hemof : Бар.

Бар.
«- Мы просто бродим, шатаясь, в темноте и пытаемся как-то не убить друг друга».
Из к/ф «Пудра»

Сынок возвратился с тремя порциями горячих пельменей.
— Ух, как я хочу жрать. – Вий подвинул к себе одну тарелку и откупорил банку с пивом. – Соня, знаешь анекдот про пельмени? А, не знаешь? Короче, хохол сидит на берегу реки, скучает. А на другой берег баба голая выходит и кричит ему: «Иди ко мне, я дам тебе то, что ты желаешь больше всего в жизни!» Ну, хохол бултых в реку, плывёт и орёт: «Пельмени, пельмени, пельмени!» — Вий весело засмеялся, подмигивая Сынку, затем посмотрел на Соню и сразу осёкся. – Ну-ну, чувак. Тебе, наверное, сейчас не очень хочется смеяться.
Сынок на одном дыхании выпил банку пива и довольно рыгнул. Он достал из лежащей на столе пачки «Президента» сигарету и, привычно размяв её, закурил.
— Ему надо пластырями рожу залепить, — сказал он, показывая на Соню. –А то он людей пугает.
— Пошли они все. Пускай боятся. Давай ешь. – Вий толкнул Соню в пле-чо. – На, хоть пиво попей, кровь разгони.
— Ему её и так сегодня Туз погонял, — сказал Сынок. – Ему не пиво нуж-но, а водка. Для дезинфекции.
— Какой он Туз, пидар… — Вий смачно выругался. – Тузик он, а не Туз. Визжал там, как халява позорная.
— Ну, ни хрена себе. А если бы тебе кусок мяса из глотки вырвали, ты бы не визжал?
— Я бы так, как он, не дрался бы. – Вий сплюнул прямо на пол. – Де-рёшься, так дерись, чё ты, падла, бороться лезешь? Конечно, он килограммов на тридцать тяжелее Сони. Хотел просто задавить пацана. Не тут-то вышло – на психа нарвался. – Вий громко засмеялся. – Да, Панасоник? Ты же псих стопроцентный, да?
Соня не отвечал. Он раздвоился. Одна его личность находилась здесь, в баре, с разбитым опухшим лицом и сбитыми саднящими костяшками пальцев, а другой, Он, завис где-то очень далеко, между небом и землёй, в плот-ном киселеобразном тумане. Тот, другой, он был слеп и глух, из чувств со-хранилось только осязание. Он кожей впитывал мягкий липкий туман. Соне было уже знакомо это состояние. Когда голова получает слишком много ударов, личность делится пополам, и одна половина зависает в другом мире, в колышущемся белом мире.
— Э, ты чё, спишь что ли? – Вий слегка потряс его за плечо. – Водки вы-пьешь? Лечиться будем?
Соня с трудом разлепил правый глаз. Белок наполовину затёк кровью.
— На, пей. – Вий налил ему полную рюмку. – Хоть ты и не заработал се-годня.
— Кончай. Пацан классно дрался, — заступился за него Сынок. – Он бы убил этого грёбаного Туза, если бы тот бороться не полез.
— Ладно тебе, адвокат нашёлся. Шучу я. Молодец, Панасоник. Плевать мне на деньги. Я вообще-то думал, что я на штуку точно влетел, когда он те-бя под себя подмял. Я уже попрощался с деньгами. У меня уже голова болела о том, где эти бабки доставать на отдачу. Мурза бы от меня хрен отцепился бы за такие деньги.
— Я вообще был против, чтобы ты его выставлял, — недовольно буркнул Сынок. – Есть разница: семьдесят пять килограммов и сто с лишним? Куда тут драться? Тем более Туз – он по жизни ломовик. У Сони ни одного шанса не было.
— Не бухти. Всё равно я не ошибся. Этот ублюдок, амбал, своё получил, и никто никому не должен.
— Это ещё бабушка надвое сказала. Ты слышал, что Мурза орал? А Мурза просто так воздух не сотрясает. Для него получается, что Соня не прав, по любому. Соня его бойцу зубами в глотку вцепился, а кусаться, глаза выдавливать – это не честно.
— Не гони, Сынок. Кто установил такие правила? Это, что тебе, бои без правил? Если Мурза на рожон полезет, будем с ним кусаться. Мы не догова-ривались о том, что зубами драться нельзя. Правильно, Соня, пока на ногах стоял, лупил их мудака как положено, а когда тот его под себя подмял, ему деваться некуда было, и он в ход зубы пустил. Кстати, если быть честным, то до конца: Мурзаевский пацан драться отказался, а не наш. Так что, если разобраться, то ещё мы вправе от них бабки потребовать.
