Лесной разбойник Мандавош : Потерянные очки

Вспоминаю себя шестилетнего. Было это летом, двадцать лет назад.
Родители, с наступлением первых погожих июньских деньков, предпочли избавиться от меня как минимум на полтора месяца — впервые отправили отдыхать к бабушке и дедушке. Ведь в стране, особенно в столице, летом 1991 года было довольно неспокойно.
В течение первых двух дней я привыкал к новым, деревенским, не знакомым мне условиям жизни. Тяжелее всего оказалось привыкнуть к родителям моего отца. Бабка всё своё внимание сосредоточила исключительно на домашних делах: убиралась, кашеварила и, конечно же, не пропускала ни одного эпизода из уже тогда начинавшего появляться на отечественных экранах многочисленного зарубежного «мыла». Иногда слушала по радио редкие новости о распадающемся Союзе и предстоящих выборах президента независимой России. Такая уж она была женщина. Вернее такое вот впечатление сложилось. Может быть, оно и не вполне правдивое, зато бабка хотя бы всё время была у меня на виду. Другое дело, что она решительно не замечала маячившего под ногами родственника.
Деда же своего, начиная со второго дня, я видел исключительно по вечерам. Рано утром он просыпался в соседней комнате под чудовищную какофонию звуков, доносящихся из недр старого, ровесника века, будильника. А я уже знал, что будет происходить дальше с точностью до минуты, достаточно было увидеть это один раз в день приезда чтобы понять — всё будет именно так и продолжаться изо дня в день. А происходить будет следующее: дед нажмёт кнопку на крышке будильника, отборно при этом выругавшись; минут десять просидит на кровати, без единого движения, уставившись в щель на полу; встанет и шаркающей походкой направится к холодильнику, на котором всегда лежали его дурно пахнущие сигареты «Прима». Взяв одну, он выкурит её тут же. Поднимет с пола жестяное десятилитровое ведро со следами ржавчины, выйдя во двор, наполнит его ледяной водой из «ключа» и с воплем японского ниндзя выльет содержимое на себя. Возьмёт стоящие у притолоки консервную банку из-под тихоокеанской сайры и лопату и, никуда не спеша, отправится к навозной куче копать червей для своего любимого занятия — рыбалки. Обычно бабка уже просыпалась к тому времени, когда дед возвращался домой с полной банкой червей. Лопату он никогда не считал нужным чистить — просто ставил её на место. Заходил в комнату, где на газовой плите вовсю свистел кипящий чайник. Бабка сидела на стуле, слегка сгорбившись, сложив руки на коленях и точно так же пристально разглядывая щель в полу. Дед снимал чайник с плиты, заваривал кофе, как можно более крепкий, делал пару маленьких глотков и отрывисто произносил в пустоту те единственные связные слова, которые я сквозь сон иногда слышал: «Пойду… с мужиками… на рыбалку...». Брал удочку и уходил восвояси. Возвращался он всегда поздно, всегда пьяный и практически всегда без улова. Именно в такие моменты я его и видел.
И это, к сожалению, стало нормой жизни: бабка занята своими делами, а дед — своими. Я вынужден был привыкнуть к ним, а, привыкнув, слонялся по комнатам без какого бы то ни было дела. Длилось это всю первую неделю июня 1991 года и вполне естественно, такое праздношатание должно было рано или поздно закончиться.

