Спасти его могло лишь чудо.
Или миллион долларов.
Что, в общем-то, также было сродни чуду.

… Однажды отчим Лилиан, придя домой из лесу, где выкапывал яблоню-дичок для хозяйского саду, против обыкновения, не сел сразу ужинать, а вначале завёл разговор с Лилиан, усадив её подле себя.
- Дочь моя! – так начал он речь свою. Лилиан, в действительности приходившаяся ему падчерицей, а вовсе не дочерью, неожиданно поняла, что, в сущности, он прав, и она ему – дочь, так же как он ей – самый что ни на есть отец.
А никакой вовсе не отчим.
Ибо не биологическое родство делает людей по-настоящему близкими друг другу, а единственно лишь родство душевное...
Она так и хотела ему сказать, однако он нетерпеливо махнул рукой – не перебивай, мол!
После чего продолжил.
Рассказ его, впрочем, был довольно короток.

Он рассказал, что всегда желал ей лишь добра, и сильно печалился, что не в силах дать за неё хоть сколь-нибудь приличное приданое. Однако Бог есть, и он всё видит. И вот сегодня, выкапывая для хозяйского саду яблоню, он под корнями её нашёл нечто.
С этими словами он положил перед Лилиан старый, ветхий, полуистлевший мешочек. Потянул за такие же ветхие завязки, и из мешочка покатился камушек – размером чуть помене голубиного яйца, где-то с крупную вишню.
- Что это? – растерянно спросила Лилиан.
- То, о чём я мечтал всегда! – воскликнул отец (ибо назвать его отчимом теперь уж Лилиан никак не могла). – Это твоё приданое!
И отец пояснил, что камушек этот зовётся бриллиантом и оценивается по меньшей мере в миллион долларов.
Лилиан, захлёбываясь слезами благодарности, бросилась на шею отцу.
Услыхав же про миллион, переспросила:
- Миллион? Это точно?
И сказала, решительно тряхнув кудрявой головой:
- Отец, готовься встречать сватов!

… Свадьба была в самом разгаре. Отец Никиты, весёлый и довольный, сидел, как и подобает отцу жениха – по правую руку от сына. Кредиторы, получив своё, быстро отстали.
Жизнь налаживалась.
Время от времени он бросал взгляды на молодых. Поди, думают, что он из-за денег так растаял, дал согласие на неравный, в общем-то, брак.
Да только он всё одно согласился бы. Ибо есть нечто такое, что дороже любых миллионов.
И имя этому – любовь...
Однако и миллион тож не помешает!
И он поднял рюмку – за молодых! – и лихо опрокинул её в себя...

Ну, вот и всё. Дописываю последнюю строчку и отправляю готовый материал в редакцию. В адресной графе делаю пометку: Марии, главному редактору. С припиской: крайне интересно узнать Ваше мнение по поводу полученного материала.

Вы что ж, думаете, я отправил эту слезливую галиматью? Про Лилиан с Никитою?
Как бы не так!
“Гришины ногти” – написал я в заглавии. И в скобках указал: панк-проза.
Пусть порадуются...
То-то в издательстве будет переполоху!
И теперь, видать, не стать мне писателем. Никогда уж не стать. И славы не снискать. И миллионов не заработать. Ещё и неустойку выплачивать заставят.
Тогда отчего же так легко на душе?
Отчего?..