— Прав тот, у кого больше прав. – Сынок философски пустил плотное кольцо из дыма. – Мы сейчас никто. Нам с Мурзой ругаться не стоит.
— Ты смотри, какой ты рассудительный стал, — засмеялся Вий. – Ты за-помни, Сынок, золотые слова – хлеб всему голова. Знаешь такую песенку? Так вот ты запомни, жизнь штука изменчивая. Жизнь – она, как халява: сегодня одному подставляет – завтра другому. Ещё год назад для меня Мурза был пустым местом, а сейчас он поднялся, а я уже, получается, никто, но это всё относительно. Пройдёт время, сделаем дело, будут бабки; будут бабки, и я опять же смогу сделать так, что этот крутой Мурза будет приходить ко мне и спрашивать разрешения на свои дела.
— Я не против. – Сынок поднял рюмку с водкой. – За то, чтобы мы трах-нули удачу.
Вий удивлённо посмотрел на него:
— Ни хрена себе. Это ты сам придумал? Ты ещё, оказывается, и поэт у нас. Ну-ну.
Соня сложил голову на руки и, казалось, отключился от окружающего мира. Рядом стояли нетронутые остывающие пельмени.
— Соня погремуху свою оправдывает, — кивнул на него Сынок. – Вырубился пацан.
— Пускай отдыхает. При мне это ему первый раз так досталось. Головка, наверное, бо-бо.
К столику подошла Лена и поставила пепельницу в форме раковины.
— Виталик, не свинячьте тут, пожалуйста, — обратилась она к Вию. – По-сле вас вечно куча окурков под столом остаётся. Курите в пепельницу.
— Ленчик, присядь с нами. – Вий поймал её за руку.
— Я на работе. Мне с посетителями сидеть не положено.
— Чего? – Вий расхохотался. – Ты чё, мать несёшь? Ты чё нас в катего-рию чайников зачисляешь? А хочешь, я сейчас твоему директору звякну, и он будет здесь сидеть вместе с нами и водку пить? Так как, позвонить Бобрику?
— Перестань, я же шучу. – Лена присела на свободный стул. – Что сего-дня с нашим Соней? Очередной приступ тяги к мордобитию?
— Хорошо сказано. В натуре, у Сони тяга подраться. Я больше таких лю-дей не знаю. Я думаю, если ему драться запретить, то ему крышу оконча-тельно сорвёт.
— Она у него и так сорвана, — усмехнулся Сынок.
— Так она у него наполовину сорвана, а то он тронется совсем. Будет, как Челентано, дрова по ночам рубить.
— Или в колокола звонить. – Сынок захохотал так, что на него оберну-лись из-за дальнего в углу столика.
— Эй, ёжик. – Вий попробовал поднять Соне голову. – Ёжик, ты чё, сдох, что ли? Сегодня у него тяжёлый день, — сказал он, обращаясь к Лене. – Сегодня Соню убивал Дядька килограммов на тридцать тяжелее его. Но наш друг Панасоник не захотел сдаваться и вцепился дядьке в горло. – Вий улыбался, поглаживая Соню по голове. Соня никак на это не реагировал. – И вырвал у дядьки из горла здоро-о-овенный кусок мяса. – Вий налил в рюмку водку. – Выпьешь с нами, Леночка?
— Ты же знаешь, я водку не пью.
— Знаю, потому и предлагаю.
— Его домой надо отвести, — кивнул на Соню Сынок. – Он сам не дойдёт.
— А на фига его домой вести? Пускай здесь где-нибудь отдохнёт. Лена, определи пацана куда-нибудь. Пусть поспит здесь часок-другой, а то ты видишь, в каком он состоянии. А через пару часиков он уже в себя придёт. Соня быстро отходит, как собака.
Лена нерешительно пожала плечами:
— Ну, я не знаю, если у меня потом неприятностей не будет.
— Какие неприятности, милая? О чём ты говоришь? Кто сегодня твой на-парник, Пашик? Я ему сейчас мигну, он тебе и слова не скажет. А Бобрик только рад будет нашему человеку услугу оказать, в своё время я немало его проблем на себя взял.
— Ну, хорошо, хорошо. Можно его в подсобку положить, там, где мы раз-деваемся. Там сейчас диванчик классный поставили, шик модерн.
— Прекрасно, дорогая. Сынок, вот спроси у меня, кого я больше всех люблю, и я тебе отвечу: конечно, Леночку.