В то утро бабка не могла найти программу передач, потому что не могла найти свои очки. Пришлось мне искать и то и другое. Перерыл всё: ящики кухонного стола, серванта ( там оказалось скопление старых газет, журналов и ветхих книг ), тумбочки во всех комнатах. Даже в духовку заглянул — пусто. Пропали очки. Бабка негодовала жутко. А программа передач — да чёрт с ней; у меня теперь появилось новое занятие. Зачем тратить свои силы на поиски какой-то одной газеты, да и то не для себя, если только что ты нашёл сотни других, намного более интересных на первый взгляд? Сложены они были в шесть аккуратных стопок, каждая из которых в отдельности представляла собой изображения одного и того же мужчины на страницах различных изданий. Персонажей этих я сразу же узнал. Их портреты я несколько раз видел в стенах детского сада, рядом с кабинетом заведующей. Правда, на стене, как я помню, красовалось не шесть, а семь дагерротипов в праздничных рамках.
Два дня я безвылазно сидел в своей комнате среди разбросанных тут и там газет. Запах порядком выцветшей типографской краски и шелест бумаги представлялись мне тогда куда интереснее всего остального. Даже перестал обращать внимание на постоянные бабкины причитания по поводу утерянных очков.
Я читал запоем, хотя с виду могло показаться, будто я занимаюсь лишь перелистыванием страниц. Алфавит уже знал назубок, легко складывал слоги в слова, однако смысл некоторых из них от меня ускользал. Но тяга к новым знаниям не позволяла вешать нос.
Двухдневное уединение закончилось так же внезапно, как по сути своей и началось: дверь в комнату со слабым скрипом приоткрылась, и в образовавшийся зазор шагнула бабка. Сильно прищурившись, она изрекла всего два слова: «Твою мать!!!» Она была чем-то крайне поражена. Я уже вовсю готовился к тому, что сейчас она закатит мне скандал из-за устроенного мною же бардака. И оказался не прав. Её интересовала не разбросанная по полу пресса, а я сам. Бабка подошла, крепко взяла меня за руку, вывела в соседнее помещение и поставила перед огромным, во весь рост зеркалом для того чтобы я мог полюбоваться на свою внешность: взъерошенные волосы, местами слипшиеся в клочья, и впечатляющего размера мешки под глазами — от постоянного чтения. Зрелище было то ещё… Я находился в ступоре. И опять вмешалась бабка: «Пора бы тебе выйти на свежий воздух, внук!». И указала мне пальцем на дверь.

В течение следующих трёх часов мне представилась возможность познакомиться с местной деревенской шпаной, которой родители с младых ногтей внушали ненависть к городским. Как бы мне ни хотелось, но разговоры с каждым из них всё равно начинались с диалогов в духе «Паниковский vs Балаганов» и заканчивались синяками с обеих сторон. Несмотря на то что проверка «на мужика» была пройдена, своим в этой компании отморозков, с шести лет нюхающих клей и пьющих самогон, я так и не стал.

Спустя полчаса, прошедшие после возвращения домой, я сидел в своей комнате с лицом и кулаками, покрытыми какой-то тёмной жидкостью с неприятным резким запахом ( йодом, как я впоследствии узнал ). За время моего отсутствия прародительница навела порядок и на полу и во всей комнате. Я опять открыл тумбочки серванта. Книги находились на месте, но вот журналов и газет уже не было. Распахнув дверь, я хотел было спросить «Ба, а где газеты?», но увидев бабку, ковыряющуюся кочергой в печке и всё ещё продолжающую что-то бубнить про свои потерянные очки, оставил это дело. И так ясно. Зачем ей понадобилось топить печь в июне? Ведь явно не для того чтобы согреться.
Теперь читать газеты мне было не с руки. С этого момента я на пару суток посвятил себя изучению домашней библиотеки. Она была совсем не большая, насчитывала около сотни томов. Здесь соседствовали: Майн Рид и Вениамин Каверин, Роберт Льюис Стивенсон и Дмитрий Фурманов, Жюль Верн и Аркадий Гайдар, Габриэль Гарсиа Маркес и Михаил Булгаков, полные собрания сочинений А. С. Пушкина и С. А. Есенина, детективы Дика Фрэнсиса и романы Фёдора Михайловича, труды Жана-Поля Сартра и Марселя Пруста. Я долго пытался понять, по какой такой причине два пацана случайно увидели сумку со старыми письмами и решили во что бы то ни стало отыскать пропавшую экспедицию или для чего жители глухого села поставили при входе в это село табличку с надписью “Бог есть”. Стоит ли говорить, что ни одной книги за всё время пребывания в деревне я так и не прочитал до конца…
И тут в моё кратковременное затворничество снова вмешалась бабушка, так и не нашедшая ещё к этому времени свои очки. Она стремительно теряла зрение. Оказавшись на пороге, сильнее прежнего прищурилась и нетвёрдой походкой, размахивая руками по сторонам, направилась ко мне. «Так вот почему ты не выходишь из комнаты», — решительным тоном сказала бабка, остановившись. И добавила, потрясая томиком с приключениями Колхаунов, Пойндекстеров и Мориса Джеральда: «Господи, да ведь эта книга сделала тебя совсем безумным!». Она не разделяла моей тяги к литературе.

