дервиш махмуд : Одевайтесь, Кудинов! (1)

Ну, слушай, друг. В тот день я проснулся с ощущением надвигающейся катастрофы, болезненным биением крови в голове и весь мокрый от похмельного пота. Казалось, что тело моё, как тающий студень, вот-вот расползётся по простыне пятном радужной слизи. Или что по дому прямо сию минуту будет нанесён ракетный удар. Впрочем, в последнее время я уже начал привыкать к этим признакам духовной и телесной дезинтеграции; приступов паники, которые ранее всякий раз неизменно охватывали меня в эти первые утренние мгновенья, я уже не испытывал – лишь унылое разочарование от столкновения с «реальным миром».

Ветерок из приоткрытой форточки лениво колыхал жолтую, прожжённую в нескольких местах штору. Солнечные лучи падали в комнату косыми плоскостями, пыльными, как крышка от пианино. По потолку елозили завораживающе тени – не то пауков, не то богомолов. Я взглянул на часы, но те были повёрнуты лицом к стенке – мой пьяный двойник не любил наблюдать бессмысленного мельтешения светящихся цифр. Вероятно, что-то связанное с комплексом вины или страхом перед грядущим.

Я осторожно покосился на лежащую рядом голую подругу, чуть подрагивающую телом в беспокойном алкогольном сне, и горестно вздохнул. Это она, Полина, была корнем всего того зла, хаоса и отчаяния, которые незаметно вползли в мою жизнь и теперь прочно, по-хозяйски там утвердились. Сам я был повинен лишь в том, что пропустил момент, когда второстепенную сюжетную линию, теперь заведшую меня в депрессивные мрачные закоулки, ещё можно было безболезненно оборвать.

«Праздность – мать всех пороков» — высветилась в мозгу сомнительной степени истинности и совсем неведомой этимологии сентенция. Сознание, как всегда, функционировало помимо верховного контроля, пытаясь, видимо, быть полезным, но вместо этого генерируя беспомощную чепуху. Человеку с чрезмерным воображеньем, художнику, мне тотчас привиделся слегка долбанутый неугомонный рыбак, который всегда сидит на берегу чорного котлована, выуживает оттуда всякую дрянь и вертит её в руках в надежде на некое сакральное совпадение смыслов. «Надо бы этого рыболова утопить, — решил я.- И остальных приживалов тоже. Оставить внутри лишь чистую искрящуюся пустоту».

Чувствуя тупое раздражение по поводу всего, и в том числе прекрасного июньского утра за окнами, я удержался всё же от стонов и приподнялся на постели, собравшись с силами: нужно было выбираться из этого влажного крысиного гнезда. Стараясь не делать лишних движений и не шуршать, я отбросил резко плед, перебрался через Полину – даже во сне было видно, какое это злобное и опасное существо – и сполз с дивана. Засохшие крошки хлеба и мусор больно кололи босые ноги. «Сука»,- прошипел я сквозь зубы. Подавляя в себе желание обернуться и бросить на чудовище взгляд и в то же время боясь нападения сзади, я втянул голову в плечи и на цыпочках, как цыган из учебника русского языка, вышел вон из комнаты. Предохраняя дверь туалета от пронзительного предательского скрипа, я вынужден был оную особым образом приподнять, израсходовав остатки сил.

В туалете я сел, едва не опрокинувшись, на стульчак и автоматически подобрал одну из лежащих на полу книг – попался увесистый том святого шарлатана Шри Раджниша. Я открыл наугад, прочитал один короткий абзац, нашёл три несмешных опечатки и отбросил книгу. Мне вспомнилось, что Ошо ликвидировали агенты ФБР, отравив его таллием, и что одним из признаков токсического поражения от этого тяжёлого металла является прогрессирующая дисфункция речевого отдела мозга: выходило так, будто симптомы болезни автора каким-то образом просочились в текст. Я взял другую книжку – это оказалась поэма Андрея Белого «Петербург», от которой у меня ехала крыша даже в трезвом состоянии: отверг и Белого, подумал: «жаль, здесь нет каких-нибудь комиксов, весёлых картинок», схватился обеими руками за голову. Сделал, как сумел, свои физиологические дела, подтёрся, смыл, направился к крану. Открыл воду, сунул башку под струю. Ледяная вода несколько остудила затравленный воспалённый мозжок. Глядя на утекающую в воронку стихию, я размышлял о том, что головоломка, в которую трансформировалось моё существование, наверняка имеет простое и единственно верное решение. Ведь все замеры, опыты, взвешивания и пересчёты уже произведены. Вот только какая-то пелена перед глазами, вроде той нечистой шторы в спальне, всё время мешает мне начать двигаться в правильном направлении.