— Ты всех баб любишь, — усмехнулся Сынок. – Особенно по пьяни.
— Ну что ты меня обламываешь? Лена, не слушай его. Ты сногсшибательная девчонка. Может, я вместо Сони пойду на диванчике отдохну, а ты рядышком посидишь, а, Леночка? – Вий ласково взял её за руку. – Иногда так хочется пообщаться с красивой, умной девочкой.
— Конечно-конечно. – Лена, сделав притворно-серьёзное лицо, закивала головой. – Знаешь, Виталик, у меня бы от таких комплиментов точно голова кругом пошла, если бы я всё это раньше не слышала, только в различных вариациях. Ты забыл, наверно, я же официантка, я тебя обслуживаю, когда ты тут каждый раз новых девчонок охмуряешь. Так что, ты меня извини, парень ты классный, но мне нужно кое-что другое.
Вий некоторое время пристально рассматривал её лицо. На какое-то мгновение он вдруг стал серьёзнее обычного.
— Я согласен с тобой, Лена. Бабы – моё хобби, тут ты права: то, что ты хочешь, я тебе не дам. И всё-таки, я могу сказать тебе серьёзно, ты лучше других. Ты умнее, а это редкость среди девочек такой смазливой внешности, как у тебя.
Сынок, не тратя времени на тост, привычным движением опрокинул очередную порцию водки себе в рот, затем встал из-за стола и подошёл к Соне.
— Пошли, я его отведу в вашу каморку, — обратился он к Лене, — а то чу-вак сейчас точно со стула упадёт.
Соня на некоторое время выбрался из тумана, когда Сынок помогал ему вставать. Чёртово зрение. В мире опять не было красок. Всё чёрно-белое, как старое кино. Он вдруг остро почувствовал, насколько он устал. «Чё ж я так устал? Ни хрена не помню. Я ни хрена не помню. Что-то около пятнадцати минут боя. Я не помню. Чёртово зрение».
Когда Сынок с Леной вернулись обратно за столик, Вий уже принялся за Сонину порцию пельменей.
— Ну что, уложили? – спросил он, тщательно пережёвывая пищу.
— Послушай, что-то он совсем плохо выглядит. – Лена озабоченно хмурила брови. – Может, ему в больницу стоит показаться? Мне кажется, он сейчас вообще ничего не соображает.
— Слышь, кончай ты эти свои бабские штучки. – Вий разлил оставшуюся водку себе и Сынку. – Не нужна ему никакая, на хер, больница. Через пару часиков ты его разбудишь, и он встанет, как ни в чём не бывало. Ну, синяки, конечно, на роже останутся, а в остальном всё будет нормально. Ты присмотрись к Соне, ему же драка в кайф. Это если Пашу из-за стойки достать и харю набить, он будет неделю отходить или сотрясение получит. А для Сони это, как допинг, как водка для Сынка.
— А при чём здесь я? – отозвался Сынок.
— Я вначале думал: на хрена он это делает? – продолжал Вий. – Ты что, думаешь, он из-за бабок дерётся? Ему плевать на деньги. Ему вообще на всё плевать. Он даже не ради спортивного интереса это делает. Он просто делает это, потому что ему это нужно делать. – Вий закурил и несколько мгновений сидел молча, рассматривая привязанный к сигарете голубовато-серый дымок. – А если честно, то я и сам его понять не могу. Мне иногда дико хочется разбить ему башку и посмотреть, что там у него внутри.
— Да дурак он просто, – сказал Сынок. – Тронутый. А у психа никогда не поймёшь, что у него на уме.
В бар зашло несколько человек.
— Ладно, ребята, пойду я работать, — сказала Лена, вставая.
Сынок с Вием доели пельмени и, некоторое время, сидели молча, попивая баночное пиво.
— Сейчас к Мумрику пойдём, — сказал Вий. – Чё-то он затаился. Может, у него товар возьмём. Надо деньги делать.
— Не нравится он мне. Я ему не верю. И наркота у него грязная. Я её про-бовал, дерьмо полнейшее, трусит от неё. Я думаю, от его порошка и ласты завернуть можно.
— А ты чё, хочешь в домашних условиях чистый героин получить? Если дерьмо, так нечего его себе ширять, пускай другие придурки колятся.
— Плохо это, — сказал Сынок. – От этого не отмоешься. Мумрик – сука. Тебе решать, Виталик, нужен он нам или нет, я всегда буду с тобой рядом, но если он нам какой-нибудь косяк запорет, а так оно и будет, я его сам лично убью.
