hemof : Малыш.

Малыш.

Он сидел на маленькой кухоньке, под ярким светом электрической лам-почки, он сидел, дрожал и невыносимо вонял.
Максу было уже два месяца от роду. Он выглядел крепким породистым щенком без малейшего изъяна, с мощными прямыми лапами и широкой грудной клеткой. Вся его такая короткая щенячья жизнь, до сегодняшнего дня, состояла из одних удовольствий. Что может быть прекраснее жизни под тёплым ласковым небом, среди миллионов запахов родного дворика и мягко-го уюта хозяйского дома? Макс любил жизнь, любил руки, большие сильные хозяйские руки, которые он помнил с того самого времени, когда он вообще стал что-то соображать. Что ещё нужно для маленького щенячьего счастья, если тебя любят, кормят, с тобой играют, ласкают, целуют? Как это ни парадоксально, но чёрно-белый собачий мир вокруг начинает переливаться всеми мыслимыми оттенками радужного неба.
До этого самого дня
Этот день начинался так же прекрасно, как и все предыдущие. Макс проснулся с первыми лучами утреннего солнышка, он всегда просыпался очень рано, он не понимал, как можно спать, когда солнце поглаживает твою шерстяную спинку и зовёт поиграть с ним в догоняшки.
Пройдёт совсем немного времени, чуть больше года, и, стоя в сцепке со своим противником, пережёвывая его шкуру, ощущая кровь в своей пасти, он возненавидит солнце, прожигающее его до самых костей. Солнце во время боя станет его врагом номер один. Но это будет потом.
Макс смешно ковылял из комнаты в комнату, переваливаясь на своих ещё не достаточно мускулистых щенячьих лапах. Дом был его огромным сказочным замком, где в каждой комнате были свои запахи, свои тени и по особому шепчущие стены. Макс иногда слышал, как стены разговаривают: он ложился у одной из них, и его голова наполнялась еле слышными голосами, похожими на шорох ветра во дворе. Макс долго прислушивался, пытаясь разобрать, о чём шуршат стены, но никак не мог уловить единой связной картины, перед внутренним взором проносились лишь образы неясных силу-этов, никогда не виденных им, но возникших вдруг из ниоткуда, как будто пришедших из другого мира, не его, не собачьего мира. Но он вскоре воз-вращался опять в свою щенячью жизнь, как только слышал голос самого до-рогого, самого желанного, любимого, умного, справедливого существа.
Хозяин. Вот смысл его собачьей жизни, вот то, для чего он появился в этом мире.
- КРАСАВЧИК, МАЛЫШ, МАКСИК. ИДИ КО МНЕ, МОЙ ХОРОШИЙ. ИДИ, МОЙ МАЛЕНЬКИЙ. ПОРА КУШАТЬ, ПОРА ВЫРАСТАТЬ В БОЛЬШОГО, СИЛЬНОГО, ЗЛОБНОГО ПСА. ИДИ КО МНЕ, МОЙ БЕЗУМНЫЙ МАКС.
И Макс бежал, смешно загребая по полу неуклюжими лапами, бежал изо всех своих ещё таких маленьких сил, потому что голос хозяина – это молитва, это религия собачьей жизни. Можно наплевать на всё, даже на собствен-ную жизнь, но голос хозяина – превыше всего. Была ещё женщина хозяина. В голове у Макса для неё тоже было отведено своё место. Он уважал и любил её, но что могла значить эта любовь по сравнению с преданностью хозяину, это было всё равно, что сравнить большую мозговую косточку с куском старой вонючей резины, валяющейся во дворе.
В этот злополучный день всё было, как всегда. Макса покормили вкусным творогом и дали насладиться душистым мясным бульоном. Хозяин поиграл немножко с ним и с куском старой изодранной кофты. Макс крепко впивался зубами в кусок материи и грозно рычал, мотая изо всех сил головой.
- МОЛОДЕЦ, МОЛОДЕЦ, МАЛЫШ. ПОКАЖИ ЕМУ, ПОКАЖИ ЭТОМУ УБЛЮДКУ, КАКОЙ ТЫ СИЛЬНЫЙ. РАЗОРВИ ЕГО НА ЧАСТИ.
- А У НЕГО УЖЕ ХВАТКА ЧУВСТВУЕТСЯ, — сказала женщина хозяина. – СМОТРИ, КАК ВЦЕПИЛСЯ, НЕ ОТТЯНЕШЬ.
- ОН БУДЕТ САМЫЙ НЕПОБЕДИМЫЙ, САМЫЙ СВИРЕПЫЙ ПЁС В МИРЕ. БЕЗУМНЫЙ МАКС, ТЫ ЕЩЁ ЗАРАБОТАЕШЬ МНЕ МНОГО ДЕНЕГ.
