Бабука : Подглядывающий - начало

Мне всегда было жаль, что я не научился рисовать. Моя память населена пейзажами и образами людей, которые размываются временем как водой, превращаются в призрачные силуэты, в лишенные цвета и веса контуры. Наступит день, когда, вспоминая Синди, я увижу только бледное пятно. У меня нет ее фотографий. Как нет таланта рисовальщика – в этом я убедился в ранней юности, когда пытался брать уроки графики. Все, что у меня есть – это слова.

Слова могут помочь представить, понукают воображение. Там, где число возможных вариантов невелико и эти варианты в жизни встречаются достаточно часто, через слова почти удается увидеть. Например, относительно нетрудно по описанию представить себе фигуру и одежду человека. Если я скажу, что Синди была довольно высокая примерно пять футов восемь дюймов стройная, скорее даже худая, что в ее волнистых, до плеч волосах русые пряди мешались с совсем светлыми полосками, что ей было около тридцати лет, и что, когда я увидел ее впервые, на ней были джинсы, светлая кофточка без рисунка и короткая жилетка крупной вязки – перед мысленным взором большинства читающих эти строки возникнет приятная, но не слишком яркая женщина – из тех, что можно встретить в любом офисе. И такое впечатление будет верным.

Но у этой женщины не будет лица. Изобразить словами лицо – так, чтобы человека можно было узнать, встретив на улице – все же нельзя, если, конечно, речь не идет о явных уродствах или увечьях. Поэтому я не буду пытаться описать лицо Синди. Скажу только, что оно было хорошим. Хорошим… Еще в молодости я придумал классификацию лиц. Очень простую классификацию.

В многообразии человеческих типов и темпераментов, при всех различиях в образовании, способностях, тонкостях и оттенках психологии, люди делятся на две неравные категории: тех, кто – если отбросить все маски – занят самим собой и способен действовать только в своих интересах, и тех, кто может пусть недолго и не слишком интенсивно, но искренне – сопереживать другому человеку, чувствовать чужую боль или радость. Первых я называю спесивыми. Эволюционно они более совершенны. В обществе, на которое им плевать, самые спесивые наиболее успешны и популярны. И никакого парадокса в этом нет: количественное превосходство на стороне спесивых.

Вторых я называю хорошими. Термин звучит немного по-детски, но, как мне кажется, он верно отражает суть и мое отношение к ней. Я не скрываю, что предвзят в своих оценках: хорошие мне нравятся значительно больше.

*

– А я тебя знаю. Ты Руперт, да? Какой ты красивый! И мохнатый!.. Скажи, Руперт, почему ты такой красивый и мохнатый?
– Потому что он шотландский сеттер, — ответил я за Руперта. – Они все такие.

Женщина не обернулась. Сидя на коленях, она трепала собаку за уши и холку.
– А вот и не все. Правда, Руперт? Руперт – самый красивый и самый смышленый шотландский сеттер!
– Ну, это вы ему льстите...
– Ничуть, – женщина продолжала мучить моего пса. – Руперт – большая умница, я знаю. Он, например, любит водить людей на океан. Скажи, Руперт, ты покажешь мне пляж?
Руперт утвердительно гавкнул и закрутился вокруг женщины, виляя хвостом.

– Видите? Вот вам и «умница», – я вздохнул. – Услышит слово «пляж» и готов бежать с первым встречным.
Женщина рассмеялась и впервые взглянула на меня. Именно тогда я увидел, что у нее хорошее лицо.
– Не обольщайтесь, – продолжал я. – Руперт вас на пляж, конечно, приведет, но исключительно из шкурных соображений. Уж будьте уверены. Вот, возьмите, ¬¬ – я выложил на стол теннисный мяч, пластмассовую катапульту для него и красный изжеванный диск «фризби». – Пусть побегает. Сеттеры нуждаются в ежедневных упражнениях, иначе они становятся нервными. Можно бросать прямо в океан. В середине бухты – большая скала, поэтому волны не очень сильные. Так что вам придется поработать. Если, конечно, не найдете занятия поинтереснее.