Вода перестала, и я вышел на кухню. Нашёл в ощетинившейся окурками, похожей на декоративного ежа пепельнице самый-самый, прикурил и стал смотреть в окно, выходящее в колодец двора. Там, далеко внизу, медленно, как слюни по подбородку идиота, текли будни. Я углядел неспешно двигающихся немногочисленных человечков и позавидовал их спокойному муравьиному бытию. Мне стало очень жалко себя, невесть по какой причине торчащего сейчас в одних трусах на грязной кухне чужой – понимаешь меня? – чужой квартиры, в которой я уже долгие месяцы, а то и годы обретался. Муть, мрак и морок.

Вот так, друган. Жизнь с этой женщиной стала совершенно невыносимой. Мнимое очарование красивым телом очень скоро прошло. Теперь это тело не возбуждало, а наоборот, пугало меня, как обнажённое холодное оружие в руке маньячки-судьбы. То, что я по глупости принимал поначалу за признаки независимой бунтарской натуры, было лишь маскировкой, скрывающей её истинный лик – Гидры, Левиафана, непобедимой медузы Горгоны. Бунтарство обернулось психозом. Независимость – истеричностью, граничащей с бешенством.

Я уже не помню, где и когда произошло наше с нею знакомство. Возможно, это случилось в одной из городских клоак, именующих себя «ночными клубами». Я был словно околдован ею – в прямом, дурном смысле слова. Я пошёл за ней, как крыса за дудящим крысоловом. Я поселился в её доме, а она поселилась в моей голове. Говорить о своём прошлом, да и настоящем, Полина не любила. Я не знал ни её возраста, ни фамилии, ничего. Слышал я, что она была внебрачной дочерью известного в определённых кругах общества проныры, ныне полубизнесмена-полудепутата, в прошлом бандита, который боясь за репутацию, скрывал от мира существование избалованного, погрязшего в пороке чада. Своё участие в судьбе Полины он ограничивал оплатой аренды её жилища. Её несчастная мать давно пребывала в следующем отсеке мира. Беспредельная мизантропия и абсолютная асоциальность Полины не позволяли ей посвятить себя труду или, к примеру, делу получения образования. Вся её жизнь была подчинена одному: поиску деструктивных удовольствий. Танатос уверенно вёл её по извилистому пути без возврата. Неминуемая беда грозила всем тем, кто встречался ей на этой дороге. Теперь вот и меня уносило сокрушительным ветром – туда, к пропасти.

Я и не заметил, как эта связь превратилась в опутавшие меня тенета. Я всё потерял – дом, семью, покой, прошлое и будущее. Полина, мастер высочайшего класса по части разрушения, сделала так, что все мосты рухнули, а запасные аэродромы были разбомблены и сожжены. Я угодил в бесхитростную, но убийственную ловушку. Паучиха утащила меня в логово, и по капле высасывала из меня мозги. Извини меня, конечно, за пошлый тон. Я догадывался, что до меня у неё были другие жертвы, ныне покойные если не физически, то морально; моя участь была предрешена, а номер был шестнадцатый, а может и сороковой.