Потом его выпустили во двор. Макс забыл обо всём на свете, отдаваясь могучей силе движения. Он носился по двору за глупыми воробьями, грозно рычал на большую чёрную шину у сарая, катался по мягкой траве, он бегал, неосознанно тренируя своё тело, чтобы в будущем оно помогло ему выжить в схватках с другими псами. Жизнь полна движения, особенно когда ты ещё совсем щенок. Собака семьдесят процентов богом отпущенного ей времени проводит в движении. Пёс должен двигаться, чтобы не быть больным, больные собаки никому не нужны.
Макс резко остановился, как будто наткнулся на невидимую преграду. Тёмно-серая ободранная дверь была чуть-чуть приоткрыта. Совсем чуть-чуть, так, чтобы в неё как раз мог пролезть двухмесячный щенок. Макс на-прягся, принюхиваясь. Эту дверь он заметил давно. Как только его стали выпускать гулять во двор, он сразу заметил эту дверь. Там был запах. Только в этом месте за этой дверью был этот запах – за дверью пахло человеческими испражнениями. Запах в жизни собаки имеет огромное значение. Так уж устроены их глаза, что они всё видят в чёрно-белом цвете. И поэтому для собаки не важно, какой красоты объект находится перед её глазами, всё равно она не в состоянии оценить его по достоинству. А вот то, как он пахнет – это уже совершенно другое дело. Нюх для собаки – всё равно, что глаза для человека; всё то, что мы можем определить по внешнему виду, она определит по запаху.
По заложенному в него древнему инстинкту Макс знал, что он должен был подойти и понюхать то место, которое было отмечено испражнениями другого существа. Для собак это как паспорт, как заявка о том, что ты существуешь и оставляешь за собой право прийти на то место, которое пометил первым. Место за тёмно-серой дверью обладало таким сильным запахом, что оно одновременно и пугало, и притягивало Макса с непреодолимой силой. Он чувствовал просто болезненное желание сунуть туда кончик своего чёрного любопытного носа, хотя бы одним глазком взглянуть на то место, куда иногда заходили люди, и хозяин в том числе, и всегда плотно закрывали за собой дверь, не пуская Макса внутрь. Он частенько подкрадывался к двери и долго принюхивался, пытаясь просунуть нос в маленькую щель под дверью. Ему просто жизненно важно было приблизиться к месту, отмеченному таким сильным запахом.
И вот он стоял у двери, возбуждённо подрагивая всем напряжённым телом, и смотрел на приоткрывшуюся щель.
«Я должен войти туда. Я войду и тоже помечу это место. Пусть знают, что там был и я».
Макс осторожно просунул голову. Внутри туалета, в наступившем мраке, глаза его почти не различали ничего, а нос был сразу забит таким мощ-нейшим запахом человеческих выделений, что Макс вначале испуганно от-прянул, встряхивая головой, он почувствовал неосознанный страх, как будто в его маленькой голове ярко вспыхнул сигнал опасности. Несколько секунд он стоял, замерев на месте, но он был щенком, и, как у каждого щенка, его любопытство было сильнее его страхов.
Тёмное место. Скользкие гладкие доски насквозь пропитаны ЭТИМ запахом. Этим запахом… Макс наткнулся на небольшой порожек и осторожно взобрался на него. Его передняя лапка робко прошуршала по доске и провалилась в пустоту. Напрягая зрение, Макс увидел в досках круглое отверстие правильной формы.
«Надо вернуться к хозяину. Здесь слишком страшно».
Запах плотным живым существом поднимался прямо из отверстия. Вонь заглушила все остальные органы чувств, кроме осязания вони. Макс медлен-но, подрагивая от напряжения, чуть дальше продвинул голову над отверсти-ем.
«Здесь страшно. Всё, я ухожу».
Он ещё чуть-чуть вытянулся над краем дыры. Его правая лапка прочно упиралась в самый краешек гладкой доски, а левая так и продолжала свисать в пустоту. Снизу, в глубине дыры, что-то тускло поблёскивало. Внизу было что-то невообразимо ужасное и, в то же время, такое манящее. Макс немного пригнул голову, всматриваясь в пустоту,… Правая лапа скользнула по гладкой доске и провалилась вниз, в чёрную вонь. Он отчаянно дёрнулся задними лапами, но зацепиться было не за что.
«Не надо!!!»
Макс звонко взвизгнул. Низ живота ощутил под собой скользящую мокрую доску.
«Не надо!!!»
Он полетел вниз.
Первые мгновения он пытался отчаянно визжать, но потом несколько раз хлебнул вонючую жижу и больше уже не мог произнести ни звука.
Ему было два месяца, и он начал своё первое настоящее сражение за жизнь, сражение внутри помойной ямы, барахтаясь в зловонии плотной массы разжиженных испражнений. Его потом ещё долго будет преследовать эта вонь. Уже став взрослым бойцовским псом, он не раз ощутит в своей собачьей глотке вкус перемешанного с мочой человеческого кала.