– Что вы, мне очень интересно. Руперт такая прелесть! К тому же, мне все равно делать нечего. Мой муж взял с собой срочную работу, и я не хочу ему мешать. Кстати, вот и он! Кайл, познакомься, это Руперт. Тот самый, про которого я тебе читала. Руперт, это Кайл.
Хозяин остался непредставленным.
– Неужели тот самый? – взгляд вошедшего скользнул по собаке, молодой женщине, столу и остановился на мне.

Лицо Кайла было спесиво – в последней и самой счастливой степени. Я заметил это с первого взгляда. Как и то, что Кайлу даже через двадцать лет не придется считать калории и изнурять себя бегом трусцой в отчаянной и бесплодной попытке сдержать натиск утучняющейся плоти, и что он не увидит, взглянув в одно недоброе утро в зеркало на собственную макушку, омерзительный бледно-розовый скальп там, где должны быть волосы. Большинству молодых людей вполне приятной наружности суждено стать жестокими шаржами на себя самих. Они обрюзгнут и, незаметно миновав точку невозврата, превратятся в рыхлых плешивых дядек, но по инерции еще несколько лет будут считать себя симпатягами и от того выглядеть еще более нелепо. И лишь избранные обладатели иных, благородных генов – сохранят юношескую стройность и шевелюру. Время лишь добавит им мужественности – отобрав ее у плебейского большинства, к которому, увы, принадлежу и я сам. Конечно, это несправедливо. Но что справедливо в этой жизни?

– Вы менеджер этой гостиницы? – спросил Кайл.
– Да. И даже ее владелец, ¬– я расправил плечи.

Кайл усмехнулся – так, что я тут же понял: три больших дома на берегу океана с двумя дюжинами гостевых номеров, беседка, романтически заросшая виноградом, павильон для массажа и грязевых процедур вместе с садом и парковкой – все, на что ушли мои сбережения, сделанные за почти двадцать лет, родительское наследство и банковский кредит Кайл без труда мог бы купить на годовую зарплату и бонус. В крайнем случае, на полуторагодовую.

– Прекрасно. Скажите, господин владелец, у вас здесь что, нет сотовой связи?
– Нет, – подтвердил я.
Усмешка стала гримасой досады.
– И как же вы без нее живете?
– Так и живем. Это одно из конкурентных особенностей гостиницы «Оленья бухта». Как и отсутствие в номерах телевизоров. Это дает возможность гостям забыть о делах и насладиться единением с природой. Или – я посмотрел на молодую женщину – друг с другом.

– Единением? – переспросил Кайл.
– Именно. Так и на нашем веб-сайте написано. Оригинально, правда? Но обычный телефон у нас есть. Так что если вам нужно позвонить, то пожалуйста.
– Я должен отправить документы по электронной почте. Сегодня же. Хотя бы вай-фай есть у вас?
– Извините, нет. Только кабель. Одна линия. Я могу отсоединить свой компьютер и одолжить вам. Часа на два.
– Прямо тут? На ресепшн? – по интонации Кайла было ясно, что мое предложение абсолютно неприемлемо и даже в чем-то оскорбительно, хотя я не понимал в чем именно.– Нет, спасибо. Где у вас тут ближайший город?
– Двадцать две мили на север по первому фривею...

Кайл подошел к жене, что-то сказал вполголоса, поцеловал ее, отодвинул ногой Руперта и покинул помещение.
– Мой муж очень занятый человек, – пояснила молодая женщина, опустив глаза. – Пойдем, Руперт.

*

Она вернулась через два часа веселая, чуть раскрасневшаяся. Волнистая прядь выбилась из прически, и женщина время от времени сдувала ее с лица.

