DIY : тупая каша

Чтение превратилось в сладостный, вытягивающий кости и наполняющий отлежавшиеся мышцы лимонадом смысл жизни тринадцатилетнего подростка. Приключения детей капитана Гранта под утро вжималась в ничего не соображающую голову, чтобы следом накрыться Смоком Беллью и Мересьевым, Вакулой и Сашей Панкратовым, передовицами Правды, Труда, Комсомолки, статьями Гайдара, в которые никто кроме Гайдара не врубался и не верил, да что уж там – даже стенограммами заседаний Президиума Верховного Совета РСФСР… Вместо выводов и вдумчивой оценки закрывались одни и тотчас открывались другие книги, газеты, журналы… Глотание любых текстов стало почти физиологической потребностью, заставляющей первым обшаривать почтовый ящик в поисках газет; вместо центрового подвала идти в библиотеку; рвать почтовые бандероли с выписанными книгами… и скорей, скорей на любимый диван — пожирать текст, — именно жрать, без разбору, страницу за страницей, превращая мозг в тупую кашу из нужной и ненужной информации…

Только в конце второго курса, лихо восполнив в областном центре все не доставшиеся мне в школе впечатления, вообще перестав читать, я понял, что из себя представляла эта подростковая книжная болезнь. Она была самый простой выход в другую действительность из окруженного болотами сибирского городка, забитого нефтью, мошкой, жгучими морозами, бывшими советскими запутавшимися в жизни интернациональными трудягами, шпаной, и паленым спиртом со странным названием Рояль.

А благодарность появилась в начале третьего курса. Это произошло в тот момент, когда я, в составе тройки молодых пьяных бакланов, засовывал другу в рот ложку, пытаясь вытащить его язык из глотки. Друг, правдами и неправдами продвинутый из нашего городка на первый курс университета, за последние школьные годы измучил ханкой и вены и родителей. Еще не зная номера своей группы, в первую же учебную неделю он нашел единственное, что ему было нужно, и жестоко сорвался… В тот момент, когда он начал дышать, хрипя изодранным горлом, захватывая воздух сквозь воткнутую в глотку алюминиевую ложку, я смотрел на его посиневшее лицо, и в память врезался пятнадцатилетний навсегда сосед Тимка…

…Тимка сидел в моем подъезде на нашем семейном картофельном ящике, кипятил зажигалкой какой-то булькающий смрад, и ласково шептал нам с ложкой: «ща…ща…». Все-таки еще полуботан, я тогда почти вылечился от книжной болезни – меня вытащило на свет дрожащее от избытка тестостерона постоянно озабоченное и прыщавое тело. Я вставал на путь правильного пацана, попробовав траву, спирт, вживаясь в подвалы, полные кумара, бессмысленных драк, гитарных аккордов о кайфе-зоне-маме, и безобразных попыток склонить какую-нибудь дурочку на круг… Впереди был следующий уровень — банка воды, набранной из водопровода, к которой по очереди прикладывались в подвале старшаки, а потом со знанием дела блевали; неспешные длинные разговоры без единой улыбки с зависаниями и почесываниями; медленно отрывающиеся друг от друга влажные слипшиеся ресницы… В тот момент, когда Тимка всосал во второй шприц полтора куба коричневой взвеси, мать открыла дверь, и потребовала сходить за хлебом. Когда я вернулся, Тимка уже ушел на одному ему ведомые движения. Больше, вплоть до его передозировки — царство ему небесное, свариться не сложилось…

Потом появилась она. Насколько эта девятиклассница произвела фурор среди мужского населения школы, настолько отрицательное впечатление она произвела на всех наших правильных девочек. В этой высокой стройной шатенке с еле заметной татарской раскосостью в глазах чувствовалась порода, держалась она особняком, и не посещала культурно-массовые мероприятия вроде распития всем классом на перемене трехлитровой банки ерша из двух-с-половиной литров пива и пол-литра водки, или посещения подвалов, в которых после школы обитали все правильные пацаны. И немного баб — как сами себя называли правильные пятнадцатилетние девочки.

Она жила недалеко от школы, и наша шпана часто ошивались в ее дворе или подъезде. Будучи частью этой шпаны, а также натурой тщательно скрываемой тонкой душевной организации, я, конечно, моментально пропал в этой отстраненной и стройной девочке. Уж не помню, как набрался духу и стал приходить один. Этот подъезд стал моим вторым, нет, первым домом — мне не нужно было ничего, кроме лестничной площадки на пятом этаже, где мы часами болтали на неведомые мне сейчас подростковые темы, и каждые несколько минут дулись друг на друга. Иногда в ее глазах появлялись искорки, и тогда мы целовались, шарахаясь в стороны при малейшем звуке.

Вообщем, встрял я… Во-первых, от этих новых эмоций иногда становилось жутко – казалось, не хватает воздуха, и я просто лопну, пытаясь вдохнуть больше… Во-вторых, я определенно поступился правилами перед всеми, кто считал, что правильные пацаны ходят толпой, а не с бабами.

