дервиш махмуд : Одевайтесь, Кудинов! (2)

Спросишь меня, почему же я не ушёл от неё? Друг, я неоднократно пытался сделать это. Я вырывался из-под надзора и убегал, заметая следы. Жил на съёмных квартирах или у друзей. Она всякий раз довольно быстро находила меня – каким-то звериным чутьём. Она приходила ко мне на работу и ждала меня там. Время от времени я, хошь-не хошь, а должен был в редакции появляться. И она дожидалась: выскакивала передо мной из-за углов, как разъярённый тасманийский дьявол. Грозя устроить скандал, она вынуждала меня уйти с ней – поговорить, как она обещала, просто поговорить. А потом угрожала, требовала, просила, визжала. Однажды мы шли вот так по мосту над широкой бездонной рекой Обь. Я решил с самого начала быть твёрд, и на её уговоры вернуться не поддавался. Полина перемахнула через ограждение, встала на узкий парапет и уже подогнула ноги для прыжка в зловеще тёмную весеннюю воду. Я схватил её за руку, поклялся, что вернусь, что больше никогда не покину её. Частенько она вынимала из сумки отвратительный столовый нож и грозила перерезать себе или мне горло. Или проделывала такой фокус – доставала из кармана бутылочку, совала мне в нос, кричала «нюхай, здесь бензин!», выливала жидкость себе на голову и угрожала самосожжением. С психикой, подвергшейся алкогольной коррозии, я был не в силах справиться с ней и постоянно капитулировал.

Я совершал попытки к бегству почти ежедневно. Она играла со мной, как кошка с мышью. Каждый вечер мы ругались или даже дрались: Полина не умела жить в тихих паузах, гений разрушения внутри неё испытывал беспокойство и искал исхода. Она с проклятьями выпроваживала меня прочь, мы расставались навсегда, и я выскальзывал в желанную свободу. Чаще всего она догоняла меня, выждав лишь несколько минут, устраивала сцены на лестнице или на улице. Высовывались любопытные соседи. Я снова возвращался, я очень боялся публичных скандалов – пункт, который она быстро отследила. Однажды – дело было опять зимой в сорокаградусный мороз – я ушёл в лёгкой курточке и добрался до транспортной остановки. Ликование было недолгим – очень скоро я осознал, что совершил ошибку: не учёл, что было около пяти часов утра, и автобусы принципиально не ходили. Я понял, что замерзаю, буквально прямо с конца (в спешке забыл надеть исподнее) и кое-как добрался на плохо гнущихся ногах до круглосуточного магазина в «нашем» дворе. Долго отогревался, прохаживаясь вдоль витрины, потом стал выгребать из кармана всю мелочь, чтобы заплатить за пачку сигарет, но тут ворвалась она. Она набросилась на меня, дала пощёчину. Деревянный от холода, я упал на стекло прилавка, зацепил рукой стоящий рядом стеллаж, случилось обрушение. Досталось от Полины и продавщице, которая попыталась меня спасти. Лицо бедной девушки исцарапали когти зверя, по белому полу магазинчика потекла кровь…

В другой вечер, когда мы, уже поиграв в ночные догонялки, возвращались домой, она стала пинать своими сапожками автомобили во дворе, заставляя срабатывать сигнализации – так, заради удовольствия. Разнообразный вой заполнил пространство. Одно из корыт на колёсах – по виду очень дорогостоящее – она истязала особенно долго. Хозяин, углядев безобразие из окна, выскочил из дома, это был нервный кубический гуманоид, и в руках его был ствол. Угрожая пекалем, он предложил нам убраться подобру-поздорову подальше от его собственности. Полина стала смеяться ему в рожу, а потом туда же, в красную рожу, плевать. Мужик выстрелил – почему-то в меня, а не в неё – но не попал. Мы рванули через сугробы.

Прогулки с нею по улице превращались в движущийся праздник наоборот. Помимо меня, попадало всем встречным и поперечным – и женщинам и мужчинам, и детям и старикам. Я постоянно оказывался втянутым в нехорошие конфликты – как с мирным населением, так и с властями, – мне приходилось постоянно что-то кому-то объяснять, обещать, кого-то умолять и уговаривать. Частенько она развлекалась тем, что сама сдавала меня милицейским, заявляя, будто я избил или изнасиловал её. Преподав урок, она неизменно вызволяла меня из заточения с помощью денег или – в особых случаях – звонка закулисному папе. Так я стал марионеткой в её умелых руках. Страх и малодушие постепенно поработили моё существо. Я превратился в тряпку, безвольного алкаша, жертву. Она паразитировала на моей жизни, слышишь меня, друг, сводила её к нулю.