– Руперт, стой спокойно! – Женщина присела и стала выбирать колючки из мокрй шерсти собаки. Я смотрел на полумесяц молочно-белой кожи между кофточкой и джинсами.
– Мы прекрасно провели время, правда, Руперт?
Пес не спорил.
– Скажите, откуда вы узнали, как зовут мою собаку и что Руперт любит ходить на пляж? – спросил я.
– От предыдущих обитателей нашего номера. Прекрасная идея положить в комнату тетрадь для записей. Вы сами придумали?
– Что вы. Это обычная практика в гостиницах типа «бед энд брекфаст». Природа, свежий воздух и деревенская обстановка располагают к откровенности и вызывают у гостей творческий зуд. К тому же, всегда пишут что-нибудь хорошее и про гостиницу. Так что всем хорошо.

– Я весь вечер не могла оторваться. Словно читаешь чей-то дневник. Только авторы все время разные. Влюбленные. Усталые. Полные юношеских иллюзий или печальной мудрости. Кто только не приезжает к сюда! Молодожены. Люди в расцвете лет и карьеры. Есть даже смертельно больные, прощающиеся с жизнью. И действительно – закат над океаном, шум волн, большая лохматая собака –такая картинка стоит того, чтобы унести с собой.

– Ну, в основном, наши гости люди вполне здоровые. По крайней мере, за завтраком кушают очень плотно, – я попытался отвлечь собеседницу от мыслей о вечности.
– Вы знаете, почти все пишут, что хотели бы снова приехать сюда. Кто-нибудь возвращается?
– За полтора года моего здесь пребывания, не помню такого случая.
– Я почему-то так и думала, — вздохнула женщина. – Так вы не местный? А откуда тогда?
– Из Нью-Йорка.
– А мы живем в Сиэтле… Скажите, почему вы приехали в Орегон?

Любопытство собеседницы становилось несколько чрезмерным, но я ответил:
– Решил сменить обстановку. Место жительства, работу, ритм жизни – все. К тому же после развода дома у меня все равно не было.
– Вы молодец! Бросить все и уехать на другой конец страны, – произнесла женщина задумчиво, – Это так романтично! К тому же, из Нью-Йорка, финансовой столицы мира… Вы, наверно, раньше работали в банке?

– Нет, я служил в морской пехоте. Четыре тура в Ираке. Два «Пурпурных сердца». Так что «Оленья бухта» оплачена кровью – моей собственной и уничтоженных мною террористов. Это гораздо романтичнее, правда?

Мое героическое прошлое оказалось для собеседницы полной неожиданностью, и это было заметно.
– Не знаю… Наверно… Но… но вы хотя бы офицер?
– Вы полагаете, мэдам, что бывший боевой сержант не может управиться с гостиницей на двадцать пять комнат?
– Простите! Простите меня, пожалуйста, — быстро заговорила женщина. – Какая же я дура!

Мне стало ее жалко.
– Я работал в фирме по производству одежды. В отделе закупок. Специализировался на пуговицах и застежках-молниях. Но иногда мне доверяли даже материал для подкладок.

Я думал, что женщина рассердится на меня. Она расхохоталась.
– Боже, как интересно!
– Вы так думаете? А вот моя бывшая жена, уходя от меня к инструктору по йоге, сказала: «Мил, ты зануден, как немецкая опера».
– Вас зовут Мил?
– Если совсем честно, то Милован. Мои родители были из Югославии и почему-то гордились этим. Но Милован Ружич –это все-таки перебор. Кое-кто может подумать, что я скрываюсь в этой глуши от Гаагского трибунала. Поэтому, зовите меня Мил.
– Очень приятно. А я Синди. Синди Хэнли, женщина протянула мне руку. – Так вы живете здесь совсем один?
– Ну, почему же? У меня целых три помощника: Мария, Хосе и их сын Хесус. Святое семейство.

Растерянность на добром лице Синди была прекрасна. Умилительна. Женщины, чье любопытство сдерживается опасением сказать бестактность, встречаются не так уж часто и каждый раз радуют мое очерствевшее сердце.
– Религия – больше утешение, она, наконец, отыскала подходящие ситуации слова. – Я тоже хотела бы так верить, но не получается.