Дерьмо. Дерьмо вошло в него через кожу, через глаза, рот, нос, уши, кричащие от вонючего ужаса мозги. Дерьмо. Он нырял с головой, загребал лапами плотную жижу и снова протискивал своё тело на поверхность. Ино-гда он думал, что уже сдох, но инстинкт жажды жизни снова заставлял работать его лапы. Мозг Макса уже давно отказался от борьбы, он был полон говна и смирился с тем, что его существование закончится именно здесь, в этой помойной яме. Но инстинкт был против. Инстинкт его знаменитого отца, злобного Блэка, заставлял его снова и снова выныривать на поверхность, инстинкт его матери, великолепной Роузи, хотел снова увидеть серое небо и траву. Макс был просто маленький слабый щенок, но его сумасшедшие псы-родители, порода его злых гордых предков не хотела смириться со смертью в помойной яме. Они были пит-бультерьерами, выведенными специально для боя, и они хотели умереть в бою, и дышать свежим воздухом, а не зловонием человеческого дерьма.
Хозяин курил на кухне, перечитывая, старый банальный детектив, когда услышал крики женщины. Он выглянул в открытую форточку.
- БЫСТРЕЕ, БЫСТРЕЕ! – Она стояла у двери в туалет, с широко открытыми испуганными глазами и изо всех сил махала руками, зовя его на помощь. – СКОРЕЕ, ЖЕНЯ, СКОРЕЕ! ГОСПОДИ, НУ СКОРЕЕ ЖЕ!
Он выскочил, как и был, босиком, в одних тренировочных штанах.
- МАКСИ ТАМ! – всхлипывала она срывающимся голосом. – ОН ТАМ! ОН ТОНЕТ!
- ДЕРЖИ МЕНЯ ЗА НОГИ! – Он влетел внутрь туалета и упал перед дыркой на колени. Внизу слышалась какая-то неясная возня и чавканье. «Бог ты мой!» — ДЕРЖИ ЗА НОГИ!
Дыра была слишком узкой для его мужского тела. Вцепившись руками, он с треском оторвал одну доску и просунул руки, а затем плечи, в отверстие. Женщина крепко держала его за ноги. Хозяин продвинул своё тело ещё дальше, по пояс, и затем его руки коснулись холодной жижи. Руки шарили в темноте, разгребая плавающее в воде дерьмо. Он почувствовал, как вонь входит в глотку и направляется прямиком в желудок, стараясь вывернуть его наизнанку. Макса не было.
«Утонул, ай блин, утонул, сукин сын, утонул!»
Вдруг ухо уловило еле слышный всплеск, как будто кто-то медленно взбулькнул среди застоявшегося болота. Хозяин засунул руки глубже в дерьмо и сделал ещё несколько круговых движений. Наконец его рука ухватила нечто плотнее и больше других плавающих кусочков говна. Он дёрнул это вверх, но оно выскользнуло из руки и снова обрушилось в жидкую вонь. Хозяин грязно выматерился и опять нырнул вниз. Он поймал Макса ещё раз, ещё не пришло его время умирать.
Хозяин медленно, при помощи женщины, выбирался из помойной ямы, прижимая к груди, маленький, чёрный, вонючий комок. Макс был в бессоз-нательном состоянии, он почти не дышал, но он был жив. Он был в тысячу раз живее оставшегося в помойной яме плавающего дерьма.
А вечером он сидел на кухне, десять раз вымытый шампунем, но всё равно вонючее всех бродячих собак, вместе взятых. Он сидел, вонял и дрожал.
Макс долго смотрел на яркий свет лампочки, пока глаза не заволокло белой простынёй, а потом он увидел картину. Его щенячья голова ещё не могла осознать, что происходит, но он чувствовал, что что-то не так. Он видел картину в широкой золотистой раме… Картина была маленькая. Если сложить раму вместе, то она оказалась бы больше самой картины… Между жёлтых глинистых берегов текла ласковая голубая река… По бокам стояло три дерева… Три дерева с разными листьями… С листьями разных цветов… На одном дереве листья были жёлтые, на другом красные, а на третьем соч-ного зелёного цвета… А на первом плане был рухнувший в реку ствол ко-ричневого цвета… Макс подумал, что это, наверное, ветер сломал коричне-вое дерево… ОН ВИДЕЛ ЦВЕТА… Он видел даже малейшие оттенки цветовой гаммы листвы на деревьях… Красный, жёлтый, зелёный, коричневый…
Макс закрыл глаза, и, устало, вздохнув, положил мордочку на лапы. Как страшно было умирать в вонючем чреве помойной ямы.
«Красный, жёлтый, зелёный, коричневый… и голубая река…»