Титанушкин : Архивариус

Градиенты серой мерзости в питерском влажном неба издевательски небрежно обозначали «ночь?» (именно так: в кавычках с маленькой буквы и вопросительным знаком). Шаркая старыми сланцами по кафельному полу Кузьма Алексеевич вошел в помещение за толстой железной дверью. Щелчок выключателя вместе с приглушенным светом выплюнул декорированные под патефон звуки блокадной симфонии. Три невесомых фигурки у дальней стены испуганно засуетились над обломками старого стула, наперегонки выбирая щепки и засовывая их в печку-буржуйку.
Кузьма Алексеевич не без удовлетворения вглядывался в изможденные силуэты. Всё было так, как он хотел. Всё кроме одного. Слабый свет не мог утаить темной кожи и азиатских глаз существ, занятых в его постановке. Он раздраженно выключил свет, в месте с которым умерла и музыка. Короткое мгновение тишины разорвали детские голоса:
«Время слово сказать о солдатской медали.
Ту медаль в 43-м на фронте вручали...»
Темнота скрывала слезы, на щеках старика. Пронзительность детских голосов обжигала сердце...
«Может вам рассказать ветеран вспоминая,
как до линии фронта ходили трамваи,
как стояли ни шагу назад
ленинградцы за свой Ленинград...».
Старик поспешно вытер слезы рукавом и снова включил свет. Двое из тех кого он про себя называл «негромонголятами» получили свои 125 грамм подсушенного хлеба. Третий — инъекцию. Это означало, что Кузьме осталось немного.
По расцвеченным улицам беззвучно шныряли электробусы и гидроциклы. Над головой в паутине линий пневмопочты угадывалась суета аэрокаров. Со всех уличных экранов скалился темнокожий губернатор. За стеклами клубов веселились смуглые подростки.
Кузьма Алексеевич смотрел под ноги. Санки с поскрипывали сзади, легко справляясь с весом вытянутого предмета, завернутого в одеяло. Стариковские губы беззвучно шевелились:
Медаль за оборону Ленинграда
не просто наша память о войне,
металл её откован в дни блокады
и закалён в невиданном огне....