Я рассмеялся.
– Мария убирает номера, ее муж Хосе – повар, готовит клиентам завтраки. А Хесус – садовник. Видели розовые кусты во дворе? Его работа. Я их называю Гефсиманским садом. На каникулах приезжает Джош, мой сын. Ему шестнадцать. Тут прекрасный серфинг и рыбалка. Правда, почти нет сверстников. Так что Джош не выдерживает здесь больше двух недель.
– Вам не бывает одиноко?
– Нет. А вам?
– Мне? – Синди удивилась. И удивление это не было приятным – Что вы имеете в виду? Я работаю в одной из лучших маркетинговых компаний в мире, мой муж – крупный бизнесмен, у нас замечательная дочка, много друзей. Почему мне должно быть одиноко?

Потому что ты живешь с холодным самовлюбленным мерзавцем, который не только этого не скрывает, а наоборот гордится тем, что он холодный самовлюбленный мерзавец. Потому что каждый день, каждый час убеждает тебя, тыкает носом в тот очевиднейший факт, что твоему мужу плевать на тебя и на все, что для тебя важно. Ты чувствуешь это всегда и везде – дома, в гостях, в постели. И так будет всегда. Вернее, с каждым годом будет все хуже. И ты сама знаешь это.

Зачем ты с ним, Синди? Что может объяснить твою собачью привязанность к тому, кто тебя ни во что их не ставит? Его деньги? Его породистая рожа? Его манера неуловимо, но предельно ясно показывать людям, от которых он сам не зависист, их жалкое место? Бедняжка, ты бессильна перед ним. Ты, как и почти любая женщина, генетически запрограммирована смотреть на подобных ему влюбленными глазами, быть тряпкой, о которую эти негодяи вытирают ноги. Вспомни, все твои бойфренды были такими. И что осталось тебе от них всех, кроме разбитого сердца? На свадьбе ты чуть не умерла от счастья. А уже через несколько дней гнала от себя странное, смущавшее тебя желание, чтобы медовый месяц – всего-то две недели наедине с молодым супругом поскорее закончился. Женская природа заставляет тебя во всем, что делает Кайла Кайлом в этой спеси, в отполированном хамстве, в потребности давить и унижать – видеть победителя, обладателя генов наилучшей способности выживать. И все было бы замечательно, если бы ты была такой же. Если бы ты так же как он стремилась доказывать всем и каждому, что ты лучше их. Но ты другая, Синди, я вижу. Твоя глянцевая жизнь отравлена противоречием. Противоречием между инстинктом самки и человеческой душой. Вот почему ты одинока, Синди.

– Я просто так спросил, для поддержания разговора, сказал я вслух. Извините. Конечно, у вас не может быть для этого никаких оснований.

Тревожная складка на лбу Синди разгладилась.
– Вы знаете, Мил, ваша бывшая жена ничего не понимала в музыке. Немецкие оперы вовсе не скучные. Я, например, обожаю Вагнера.
– И его музыка не вызывает у вас, как у Вуди Аллена, желания немедленно напасть на Польшу?
Синди прыснула в кулак, как школьница.
– Вы забавный, Мил. С вами интересно… И легко, — сказала она, как мне показалось, немного грустно.

За стеной хлопнула дверца машины. Я взглянул в окно: из черного «Ягуара» вышел Кайл.
– Ты снова здесь? – удивился он, увидев жену возле ресепшн. Поехали ужинать. Оказывается, в этой глуши есть приличный ресторан.

*

Обычно я уходил домой в шесть вечера. Но в этот раз что-то заставило меня задержаться. Никаких особых дел у меня не было, и я просто сидел, позволяя обрывкам воспоминаний и мыслей скользить по поверхности сознания.