…Так вот, я стоял у окна, курил и размышлял обо всём этом. Я почувствовал неприятный вкус во рту: сигарета истлела до самого фильтра. Я стал искать в пепельнице другой «бычок», руки тряслись в привычном треморе, вся эта дрянь с окурками перевернулось на пол. Я сполз, начал разгребать рукой, стало совсем муторно: я хотел было уже блевануть прямо на пол. Но тут я увидел под столом, в уголке, едва початую чекушку водки. Вероятно, это тот, второй «я» передавал мне привет из вчерашнего прошлого. «Вот оно, счастье. Вот она удача»- подумал я в нахлынувшем воодушевлении. Мало того, рядом с бутылочкой лежала цельная пачка курева. «Спасибо, Господи»- прошептал я. Аккуратно достал из-под стола волшебные предметы. Поставил на стол. Какое-то время до пробуждения монстра у меня ещё было. Заглянул в холодильник, извлёк оттуда открытую ополовиненную баночку шпрот. Отыскал на подоконнике рюмочку, в ней был пепел, вымыл рюмочку. И налил себе до краёв.
Замахнул, испытывая благодатный трепет. И закусил.

И повторил. И когда повторил ещё раз, посмотрел зачем-то на антресоли. А там чьи-то глаза горят – синие-синие. Пригляделся я и вижу – сидит на антресолях незнакомый старичок, ножки вниз свесил, небольшой совсем старичок-то, но и не гном, не карлик, а такой как бы пропорционально уменьшенный. Интеллигентного вида, лысый, но с аккуратной седой бородкой. В современных очках в тонкой оправе. Одет опрятно – в светло-серый, в мелкую клетку, пиджачок и чистенькие брючки. Ботиночки лаковые блестят.

-Добрый день, дедушка, — приветливо проговорил я, ничуть не смутившись.– Ты чего здесь? Выпить, небось, хошь?

-Хочу, молодой человек,- дед нетерпеливо зашевелился, приподымаясь на досках.- Ну-ка, сними-ка меня отсюда.

Подхватив деда, как ребёнка, я помог ему спуститься вниз, усадил на табуретку, отыскал рюмочку и налил.

Мы чокнулись и выпили: старик сделал это очень смачно, с подвздохом и кряканьем.

-Ты только не подумай чего,- проговорил, аккуратно закусив рыбкой, дед.- Ну там, что я тебе кажусь, снюсь, мерещусь, или что я домовой там какой-нибудь.

-Ничего такого я не думаю. Хотел только спросить — как зовут-то вас?

-Пётр Петрович Архангельский.- Отчеканил он, и многозначительно помолчал, глядя на меня как на соучастника заговора.- Твоё имя я знаю.

Тут старик достал из кармана брюк антикварного вида золотые часы на цепочке, открыл крышечку, но посмотрел почему-то не на циферблат, а опять же – на меня. Из часиков полилась пронзительная хрустальная музыка, такая вдохновенная и светло-печальная, что на глазах у меня, хмельного, но и одновременно странно трезвого, выступили слёзы.

-А ведь я вас где-то видел уже, Пётр Петрович,- прошептал я.

-Конечно, видел, Данил. Но лучше не напрягай мозг, пытаясь вспомнить, где именно. Давай лучше накатим. Ты не боись, у меня ещё водочка есть!- старик живо похлопал себя по пиджаку и звонко рассмеялся, выказывая зубы – все сплошь из белого золота.

-Это хорошо. Но знаете ли, Пётр Петрович, нам надо вести себя очень тихо. Она может проснуться.

Тут Пётр Петрович резко оборвал смех и, глядя мне прямо в зрачок, отчётливо, по складам, проговорил:
-Не проснётся. — В словах его была такая уверенность, что я ему безоговорочно поверил. И ещё понял, что старичок этот не простой гость, каких в этой квартире бывало множество, а особенный.

-Ну тогда давай закурим, Пётр Петрович.

