Лузер : Мистический опыт №2

Гарцуя на высоких каблучках видавших виды итальянских ботинок бежевой кожи, заслуженный артист Казимир Алмазов беспечно фланировал по Невскому проспекту в направлении набережной. Его слегка потертый, некогда роскошный твидовый костюм был вальяжно распахнут на широкой волосатой груди. Из под твида декларативно выглядывала белая рубашка с кружевным воротником. В одном углу его толстогубого рта колыхалась зубочистка, в другом потухший окурок дешевой сигары. Пухлые пальцы Казимира унизанные перстнями медленно перебирали что-то в кармане широких штанов. Должно быть они любовно ощупывали позолоченный швейцарский хронометр, или же просто по привычке гладили драгоценное чугунное содержимое шелковых кальсон. Невозмутимые багровые щеки мягко колыхались под припухшими, слегка свинячьими глазками, выражавшими полное безразличие к происходящему вокруг.
А вокруг кипела жизнь. Гнусавый бомж Валера, бывший учитель труда, ругался с конкурирующими старухами из за пивных бутылок. Зверолицые остроглазые торговки предлагали горячие пирожки с кошатиной, орешки и прохладное пиво. Девицы в джинсах, навязчиво обтягивающих грубо вылепленные из сырого цемента крупы, демонстрировали новые модели сотовых и пирсинг на призывно выпирающих чревах. Степенные отцы семейств вели домочадцев аппетитно подкрепиться в Макдональдсе. Вороны предательски клевали дохлую крысу. Весело и вкусно! В общем был обычный субботний вечер на центральной улице Питера.
"Боже, какой же скучный город",--думал Казимир. Ему, выросшему и созревшему на палимом одесским солнцем Крещатике жизнь этого серого и заплесневевшего города казалась какой-то сонной и размеренной. Убогой как тарелка овсянки. "Не понимаю, почему тетка Этель так восхищалась Санкт-Петербургом". "Козя, ты таки должен обязательно побывать в Пертограде (почему-то именно так по старинке она предпочитала называть Питер). В этом городе делали все русские революции. Кто бы ты думал? Конечно евреи." Вспомнив тетку, Казимир начал одного за другим вспоминать всех многочисленных родственников, друзей, знакомых, близких и дальних. "Евреи очень похожи на музыкантов,--подумалось Казимиру. И в тех и в других много роевого. Привычные с детства сборища одесских родственников, напоминали Казимиру гудящий улей. Такие же ассоциации вызывала оркестровая яма перед спектаклем. Мы любим касаться друг друга, ощущая при этом родственность и музыкант, касаясь инструмента, объединяется с ним, обретая в нем союзника в фантастическом мире музыки. Музыкант производит чудесные гармонии звуков и мы, евреи, очень продуктивны."

Развлекая себя воспоминаниями былого и философствуя, Казимир на полпути к набережной, незаметно для себя свернул в какой-то переулок. Он брел по этой узкой улочке уже довольно долго, когда его внезапно отвлекли шлепающие шаги нескольких пар ног и чье-то тяжелое дыхание за спиной. Казимир недовольно обернулся. В ту же секунду мимо него чуть не сбив его с ног кряхтя и отдуваясь промчалась многопудовая простолицая женщина. За ней в припрыжку гнались трое невысоких, проворных усатых мужиков. Еще один четвертый пожилой мужчина бежал за ними на расстоянии, держась за селезенку и заметно прихрамывая. У ближайшей арки трое настигли толстуху и повисли у нее на руках и на потной круглой шее. Мужики стали что было сил затягивать огромную тетку в арку. Баба отбивалась и стряхивала то одного то другого из них, но нахрапистые мужики обладали мертвой хваткой, и после отчаянного но короткого сопротивления баба сдалась. Как стая гончих псов, мужики повалили свою жертву на загаженный голубями асфальт и стали торопливо лапать бесформенную грудь и задирать ее платье. Подбежал четвертый, престарелый бегун и стал пристраиваться к товарищам, но получив несколько раздраженных тычков локтем в область паха был ненавязчиво отпихнут от распластанного тела жертвы. Оголив жирные ляжки бабы и ее рыжий срам мужики по очереди копались в штанах а потом ложились на ее круглый белый живот и совершали несколько быстрых движений тазом. Во время всей процедуры, занявшей всего несколько минут мужики лишь шумно дышали и изредка издавали гортанные рычащие звуки. Старик, оставшийся не у дел, что-то недовольно бурчал и делал непристойные жесты в сторону Казимира. Приняв в себя троих мужиков баба, казалось, очнулась от временного оцепенения, стряхнула с себя осоловевших насильников и, натянув трусы, решительно вскочила и побежала дальше по переулку. Трое помчались за ней, а старикан злобно и громко матерясь поплелся следом. Остолбеневший Казимир провожал глазами эту процессию пока все, включая волочившегося в хвосте старика, не скрылись за каким-то поворотом. Постояв еще минуты две и собираясь с мыслями, Алмазов оглянулся по сторонам. Кроме него вокруг не было ни души. "Что же делать? Заявить в милицию? М-м-да... А если спросят почему не вмешался? Да и вообще как то все это очень уж странно. Баба тоже не кричала, не звала на помощь. Черт знает что."