И ещё мы ежедневно квасили, она – от избытка дьявольского здоровья, я – от ужаса. Обычно она просыпалась в районе полудня и, посетив ванную, приступала к ритуальной обработке тела: своего инструмента для обмана людишек и служения злу. Торопиться ей было абсолютно некуда. Будто впав в транс, она наносила на лицо краски и мази. Я же, к тому времени почти дохлый от похмелья, прекрасно знал, что она нарочно злит меня. Но терпел: хуже было, если в эти часы после пробуждения она обращала своё смертельное, как радиоактивные лучи, внимание вовне – на мою скромную персону. Безошибочно отыскивая в моей натуре уязвимые точки, она начинала бить по ним, ковыряться, ковыряться в них железным ведьминым пальцем. И ешё её всё время терзала патологическая ревность – она ревновала меня ко всему на свете: к людям, к предметам, к светилам небесным. Накручивая себя, она теряла контроль: доходило до рукоприкладства, да, друг, она поколачивала меня, а я, ввиду гнилой интеллигентской прошивки мозга, терпел побои. Иной раз выручали занятия сексом – как масло, вылитое в шторм мореплавателями на волны вокруг гибнущего корабля. Но чаще по утрам мне было так плохо, что хотелось лишь умереть, ну или выпить. Тогда, больно потеребив меня за хрен и не дождавшись реакции, она начинала рассказывать подробные истории о своих сексуальных экзерсисах, пытаясь скорее разозлить меня, чем возбудить. Как её имели поочерёдно пятеро мужиков. Или как она переспала с одним эфиопом, у которого был такой здоровенный шлямбур, что другие женщины в ужасе отказывали ему в близости; она же «с радостью согласилась и выдержала, и даже захотела ещё, а потом ещё и ещё». Когда она говорила об этом, на лице её появлялась настолько искренняя демоническая улыбка, что у меня бежали по коже мураши. Её Эрос был у Танатоса в полном подчинении. Секс для этой безумной летучей мыши являлся всего лишь ещё одним орудием медленного самоубийства, которым являлась вся её жизнь.

В процессе нашего проживания с ней я пришёл к жуткому открытию, что это существо переспало со всеми моими друзьями и знакомыми без исключения. Не говоря о незнакомых: таксистах, сантехниках, соседях. Она была физически не в силах дать самцу пройти мимо. Бывали, кстати, и самки. Найдя удобный момент – когда я отсутствовал по работе или даже просто спал в отключке – она тащила в кровать любого, кто находился в данный момент поблизости. Никто не в силах был противостоять её чарам. Сначала меня это злило и возмущало, теперь же вызывало лишь отвращение, будто я наблюдал за жизнедеятельностью неизвестного науке ракообразного организма – вроде гигантской мокрицы – со своими повадками и ухватками.

Так вот, она красила личину, а я угрюмо сидел в своём углу, таращась на мир, как обдолбанная сова, стараясь слиться с рисунком на обоях. Наконец, спустя пару часов, она проделывала со своей внешней оболочкой все нужные процедуры. И мы вместе выходили в открытый космос – за дозой. Дело в том, что выползать туда в одиночку я боялся: алкоголь уже серьёзно нарушил рассудок. Немудрено, ибо этот мрачный марафонский запой длился уже…бог его знает, сколько он длился – вечность. Моё тело приобрело вневозрастную дряблость, а душа – та давно впала в анабиотический сон.

Надев на глаза солнцезащитные очки, мы выползали, как червяки, на божий свет. Было хорошо, если по утрам у нас оставались средства на приобретение хотя бы первоначального, стабилизирующего количества спиртосодержащей жидкости, дабы восстановить правильное течение алкогольного эквивалента энергии чи в изменённых мутацией телах. Тогда было легче продолжить дальнейшие скитания по земле в поисках заветных источников. Но чаще утренний капитал равнялся нулю, и деньги нужно было каким-то образом материализовывать из пустот и каверн пространства. Заработки мои были в ту пору худыми. За те статьи, которые я умудрялся продавать в печать как внештатный корреспондент, работающий, скорее, в фантастическом, а не в подобающем фактическом жанре, платили мизер. Мы пропивали эти гонорары за пару вечеров. К счастью, кроме скрывающегося в тени отца, у Полины имелись ещё кой-какие родственники, и главное – две добрых бабки. У старушек – ветеранок войны и труда – были хорошие пенсии и сбережения, накопленные за долгую честную жизнь, и они жалели непутёвую внучку. Она изымала средства то у одной то у другой из них, ей нужно было лишь сочинять и рассказывать свои байки. В крайнем случае, если ей было лень напрягать мозг, она их просто обворовывала. Плюс благодаря любовно завёрнутым в бумагу пирожкам и котлетам решалась проблема пропитания.