Я был женат четырнадцать лет. Тринадцть с половиной из них я провел в поисках ответа на вопрос: зачем я женился? И, если честно, я до сих пор не знаю ответа. Мои друзья – молодые раздолбаи, с которыми я учился в колледже – считали, что Меган очень «секси», конфетка для глаз. Поразительнее всего то, что я сам никогда, даже в самом начале, так не думал. То есть, очевидную привлекательность тогдашней Меган я не отрицаю. Но сказать, что я сходил по ней с ума, что у меня вставал от ее голоса, когда я говорил с ней по телефону, что я был на седьмом небе, когда она оказалась в моей постели, я не могу. Эпизод, который можно было бы вырезать из фильма жизни за незначительностью, превратился в бесконечный сериал, со мной самим в главной жалкой роли. Вскоре после свадьбы выяснилось, что в мире не существует такого занятия или зрелища, которое было бы интересно мне, не вызывая при этом отвращение у Меган, и наоборот. Моим любимым временем стали командировки, и не потому, что я тут же принимался напропалую шкодить, нет, просто каждый день, проведенный вдали от жены, был наполнен гармонией и душевным миром. Я не должен был притворяться тем, кем я никогда не был и быть не хотел, и мне мне не указывали, что у меня плохо получается. Со временем я стал замечать, что большинство моих женатых друзей, если не все поголовно, оказались в точно таком же положении. Разводы следовали один за другим.

Когда я узнал, что у Меган роман с инструктором по йоге, злость обманутого мужа быстро уступила место размышлениям очень практического порядка: как максимизировать скорость развода, минимизировав при этом финансовые потери. После завершения эпопеи я догнал йога на выходе из зала суда, пожал ему руку и задал риторический, в общем-то, вопрос: где же он был раньше.

В маленьком городке, где я сейчас жил, у меня была подруга по имени Эшли. Мы встречались по выходным, ездили вместе на кемпинг или смотрели фильмы, валяясь голыми на полу с бутылкой вина. Маленькие удовольствия без обязательств. Но я знал, что если бы на месте этой милой, в общем-то, женщины, оказалась другая, близкого возраста и привлекательности, то большой разницы я бы не заметил. Она была мне никто. Как до нее никем была мне моя жена. Огромное большинство людей, вынужденных жить вместе, друг другу никто.

Мысли о тотальном равнодушии всех ко всем и о нормальности такого положения вещей были привычны и даже почти приятны. Я смотрел на Руперта, спавшего на матрасе в углу, и думал, что после того, как подрос сын, самое сильное ощущение нужности и безусловной любви мне давал мой пес. Руперт иногда вздрагивал и перебирал мохнатыми лапами. В своих собачьих снах он носился по пляжу, раз за разом принося теннисный мячик к ногам молодой женщины с неярким добрым лицом и замирая в ожидании прикосновения ее руки. «Жаль, что нельзя поменяться с тобой местами», мысленно сказал я собаке. Я вдруг почти почувствовал ладонь Синди на своей щеке. Молния пробежала по телу до кончиков пальцев на ногах и обратно и превратилась в сладкую немоту с левой стороны лица. Ощущение было настолько реальным и приятным, что хотелось закрыть глаза и замереть так навсегда.

Разговаривая с Синди, я заметил удивительную вещь: в ее присутствии пространство и время меняли свои привычные свойства. Время растягивалось, а пространство наоборот сгущалось, замедляя резкие движения и приглушая громкие звуки. Синди была центром зоны покоя и абсолютной легкости, в которой я чувствовал себя молодым, остроумным и интересным, не прикладывая к этому никаких усилий. Сейчас, когда Синди не было рядом, я остался один на один со своим цинизмом, многократно проверенным, безопасным – и вдруг понял, как он мне надоел.

В двенадцатом часу я услышал шорох гравия под колесами машины. Кайл и Синди вернулись в гостиницу.

*

Гостевые комнаты в «Оленьей бухте» обозначены не цифрами, а названиями городов северо-западном побережья. Синди и Кайл остановились в «Ванкувере» – самом лучшем и дорогом во всей гостинице люксе. «Ванкувер» занимает весь верхний этаж ближайшего к океану здания. Точнее, почти весь. В самом углу есть небольшой чулан для садовых инструментов.

Полтора года назад эта каморка стал для меня источником некой дилеммы. Роль владельца крупного, по моим представлениям, объекта недвижимости была для меня новой и волнующей. Я провел несколько дней, исследуя каждый квадратный фут земли и построек и составляя опись всего имущества – от большой хрустальной люстры в общей гостиной до предметов инвентаря..