Размышляя над увиденным, Алмазов, энергично зашагал дальше по переулку. Движимый вероятно каким-то благородным позывом, он заглядывал во все проулки и парадные, но беглецов уже нигде не было видно. Переулок казался бесконечным и Казимир остановился у очередной арки чтобы перевести дух. Выплюнув все еще торчавшие во рту окурок и зубочистку, он вынул из кармана пузырек с валидолом, и положил под язык большую белую таблетку. Сердце тучного Казимира от неожиданного волнения и быстрой ходьбы не на шутку расшалилось. Хорошо бы присесть, подумал Казимир, но поблизости как на зло не было ни одной скамейки. Блуждающий взгляд Казимира наткнулся на большой плакат, криво наклеенный на сером кирпиче арки. Надпись на плакате затейливым шрифтом гласила: "Магический театр Симона Молофьи. Двенадцать освежеванных зайцев в магическом цилиндре. Спешите видеть. В антракте Опарыш превращается в бабочку". "Господи, что за чушь!",--подумал Казимир и машинально завернул в арку, куда указывала стрелка внизу плаката. "Наверное какой-то самодеятельный театр. Загляну. Спрошу где ближайшее отделение. Или позвоню. По крайней мере хоть посижу пока сердце отпустит." Пройдя через арку и обнаружив во дворе единственное парадное, Алмазов поднялся по осыпавшимся ступеням и вошел. На первом этаже вместо ожидаемого битого стекла и запаха кошачьей мочи и скисших окурков висел красный плакат с надписью: "Представление здесь". Дверь в единственную квартиру была открыта настежь. Немного поколебавшись, Казимир вошел в ничем не освещенную прихожую. Подождав пока глаза немного привыкнут к царившему полумраку, он шагнул в глубь помещения и увидел в некое подобие кулис и рампы. Перед этой импровизированной сценой, завешенной тяжелой красной драпировкой стояло около десяти разношерстных стульев. Алмазов грузно опустился на один из них. Стул заскрипел и эхо гулко отдалось в стенах пустого зала. Посидев минут пять в полнейшей тишине, Алмазов уже собирался было уйти. Мысли сумбурно носились в его мозгу, в висках стучало и он готовился положить под язык еще одно колесико валидола. Шаря в кармане, он вдруг краем уха услышал у себя за спиной какую-то тихую возню. Оглянувшись, он увидел сидящую на стуле хрупкую девочку лет семи в розовом сафьяновом платьице. Девочка усаживала рядом с собой большого потрепанного плюшевого медведя. Усадив питомца поудобней она нахмурила брови и комично-строго посмотрела на игрушку. Затем она стала оживленно жестикулировать у его лица. Казимир, в недоумении так и не нашарил заветный пузырек. Казалось, девочка разговаривала с медведем на языке глухонемых. Закончив беззвучный монолог, малышка обернулась к Казимиру и улыбнулась ему, обнажив неровные молочные зубы. Розовым пальчиком она указала на кулисы и кивнула в его сторону. Сам не зная зачем, он улыбнулся ей в ответ, встал и следуя ее приглашению пошел к кулисам. Подойдя к занавесу, он оглянулся. Девочка продолжала смотреть на него и улыбаться. Медведь тоже смотрел на него подслеповатыми пуговицами плохо пришитых глаз и тоже, казалось, улыбался. Нерешительно отодвинув занавес, Казимир вошел за кулисы, откуда открывался только один вход в помещение похожее на импровизированную грим-уборную. В этой маленькой комнате