-Давай. Я трубочку, если не возражаешь. Я, знаешь ли, трубочник.- Это слово он произнёс с ласковой, на что-то потустороннее намекающей интонацией, хитро прищуривая глаза.

Старик достал из кармана пиджака красивый футляр, раскрыл его, почему-то приблизив почти к самому лицу моему. В футляре лежала изящно изогнутая замечательная курительная трубка и расшитый золотой нитью кисет. Пётр Петрович неторопливо, со сноровкой набил чашечку трубки ароматным табаком, специальной топталкой утрамбовал, достал (из-за уха, как показалось мне, наблюдающему за действиями старика с очень близкого расстояния) спичечный коробок и, зажегши спичку с зелёной головкой, поднёс огонёк к жерлу. Раскурил.

Закурил и я, чувствующий себя со своей сигаретой плебеем.

Дым от трубки Петра Петровича имел очень приятный запах и складывался в воздухе в замысловатые иероглифы, которые не торопились рассеиваться, как бы давая время на прочтение послания. Я насчитал пять разнообразных, совершенно чётких символа, вышедших изо рта старичка.

Понимая, что права разводить турусы на колёсах у меня нет, я начал с главного:
-Пётр Петрович, вот вы вот человек знания. (Старик с достоинством кивнул седовласой головой). Вы, наверное, не в курсе ли вы моей жизненной ситуации, поэтому…

-Отчего же не в курсе? Как раз в курсе. И каков же твой вопрос, юноша?

-Он прост: что мне делать?

Старичок откинулся на спинку стула, вынул трубку изо рта, отставил в сторонку в вытянутой руке, вздохнул расслабленно и проговорил:
- Молодой человек, сначала нам с вами надо уяснить некоторые законы, согласно которым функционирует эта реальность.

-Так,- согласно кивнул я. — Какие именно законы?

Пётр Петрович глянул на читок, увидел, что там всё закончилось, достал из внутреннего кармана ещё один – точно такой же, с рисунком зелёной звезды на этикетке, знаком предложил мне разлить. Я исполнил. Опрокинули.

-Дело в том, Данил, что реальность является пластилиновой,- произнёс господин Архангельский, -это основа основ. Мы вправе и в силах менять реальность по нашему усмотрению. Лепить из неё всё что угодно. Люди действительно имеют право выбора, но это не такой выбор, когда нам приходиться выбирать между двух куч говна, а подлинный! Другой разговор, что почти никто пользуется этой захватывающей, сногсшибательной возможностью. А счастье, оно же есть истина, всегда, всегда рядом! На расстоянии протянутой руки. – Старичок для наглядности вытянул руку и как бы ощупал невидимое, очень приятное упругое вымя. Я даже чудесным образом увидел на секунду в воздухе кухни эту тугую роскошную сиську истины.- Надо только схватить!

-Но каким образом?

— В этом и состоит суть человеческой жизни. Схватить с одной стороны неимоверно трудно, почти невозможно, но с другой стороны – весьма легко. Видишь ли, брат Кудинов, очень немногочисленная, но прогрессивная часть человечества выработала для этого специальные методы. О них сложно говорить словами, но я попытаюсь: чтобы управлять реальностью надо…-он встал, стукнул рюмкой по столу, и, устремив прозрачный взор куда-то в бесконечность, заворковал вдруг на совершенно птичьем наречии.

Я же, как только старичок начал говорить на зазеркальном языке, почувствовал накатывающий удар под дых, всё вокруг меня заискрилось, и я погрузился в подобие гипнотического транса. Так что почти все слова волшебника я понял. Точнее, это были даже не слова, а как бы полностью законченные синтагмы, прелестные, как произведения высокого искусства, с совершенно определённым, однозначным содержанием.

Петр Петрович закончил, сел на стул и снова задымил трубкой. Очнувшись с рюмкой в руке, я стеклянно смотрел на него, желая что-то сказать, но забыл, как пользоваться речью. Способность заниматься своим привычным бла-бла-бла вернулась ко мне лишь после того, как я выпил.

-Неужели всё так…так просто?– спросил я шёпотом.

-Даже ещё проще.

-А если у меня не получится?

-Получится. У меня же получилось. Главное – отбросить страх и сомнения,- с твёрдой убеждённостью ответил старик.

Я верил каждому слову этого удивительного человека.

Прозрачная эйфория разлилась по пространству комнаты.