Ранним вечером 12 июня 1991 года бабка повела меня в соседнее село к одной из своих, что называется, «хороших подруг». Село это располагалось на противоположном от нас правом берегу реки Жраки. Переходить реку надо было по висячему деревянному мосту. На протяжении всего пути, начиная с порога своего дома, она бормотала: «Вот ведь напасть, а! Ну что за день такой! Мало того, что страной руководить теперь будет человек сомнительных качеств, так ещё и внучок с пяти лет за книги сел! Ничего… Сейчас над тобой поколдуют немного, и станешь нормальным». Я же донимал её вопросами наподобие таких: «А куда мы идём?» или «Зачем мы вообще куда-то идём?». Бабка не выдержала и крикнула: «Терпи, скоро всё узнаешь!!!» И я почувствовал себя паяцем…
Мы шагали по узкой тропе сквозь поросшее высокой травой поле. Вот уже вдалеке показался силуэт моста. Однако ещё до того как мост обрёл свои реальные черты, метрах в ста слева от него я увидел сидящего на берегу одинокого человека. Приглядевшись, я понял, что это мой дедушка. Удочки в его руках я не заметил. Может быть, она лежала где-то в траве. Точно так же, как и не увидел рядом с ним ни одного из соседских мужиков рыболовов. Зато в его руках находилась стеклянная бутылка — она блестела на солнце. Дед то и дело прикладывался к ней. «А почему дед сидит один?» — спросил я у бабки. Она раздумывала над ответом секунд пять и выпалила следующее: «Это не он!» Но картина на берегу не на шутку напугала меня, потому что ЭТО БЫЛ ОН. Напугала подобно тому, как напугала легенда о происхождении названия реки.
***
Согласно старой легенде, войска Батыя пересекали реку, и было это где-то на востоке современного Михайловского района Рязанской области. Когда войска Батыевы вошли в реку, то выяснилось, что пересечь ее непросто, — будто сама русская природа сопротивляется нашествию захватчиков — река оказалась очень бурной, глубокой, в ней были сильные водовороты и большое число омутов!
Возведя укрепления, реку армия всё-таки пересекла, но при этом погибло много монгольских солдат, и, что самое страшное для Батыя, погиб его сын. Его утянуло в один из водоворотов! Спасти сына Батыя так и не удалось.
Батый очень осерчал на эту реку, горевал, а потом сказал: «Эта проклятая река сожрала моего сына. Так пусть же имя ей теперь будет: Жрака!» С тех пор реку эту стали называть «Жрака».
***
Дед, сидящий в одиночестве на берегу, в одночасье представился мне горюющим по своему сыну Батыем. Мне стало ещё страшнее, и я сказал бабке, что не хочу ни в коем случае переходить эту реку. Не хочу, потому что почувствовал: если сделаю хотя бы пару шагов по мосту, то он обязательно проломится подо мной и я упаду в холодные воды. Что было сил я рванул свою руку, освободился и, покрываясь мурашками, побежал домой. Бабка стояла на месте и громко причитала по поводу разваленной страны, бессмысленной жизни и своего непутёвого внука...
Я бежал и думал о том, что у кого-то разрушилась страна и нет смысла жить дальше, а я не сегодня так завтра пойду первый раз в первый класс.
Я бежал, чтобы быть как можно дальше от бабки...
… от деда...
… от реки...
… и от этого чёртова моста!
Ведь у меня жизнь только начиналась.
А бабкины очки так и не нашлись, зато укрепления, возведённые армией Батыя, сохранились до сих пор.