— Ты пьян, Сынок. – Вий ласково потрепал его по плечу. – Пора кончать эту твою пьяную трескотню, пошли на воздух проветримся.
Сынок смял в руке пустую банку из-под пива и бросил её на стол.
— Не нравится мне эта сука.

…Мелькает белая прерывистая разделительная полоса. Я бегу быстро, сохраняя ровное дыхание. По обеим сторонам петляющей дороги плотной стеной застыли, как солдаты, высокие деревья. Я бегу за чёрными узкими колёсами. Дорога похожа на серую извивающуюся змею. Я бегу по змее, плавно вписываясь в повороты. Чуть впереди шуршат колёса. Два узких колеса, соединённых тоненькими трубочками. Вся эта движущаяся конструкция не внушает никакого доверия. А сверху солнце. СОЛНЦЕ. Жарит в голову и спину. Печёт – сверху солнце. Я бегу за колёсами. Посередине белая полоса. По бокам солдаты-деревья. СОЛНЦЕ…
Соня открыл глаза. Сбоку светило маленькое солнце – хрустальные слёзы золотистого бра. Золотистое бра. Соня понял, что к нему снова вернулись цвета, как вестники того, что ты опять вошёл в свой старый привычный мир, а может быть, этот-то мир, как раз, и не твой.
Он слишком долго смотрел на маленькую лампочку, ватт двадцать пять, так долго, что в глазах осталось только яркое жёлтое пламя. Жизнь – как свет электрической лампочки, чем пристальнее смотришь, тем меньше видишь, только яркое жёлтое пламя. Так вот, блин.
— Ну что, тебе уже получше? Ты в состоянии разговаривать и двигаться?
Соня поискал глазами голос. Лена присела на краешек дивана, как будто боясь занять слишком много места. Вначале он не мог различить её лицо, вместо лица было расплывчатое жёлтое пятно. Потом пятно постепенно ста-ло рассеиваться, он увидел чёрные точечки глаз.
— Я сейчас пойду домой. Ты ещё будешь здесь отдыхать? Тогда я сторожу скажу. Сегодня Гарик за сторожа, он тебя знает.
Соня сел. Он ощупал лицо руками. Как странно, опухоль на месте, а боли уже просто нет, нет и всё. Какое дурацкое чувство: невозможно причинить себе боль.
— Я ухожу. – Соня надел и зашнуровал туфли.
— Подожди меня.
Массивную металлическую дверь за ними закрыл Гарик, как всегда, с неизменной улыбкой на лице.
— Пока, Леночка. Пока, Соня. Брат, плохо выглядишь. Часто плохо вы-глядишь.
Соня молча кивнул. Они вышли под тусклый свет единственного фонаря, освещавшего лишь начало ночной аллеи.
— Сколько время?
Лена, вглядываясь, приблизила циферблат маленьких часиков к самым глазам. При недостаточном освещении стрелки выглядели размытыми тре-щинами на стекле.
— Уже половина двенадцатого. Время позднее. Ты как себя чувствуешь? Проводишь меня?
— Нормально.
Лена взяла его под руку. Некоторое время они шли молча, прислушиваясь к чёткому звуку собственных шагов – туп-туп-туп.
— Ты действительно быстро отходишь. Виталик был прав.
Туп-туп-туп – шаги звучали то глуше, когда они переходили на мягкие тропинки, то чётче на звонком асфальте твёрдых тротуаров. Они очень долго, невообразимо долго шли молча, тёмные лунные тени деревьев услужливо распластывались под ногами. Ночная тишина всё более тяжёлым грузом давила на плечи, оставляя на сердце отпечаток неясного беспокойства, как мазок чернил по чистой книжной странице. Лена начала считать в уме количество шагов. На пятьсот сорок шестом они свернули во двор её дома. Где-то на крыше несколько раз громко заорал ошалевший от ночной скуки кот. Лена крепче стиснула Сонину руку.
— Ну, вот мы и пришли, — сказала она, когда они подошли к её подъезду. – Здесь я живу. – Они некоторое время постояли молча. – А ты… далеко жи-вёшь?
Соня пожал плечами. Кто его знает, где он живёт. Далеко ли, близко – высоко ли, низко. Не так уж это и важно.
Лена ещё немного постояла, разглядывая чёрный беззубый рот подъездной двери. Тишина преобразовывалась в осязаемое ватное облако над голо-вой. «Какого чёрта я тут стою и молчу, как идиотка». Она отвела взгляд от провала в подъезд и направила его на полуразломанную лавочку. «Ну и что, долго мы тут будем торчать? Всё, милый Соня, иди-ка ты домой, мне пора спать».