Эх, как же хорошо нам было сидеть на этой залитой солнцем кухоньке! В открытую форточку влетал ветерок с ароматом цветущих растений. Синее небо в окне искрилось прожилками. Полина и все связанные с ней проблемы словно переместились в измерение игрек. Остался лишь прекрасный день и кристально чистое, как первая любовь, – давно я такого не испытывал– опьянение…

Разговор приобрёл более раскованный и, так сказать, домашний, приватный характер.

-А вы стихи любите?- спрашивал я.
-Не только люблю, но и пишу.
-И я пишу, Пётр Петрович.
-Это хорошо. Поэзия, если, конечно, она подлинная, дисциплинирует сознание.
-А скажите, к какой школе медитаций вы, Пётр Петрович, принадлежите – буддийской или, может, даосской?
-Русской, молодой человек!- и он поправил невидимое пенсне.
-Вот это здорово! Знаете, как у Ошо сказано…
-Да ну их в жопу, Данилка, этих басурман,- перебил меня Пётр Петрович.
-И то верно!
-Давай-ка друг дружке стихи лучше почитаем!
-Вот это мысль, Пётр Петрович!
И начали мы стихи читать. Да так складно у нас получалось, так проникновенно.

Долго сидели так, задушевно беседуя – как бы внутри остановившейся, застывшей, как капля янтаря, секунде. Но пришла пора расставаться.

-Ну и на посошок, касаемо как раз русской медитации,- сказал Пётр Петрович, приподнял рюмочку, посмотрел на водку, будто пытался тоже загипнотизировать её, как давеча меня самого, и вылил себе в рот верным жестом. И действительно, нечто медитативное и чудесное присутствовало в движениях посланца.

Тут за окном внезапно потемнело. Только что был солнечный день, а тут откуда ни возьмись налетели тучи, сгустился в небе непроглядный мрак.

-Ну вот, я тебе всё рассказал. А теперь пойду, — произнёс торжественно Пётр Петрович.

Я кивнул понимающе. Проводил старика до двери, там мы замешкались, и я хотел было спросить о чём-то ещё, но Пётр Петрович предостерегающе поднял в воздух маленький пальчик. Долгое время мы смотрели друг на друга не мигая. Потом обнялись сердешно. Пётр Петрович вышел вон, будто его и не было.

И тогда медленно, будто стараясь не расплескать что-то внутри себя, я пошёл в комнату. Подкрался к спящей Полине и стал будить её. Выныривать из омута она не хотела, пару раз больно врезала мне кулаком по лицу, но я был настойчив. Пробудившись, она тут же принялась грязно оскорблять меня, сверкая глазами. На секунду я было утонул в её серых калейдоскопах, но вовремя воспарил.

-Полиночка!- воскликнул я.- Погоди! Ты выйди на балкон, посмотри, что там внизу творится! Всё стало пластилиновым!

- Ты что, сволочь, несёшь? И для этого ты меня разбудил? – заорала она, угрожающе поднимаясь с лежанки. – Да у тебя белка, партнёр!- последняя реплика была произнесена в излюбленном ею в уничижающе издевательском тоне, который был мне теперь уже не оскорбителен, как раньше, но смешон, просто смешон.

- Нет, ты выйди на балкон и посмотри! Выйди и посмотри! Поверь мне, то, что ты увидишь, ты уже никогда не забудешь!

-Вот долбоёб!- сказала Полина, но всё же, заинтригованная, пошла к балкону на длинных красивых ногах.

Я поспешил за ней. Она отбросила штору, открыла дверь, вышла голой на балкон. Опёрлась руками о перила и выглянула вниз. Её волосы развевались на ветру, как золотое знамя.

-Ну и что, ну и где? Что ты там увидело, уёбище?- завизжала Полина.

Я был тут как тут. Крепко за щиколотки подхватил подругу смерти и одним рывком через перила-то перекинул. И больше не видел её никогда.

Я успел ещё выкурить пару сигарет и допить оставшуюся водку, прежде чем в квартиру вошли те, кого я уже тоже совсем не боялся. Я теперь ничего не боялся в этом ясном-ясном мире, ибо знал, кто я такой есть сам. Один из прибывших с некоторым даже удивлённым уважением посмотрел на моё сияющее лицо и, вздохнув, проговорил тоном, не терпящим возражений:
-Одевайтесь, Кудинов!