После того, как мы покупали напитки – несколько бутылок пива для затравки, чтобы скоротать путь от одного из бабушкиных домов к себе, и литровую бутыль водки для употребления уже в логове – жизнь окрашивалась в радужные цвета, до этого она была монохромной, как фильмы негуманных режиссёров. Долгожданные первые глотки пива за день начинали отчёт нового времени. Между нами воцарялся сепаратный мир. Правда и то, что идиллия длилось недолго – где-то до половины того самого литра «беленькой», который мы начинали уничтожать сразу по приходу домой, иногда даже не отвлекаясь на сооружение закуски. В течении эйфорического периода Полина могла быть всепрощающей, любящей и радостной, и если одержимой, то как бы не самим козлоногим, а его весёлым двоюродным братом Вакхом. Потом Диавол, конечно, пресекал неуместное веселье. На освободившееся от разума место в сознании прилетали его, князя тьмы, горгульи и бесенята.

Тьма застилала свет. Полина подключалась к другому, альтернативному источнику питания. У неё словно отрастали перепончатые крылья, движения становились быстрыми и точными. Она начинала выкидывать свои дежурные номера. Например, выходила во двор голой и ложилась на асфальт у детской площадки. Я хочу загорать!- кричала она визгливым голосом. – Могу я просто позагорать здесь? Один раз я даже присоединился к ней. Лёг голый рядом. Жильцы десятиэтажного дома, что прятались в своих боксах в этот будний летный день, прильнули к окнам. Через пять минут к нам тихо подъехал милицейский «бобик». В тот раз всё обошлось: хватать и вязать нас на виду у всего двора в центре города они не решились. Нас просто проводили до подъезда. Два молодых и испуганных мента, пока вели нас под руки, не сводили глаз с голой задницы Полины. Если бы меня не было рядом, она наверняка взяла бы наивных хлопцев к себе в лежбище. Порцию роскоши жизни они бы, несомненно, получили. Но что случилось бы с ними и их психикой потом – другой вопрос. За связь с этим существом надо было обязательно чем-то заплатить. Были люди, которые в результате недолгого знакомства с ней прыгали с седьмого этажа. Был чувак, который топил своего друга в ванной. Другие безумцы вешались, стрелялись и стреляли друг в друга. Её саму тоже душили и убивали пару раз. Но рогатый хозяин каждый раз возвращал её из мира мёртвых.

Ещё об эксгибиционизме: зимой она любила ходить по улицам в шубе на голое тело. Помню, как однажды в январе мы вышли на прогулку. Стояли жуткие морозы, и мы как-то пропустили Новый год, точнее, воспоминания о нём хранились в недоступных файлах. Ей захотелось вдруг человеческой пищи, обыкновенного салата оливье, и мы пошли за ингредиентами на маленький рынок через дорогу от дома. По пути, конечно, сцепились. Она побежала от меня прочь в развевающейся шубе и легла на спину посреди шоссе с оживлённым движением. Распахнула. Водитель «Камаза» был мужик с хорошей реакцией и вовремя дал по тормозам. Машину развернуло и опрокинуло. В столкновении участвовало около десяти автомобилей – как грузовых, так и легковых. Я успел подхватить её за руку, и нам удалось в этой кутерьме скрыться с места происшествия. (Позже я выяснил, что в аварии были тяжело пострадавшие.) Мы таки добрались тогда до рынка и даже купили ветчину и яйца. Спустя пару минут, на том же рынке, она, бегая вокруг, как оживший кошмар, перекидала в меня эти яйца по одному весь десяток. Моя одежда и волосы были сплошь в замёрзших потёках желтка и белка.