Когда я считал шланги, грабли и лопаты в лишенной окон каморке, я заметил в углу светлую точку размером с двадцатипятицентовую монету. Я приложил к ней глаз и различил выложенные кафелем стены и очертания чего-то большого и белого внизу. Отверстие вело в ванную комнату моего лучшего люкса. Когда я убрал пыль и паутину, оказалось, что это не просто дыра в стену был врезан дверной глазок. У меня пересохло во рту. Первый же клиент, обнаруживший подобное вторжение в частную жизнь имел бы все шансы меня разорить.

Я бросился в номер. Стену закрывало сплошные зеркало – от пола до потолка. Около часа я разглядывал, дюйм за дюймом, блестящую поверхность, но никаких дефектов, слепых пятен или заметных глазу искажений не нашел. Тайный наблюдатель, кем бы он ни был, сделал все, чтобы объекты наблюдения ничего не заметили. Зеркало, отдраенное Марией, сияло, воспроизводя во всех деталях мое озабоченное лицо, дорогую отделку стен и гидро-массажную ванну.

Джакузи в номере «Ванкувер» было большим: два человека могли легко в нем поместиться, лежа в полный рост. Краны и ручки, натертые до блеска, радовали глаз элегантным дизайном. В стенках ванны располагались отверстия с маленькими наконечниками. Мое внимание привлекло углубление в одном из бортиков в форме кресла. Это кресло было оснащено двумя инжекторами массажных струй – не в стенках, а в днище, вдоль центральной оси – одно сзади, а другое чуть впереди. Откровенность дизайна настолько меня поразила, что я на несколько секунд забыл про глазок в чулане. Спроектировать подобную ванну мог или шутник, или девиант. Это была моя первая мысль, которую тут же сменила вторая: добавление такой детали, вне всяких сомнений, позволило увеличить и цену, и объем продаж.

Я вернулся в чулан, залепил глазок клейкой лентой и сверху прислонил несколько лопат. Как законопослушному гражданину, мне следовало сообщить о своем открытии в полицию. Но наступал вечер, и я отложил звонок до утра. На следующий день случился шторм, и мне пришлось заняться устранением мелких, но многочисленных повреждений. Потом был длинный уик-энд по случаю дня Независимости и связанный с ним наплыв клиентов. Я забыл о глазке. Когда через несколько месяцев я снова вспомнил о нем, то звонить в полицию мне показалось поздно, и бизнесу это бы никак не помогло.

Я решил оставить все, как есть. Иногда я думал о том, кем мог быть наблюдатель. Наиболее вероятным кандидатом представлялся мне садовник Хесус. Он был молод, не женат, и даже у самого доброго человека не повернулся бы язык назвать его симпатичным. И, что самое важное, каморка с инструментами находилась в его ведении. Однако Хесус работал днем, а достойные внимания события происходят в индивидуальных джакузи по большей части вечером или ночью. Я мог бы устроить засаду, но это имело свои риски. К тому же, поведение садовника не давало мне прямого повода устанавливать за ним слежку. Кроме того, гостиница была построена еще до Второй Мировой войны, и за это время сменились несколько владельцев и один бог знает какое количество наемных работников. В общем, последние месяцы я старался не думать о заклееном лентой отверстии величиной с двадцатипятицентовую монету. И до сегодняшнего дня у меня почти получалось.

*

Верхние этажи всех трех корпусов «Оленей бухты» связаны закрытыми переходами. Таким образом, от ресепшн до чулана с инструментами можно дойти меньше чем за минуту, и никто из постояльцев ничего не заметит.Почему я вдруг об этом подумал, я не знаю. Я просто встал, достал из ящика стола карманный фонарь и начал подниматься по лестнице.

Сделав шаг внутрь каморки, я закрыл за собой дверь. Несколько минут я стоял в абсолютной темноте. Моя рука сжимала фонарик, но нажать на кнопку я решился только когда услышал шум воды и гудение электромотора с другой стороны стены. Затем я осторожно отодвинул инструменты в сторону и отклеил ленту.

