Vitality Disrupted Mindclaweater : Сласти

Искусственный разум истязает искусственную плоть серией болезненных оргазмов. Чудовищно распухшие половые органы извергают потоки белёсой жидкости, и существо принимается их поедать, приглушённо урча.

- Папа, это отвратительно! – говорит Павлик. Он зажимает глаза руками. – Я хочу посмотреть на настоящего шимпанзе!
- Они вымерли много лет назад. Пойдём.

Я беру ребёнка за руку и веду к вольере с карликовыми гиппо. Этим животным серьёзно увеличили интеллект, с таким же успехом они могли посадить в грязную лужу несколько академиков. Из всех уродцев нового Зу эти наиболее популярны среди представителей низших слоёв населения. Реднеки в клетчатых рубашках с закатанными рукавами радостно гогочут и тычут в карликовых гиппо грязными пальцами.

- Эй, Перельман, реши-ка эту задачку! – кричит краснощёкий толстяк и кидает в вольеру надкушенное яблоко.

Павлик дёргает меня за руку, у него в глазах стоят слёзы. Я присаживаюсь на корточки, так чтобы наши лица оказались на одном уровне. Павлик шепчет мне на ухо:

- Почему они так делают, пап?
- Ты хотел посмотреть на животных, сынок. Вот, смотри.
- А я больше не хочу. Давай уйдём?
- Давай. Как раз успеем в общественную электронную библиотеку, я хотел продлить абонемент на Дюму.

Павлик бежит и тянет меня к выходу, мы проходим врата Зу и оказываемся на торговой улице.

- Пап, а, пап! Купи сласти. – Рукой он показывает на жидкий рекламный плакат, на котором перетекает изображение чего-то грандиозно невразумительного. «Slusty».

Я говорю, что у нас совсем не осталось денег. Я говорю, ты бы видел счёт за воду и электричество. Я говорю, что мамино лечение в клинике для наркоманов обходится нам очень дорого. Я могу приводить тысячи доводов, и каждый из них будет весомым и разумным. Я смотрю в глаза мальчишки и вижу, что он всё понимает, что мне не обязательно на него давить и хватило бы одного простого «нет», он никогда не станет капризничать, как другие дети, обстоятельства воспитали его не хуже муштры, и если он так послушен в свои годы, то где его детство? Парадоксальным образом я понимаю, что это мы, никчёмные родители, да и все люди вокруг, — мы лишили его чего-то очень важного, радости, счастья, и пусть мы найдём себе тысячу разумных оправданий, ничто нас никогда не оправдает. Мы виноваты перед нашим сыном – и я хочу это как-то исправить. Я говорю, чтобы он подождал меня, и оставляю Павлика у входа в магазин, где другие покупатели привязывают поводками своих отпрысков – ни один торговец органами всё равно не соблазнится на этот материал. За сына я не переживаю – он весь пошёл в отца.

У меня действительно не осталось денег. Я прохожу по торговому залу, нахожу полку конфетами и решаю действовать так, как мы делали в студенческие годы, когда нам приходилось выживать на одну стипендию: просто хватаю упаковку и сую за отворот куртки. Я прохожу мимо кассы, стараясь ни на кого не смотреть.

И тут меня останавливает охранник. Он вынимает электрическую дубинку, и я толкаю его в грудь. Он падает и попадает затылком на металлический столбик декоративной ограды. Я слышу, как хрустит затылочная кость, и один его глаз, глазной протез, выскакивает из глазной впадины и катится по кафельному полу. Нанизанный, охранник похож на пьяницу, заснувшего в переулке, в луже собственной мочи, только это не моча, или у него серьёзные проблемы с почками.

Все эти мысли проносятся в моей голове, когда другой охранник обрушивает на мой череп удар дубинки. О сыне я вспомню через долгий-долгий, чёрный, холодный период времени, когда очнусь в камере.

Большую часть камеры занимает туша заключённого 78221470. Я не знаю, как его зовут, сам он не говорит, охранник сообщает, что он умственно отсталый, жертва неудачного генетического эксперимента, сожрал целый склад биологических добавок, сделав подкоп на свиноферме. Охранники зовут его Полли. Через три дня его срок заключения заканчивается.

Ко мне приходит адвокат. Он говорит, что меня обвиняют в убийстве с отягчающими обстоятельствами. Он говорит, что моя жена лечится от наркомании и сам я, по всей видимости, шизанутый торчок. Он объявляет, что мне сидеть тут до второго пришествия марсиан. Моего сына, говорит он с улыбкой, скорее всего, заберут для правительственной программы «Инкубатор». В конце концов, он напоминает о моих журнальных публикациях, которые многие сочли антиправительственными, и всё становится на свои места.

Я предлагаю адвокату кучу денег, обещаю продать квартиру, если он достанет мне машинку для пересадки разума.

- Эту новую разрекламированную игрушку для отмороженных извращенцев? – спрашивает он.
- Да.

На следующий день я получаю машинку.

Я много наблюдаю за своим сокамерником и думаю, что смогу полностью подавить его слабый ум. Он почти не двигается, оживает только в моменты приёма пищи и жрёт всё, что ему дают, а охранники нередко ради смеха подсовывают ему какую-нибудь гадость. Перед отходом ко сну я принимаю сильный паралитик, который вместе с машинкой принёс адвокат, и прежде чем погрузиться в кому, использую машинку.

Всё проходит куда лучше, чем можно было предположить. Разум Полли никак себя не проявляет, и я спокойно засыпаю в его теле, думая о том, что завтра увижу сына.

Утром я понимаю, что управлять горой жира очень тяжело. С непривычки я несколько раз падаю на пол. Меня охватывает паника при мысли, что охранники догадаются, что я сделал.

Во время утренней проверки моё настоящее тело уносят в лазарет. Охранник приносит поднос с едой и, прежде чем просунуть его в окошко в двери, демонстративно сморкается в сублимированное пюре. Он смотрит, как я ем. А в голове у меня ворочается что-то огромное и тёмное.

ЖРИ ЖРИ ЖРИ

- звучит в моей голове. На самом деле, это какой-то нечленораздельный властный рёв или визг. Я подчиняюсь, с жадностью уплетая еду вместе с мокротой охранника – всё выглядит весьма натурально, и он ни о чём не догадывается.

Наконец, я получаю одежду, вещи, прохожу последний досмотр, и меня выпускают.

Я еду домой на автобусе. Достаю из-под коврика запасной ключ, открываю дверь. Замечаю, что бабушкиных башмаков нет в прихожей. Ко мне навстречу выходит Павлик, он в ужасе бросается бежать. А я пытаюсь его остановить. Мы оказываемся на кухне. Я пытаюсь объяснить сыну, что я – это я, а не этот уродливый толстяк. Я стискиваю его в огромных руках, и жир дрожит у меня по всему телу. Случайно мой взгляд падает на мешок с сахарным песком, с настоящим сахарным песком, который мы так и не съели и оставили как память о прошлом. И вот снова в моей голове ворочается огромное, чудовищное ЖРИ ЖРИ ЖРИ, и я ничего не могу с ним сделать. Я кидаю Павлика в огромную кастрюлю, заливаю водой, засыпаю сахаром, добавляю сироп, ставлю на огонь. Из моего сына получается огромный леденец, и я, замирая от ужаса и тошноты, понимаю, что кладу его сахарную голову себе в рот.