стояло зеркало, на которое были направлены две настольные лампы. Перед зеркалом спинкой к Казимиру стояло кресло. Постояв с полминуты на пороге, Алмазов громко откашлялся. "Кто там?",--из кресла раздался высокий голос. Судя по тембру невозможно было определить половую принадлежность голоса, но человеческая речь ободрила Алмазова и он шагнул в сторону кресла. "Простите, начал Казимир, я собственно случайно... ну в общем тут произошло одно странное происшествие... не знаю как объяснить... Словом....у Вас здесь имеется телефонный аппарат?",--внезапно оборвал он недосказанную фразу. "Телефонный аппарат?,--переспросил голос,--Ха, ха! Вы зашли сюда чтобы поискать телефонный аппарат?" Казимир испытал непреодолимое желание взглянуть на существо, которому принадлежал голос и начал робко, бочком пробираться к креслу. Внезапно кресло развернулось вокруг своей оси и глазам изумленного Алмазова предстал... огромный белый кролик с прозрачными красными глазами. "Да Вы присаживайтесь, насмешливо произнес кролик, Ну что Вы остолбенели? А кого, позвольте спросить, Вы ожидали здесь увидеть? Двенадцать зайцев без шкурок? Такой взрослый мужчина и все еще верите в магию и прочие глупости? Ха!" Казимир совершенно остолбенел. Щеки его стали мертвенно белыми, глаза насколько могли вылезли из орбит, рот слегка перекосился. "А...где?",--сумел вымолвить он. "А-а-а! Так Вам нужен хозяин!,--издевательски ответил кролик,-- Его сейчас нет, поехал договариваться насчет реквизита. Должен быть через часок. Подождете? Хотите чаю? Можем пока посидеть-поболтать,--продолжал кролик, явно наслаждаясь замешательством Алмазова,--Ну хотя бы о религии например. Вы как относитесь к христианству? Не кажется ли Вам, что в отличие от восточных религий, христианство ставит человека вне влияния внешних авторитетов, то есть по сути приравнивает его к Богу. Там человек в поисках просветления выбирает путь самурая, то есть медленное посредством множества перевоплощений обретение свободы через служение и обретение силы. Христос же изначально обладая свободой обрел огромную силу и потом отверг и то и другое, для обретения безграничности? Извините,--в голосе его звучала почти неприкрытая издевка,--- я ясно выражаю мысль?" Казимир присел на подгибающихся от страха ногах и тихо задвигался, нащупывая правой рукой за спиной дорогу к выходу. Продолжая пятиться и вытирая левой рукой холодный пот со лба, он несколько раз слабым голосом произнес: "Извините...извините ради бога, я случайно... я не туда... извините". "Да будет Вам,--снова засмеялся кролик,--Тут-то бог совсем не при чем. Уже уходите? А то посидим еще поболтаем. Куда вы так торопитесь? Успеете еще". Не ожидая продолжения беседы, Казимир выскочил из комнаты и стремглав, сбивая стулья, побежал вон из проклятой квартиры. Он бежал и бежал не останавливаясь по ночному Санкт-Петербургу, сбивая каблуки бежевых итальянских ботинок, не замечая дороги, не оглядываясь. В мозгу его пульсируя звучало лишь одно: "Чур. Чур меня. Чур."

Утро застало Казимира Алмазова висящим на ржавой трубе в женском туалете Московского вокзала. Штаны его были мокры и язык смешно вывалился изо рта. Бывший заслуженный артист представлял теперь собой весьма жалкое зрелище.