Синди лежала в ванной одна, с закрытыми глазами. Без косметики ее лицо казалось юным, почти детским. Я чувствовал волнение, но не похоть. Наблюдая, я не торопил Синди, не просил ее встать, показаться мне во весь рост или заняться чем-то интимным или непристойным. Я любовался ею. В первые за очень, очень долгое время меня переполняла нежность.

Вдруг Синди на секунду заслонила загорелая спина. Кайл лег рядом. Он долго смотрел в зеркало, – прямо в мой глаз – то и дело поправляя волосы. Чертов нарцисс… Потом Кайл наклонился к женщине. Он что-то ей говорил, и его рука сновала по ее телу под бурлящей водой. Затем он приподнял Синди и усадил ее в углубление на бортике. По губам Синди я успел прочитать «нет, нет», она попыталась встать, но Кайл не дал ей этого сделать. Одной рукой он держал Сидни за плечо, а другой повернул регулятор напора на максимум.

Синди больше не сопротивлялась. Сначала она сидела очень прямо — напряженная и вздрагивающая, потом ее голова запрокинулась, как у человека внезапно потерявшего сознание, лицо исказила гримаса мучительного наслаждения, и сквозь гул электричества я услышал крик, высокий и долгий. Черты, секунду назад сведенные судорогой, разгладились, и на них проступило выражение покоя и счастья. Губы Синди были раскрыты, она продолжала кричать – но вдруг будто захлебнулась. Кайл встал к ней вплотную, положил руку на затылок и начал быстро и ритмично притягивать голову Синди к себе. При этом он смотрел в разделявшее нас зеркало и улыбался. В какой-то момент мне показалось, что он подмигнул.

Кайл подался вперед и одновременно прижал Синди к низу живота – бесцеремонно, словно это было грелка или подушка – и держал ее так несколько секунд. Потом отстранился и, двигая бедрами, стал хлестать Синди по носу, щекам и губам. Дальше я не смотрел.

*

На следующее утро я приехал в гостиницу раньше обычного и удивил Хосе и Марию, предложив помочь с раскладкой фруктов и выпечки к завтраку и уборкой посуды после клиентов. Все же поразительно, сколько может съесть человек, если еда включена в стоимость комнаты и количество подходов не ограничено. Я не издеваюсь и не осуждаю. Я сам такой.

Синди и Кайл появились одними из последних, в полдесятого утра. Я наливал им кофе и сок. На Синди были очки, элегантные, с довольно толстыми стеклами. Вероятно, она не стала надевать контактные линзы. Спокойная и серьезная, Синди была похожа на ведущую телепередачи о политике или финансах. Мысль о том, что эту же самую женщину я видел прошлой ночью в джакузи – голую, беззащитную, во власти животного удовольствия странным образом волновала меня. При этом Синди не казалась мне грязной, оскверненной или использованной. Напротив, я чувствовал, что мы стали ближе. Будто я случайно узнал о тайной трогательной слабости родного мне человека. Ее муж не пробуждал во мне гнева или ревности – скорее, недоумение: что этот до тошноты самодовольный тип делает рядом с моей Синди?

Около полудня они вышли из номера и сложили вещи в «Ягуар». Пока Кайл расплачивался, Синди, гладила Руперта. Уже на пороге она сказала:
– Мне бы так хотелось сюда вернуться… Я буду скучать. Очень.

Когда Кайл и Синди уехали, я, отправив Марию убираться в другом корпусе, вошел в комнату. На кровати лежала большая тетрадь в кожаном псевдоантикварном переплете. Я пролистнул исписанные страницы. На листе с сегодняшний датой я увидел рисунок – всего несколько уверенных штрихов. Обнаженная молодая женщина сидела, запрокинув голову.Ее рот был раскрыт, и в чертах лица застыло выражение боли и счастья.

В ванной я долго смотрел на пластмассовые наконечники инжекторов в сидении джакузи. Мне очень хотелось их вывернуть – просто так, на память. Я удержался. Через день в «Ванкувер» въехала толстуха с девяностолетней матерью, и наконечники потеряли свою привлекательность.

(Окончание следует)