Итак, мне пятнадцать… Повторив про себя странные отцовские слова о том, что, если я столько буду читать, то вырасту мшистым пнем в очках, я захлопнул какой-то из бесчисленных томов Пикуля. Как можно столько написать… ну три-пять плотных тома… дальше почему-то начинало подташнивать. Пойду к ней. Тщательно изучив сегодняшнюю степень прыщавости в зеркале, одел старую овечью советскую дубленку, и засунул в меховушки пачку сигарет «Конгресс». Распахнув двери подъезда, втянул морозный воздух, и, в предвкушении встречи, похрумкал по заснеженным дворам в нужном мне направлении…

Рано или поздно это должно было произойти. Увидев Рыжего со стайкой правильных пацанов в модных тогда коричневых китайских кожаных куртках, стоявших колом на морозе, я сразу понял – что-то будет. Весь район знает, куда натоптана моя дорожка — последние пару месяцев я никак не участвую в общественной и культурной жизни нашего подвала, что автоматически выносит меня за пределы нормальности. Рыжий — жилистый, младше меня на год дерзкий пацан, был мне давно и хорошо знаком – по детству много времени проводили в одних компаниях, жили в соседних дворах. Поднялся Рыжий, когда его старший брат оттянул полгода в СИЗО вместе с Кирпичом – лидером всей нашей городской шпаны. Буквально за полгода Рыжий стал главным школьным отморозком, позволяя себе при завуче и визжащих девчонках таскать по школе в расстегнутой ширинке резиновый член с яйцами (и где он его откопал в начале перестройки?).

Правильно пожавши каждому правильному пацану руку, понимаю, что настрой вполне себе ничего, и, даже возможно, не в этот раз… поворачиваюсь и спокойно шагаю по своим делам.

- Слышь, а ты чо, опять к своей… Этой…? — слышу вдогонку голос Рыжего, которому, похоже, именно в этот момент стало скучно.
- Ну, — отвечаю я, напрягшись…
- Так это — мы ее вчера по кругу пустили! – хохочет Рыжий, всем видом радуясь удачной шутке, и ожидая одобрительного смеха от правильных пацанов. И моей реакции. А что, классная шутка. «Ходить с бабой» — для тех, кто не в толпе, а правильные пацаны всегда в толпе — у Рыжего, Данила, Расула или Давида. А поскольку у правильного пацана с бабами нет времени ходить, то от того, как я отнесусь к шутке, зависит многое. Даже возможно, что при правильном подходе Рыжий продолжит: «…ну ла-а-адна-а, чо ты скорчился, прикалываюсь, хули …»…

Но ведь так снег хрустел, и пачка «Конгресса» в меховушках…

- Да пошел ты нахуй, Рыжий.

Щербатая улыбка медленно исчезает с рябого лица… Рыжий – яростно, глухо и четко выговаривает: — Сейчас и ты, лох, по кругу пойдешь.

- Я тебя… сам… сейчас по кругу пущу… понял, Рыжий! – выдавливая из себя каждое слово, отвечаю я, смотря ему в глаза.

Выжидаю несколько мучительных секунд, поворачиваюсь и медленно ухожу. Постояв полчаса у нее в подъезде, так и не позвонив в дверь, возвращаюсь домой. Из головы не выходит разговор…

Утром второй парой физкультура. Спортзал наполняется оживленными подростками. Кто-то на подоконнике пишет очередную чушь про параллельный класс. Парнишки в цветных китайских растянутых свитерах сидят группками на корточках и обсуждают последние новости. Девчонки задирают какую-то тихоню. Все весело орут матом и жуют по две-три жвачки сразу…

Сидящий на корточках напротив меня кореш поднимает глаза, опускает, и взглядом предлагает обернуться: Рыжий. — Пойдем, выйдем, — коротко бросает Рыжий, не оборачиваясь, выходит. Встаю. Корешу все ясно, кивком головы снизу вверх задает немой вопрос; облегченно отворачивается, когда отвечаю — сам разберусь. Медленно выхожу из притихшего зала… Так и есть. Расул. Крепкий восемнадцатилетний аварец, с репутацией бескомпромиссного бойца. Маленький татарин в широченных штанах и кепке. Какой-то неизвестный волосатый парень лет двадцати. И Рыжий.

После правильного рукопожатия, Расул предлагает: — Ле, пацаны, ваша разборка же есть — махайтесь в толчке…

- Хорошо, пойдем …

Самое страшное в запланированной драке – это начало. Вроде не слабак, и дрался не однажды… Но каждый раз, когда нужно начинать, появляется ступор. Вставать в боксерскую стойку? Или повернуться как в каратэ? Ебнуть первым?

Ррраз!!! – и получаю краем толстой подошвы по голени, нога подгибается; я обнимаю Рыжего и зашвыриваю нас обоих в дверь туалетной кабинки; начинаем беспорядочно махать руками, лишь бы зацепить первому – оба знаем – дальше проще… Через секунд десять, подняв к лицу кулаки и тяжело дыша, вяло тыкаем друг в друга ботинками, пристально наблюдая из-под поднятых кулаков за соперником.
Двва!!! – получаю сбоку под дых… и все-е… н-нач-ч-аллоссь…

Били недолго – секунд пятнадцать, тщательно выбирая места, не защищенные руками и локтями… Один удар под дых, второй сразу в лицо, и наоборот… Здесь главное – подольше не падать, если свалишься – будут долго бить ногами наотмашь…

После того, как я обрушился головой на пол, пнули пару раз для убедительности. Хлопнула дверь. Крепкая голова, — почему-то первое подумал я, ощущая под щекой вонючий и влажный туалетный кафель… Нужно подниматься… Сначала встал на корточки — опустил голову, подышал. Костяшки пальцев разодраны, чувствую, как лицо налито кровью и опухает губа. Голень отбита, ноют ребра… Ну все.., все.., вроде все нормально… Прислонился к стенке… Посидел минутку… Кряхтя, встал, подошел к раковине, с интересом взглянул в разбитое зеркало…

Первым в туалет заскочил кореш: …Бля! Вот! Суки! Ты! Завтра! Толпу! Соберем!!! Бля, Рыжий! С Расулом! Падла-один-очканул-махаться!!!

Наклонившись к раковине, я молча умывался. Вода жгла разодранные костяшки пальцев, а из носа текла через растянутые в кривой счастливой улыбке губы теплая кровь…