— Ну что, может зайдёшь ко мне, на чашку чая?
«Господи, что я несу, идиотка? Какой чай ночью?»
Соня снова пожал плечами. Лена внимательно посмотрела на него и не-громко вздохнула. Происходящее напоминало какой-то глупый, слишком ре-альный сон.
— Пошли. – Она позвала его кивком головы и, не оглядываясь, вошла в подъезд.
Соня шёл бесшумно, как будто его ноги были завёрнуты в верблюжье одеяло, но Лена знала, что он идёт за ней. Она чувствовала это пробегающими по спине мурашками.
В квартире Лена включила во всех комнатах свет, пытаясь возвратиться, таким образом, поближе к реальности. Электричество разогнало ощущение неясного беспокойства. Осталось лишь непонимание того, зачем она это де-лает!
Соня уселся на кухне в углу, между столом и коричневым буфетом. Его левая рука лежала сверху на крышке стола. Лена мельком взглянула на его пальцы, их как будто накачали воздухом; костяшки сглаживались единой вздувшейся опухолью.
Лена поставила чайник на огонь и уселась с другой стороны стола.
— Ты, наверное, сейчас испытываешь сильную боль?
Он отрицательно мотнул головой.
— Почему ты всё время молчишь? Это что, от большого ума или наоборот?
— Ты сама дома?
— Это моя квартира. Мама с отцом живут отдельно. Эта квартира доста-лась мне от бабушки. Знаешь, как я сильно любила свою бабушку. Она умер-ла в день моего рождения, когда мне исполнилось шестнадцать лет.
«Зачем я ему это рассказываю?»
— Я хочу лечь.
Лена молча смотрела на его руку. Пальцы были похожи на маленькие колбаски.
— Что, постелить тебе на полу?
Он вяло кивнул.
— Скажи, ты, наверное, ненавидишь женщин?
— Ненависть – чушь. Жалкая человеческая эмоция. Я не вижу кайфа в эмоциях.
— А любовь?
— А любовь – это сестра ненависти. То же самое отношение.
Сипло засвистел закипающий чайник. Лена насыпала в чашку заварку и залила её кипятком.
— Сколько тебе сахара: одну, две?
Он кивнул.
— Я что-то около года назад, видела тебя в фабричном парке. Ты там си-дел на лавочке. – Лена перемешала ложечкой сахар и подвинула к нему чаш-ку с дымящимся чаем. – С тобой была девушка. Вы сидели, обнявшись, как влюблённая парочка. Твоя девушка выглядела ужасно.
— Это необходимость.
— Необходимость в чём?
Соня вытащил ложечку из чашки и стряхнул с неё маленькие сладкие капельки на стол. Маленькие кап-кап на стол.
— Необходимость в чём? – повторила Лена. – Твоя девушка – она выгля-дела просто уродиной. Она выглядела некрасивой и ужасно глупой.
Соня усмехнулся, насколько ему позволяли распухшие губы.
— Постели мне на полу, мне нужно ещё немного отдохнуть.
— Тебе нужно обратиться к психологу. У моей подружки мама профес-сиональный психолог. Хочешь, я тебе помогу? – Лена с каким-то болезнен-ным интересом всматривалась в его разбитое лицо.
«Что со мной такое происходит? Я же боюсь его. – Она видела чёрную полоску ранки и запёкшуюся кровь над его бровью. – Зачем я стараюсь войти в его жизнь? Я, как ребёнок – боюсь страшного клоуна, но всё равно иду в цирк, чтобы ещё раз взглянуть на него».
— Твои друзья рассказали, что ты сегодня зубами вцепился в глотку сво-ему противнику. Это правда? У тебя нет желания вцепиться зубами в моё горло?
— Ты слаба. Я могу тебя убить одним ударом. Мне незачем пускать в ход зубы. Дай мне лечь, или я уйду.
Лена кивнула. Быстро испарялось желание продолжать разговор. Она ему постелила чистую, пахнущую импортным мылом постель. Соня сбросил верхнюю одежду, лёг и тут же уснул, как будто моментально выпал в мир своих сновидений. Остывший чай остался нетронутым.
Лена ещё долго сидела на кровати в полной темноте.
«Странный мир. Когда тебе встречается что-то, не вписывающееся ни в какие рамки обычной жизни, ты вдруг понимаешь, что именно это тебе и нужно. Ты понимаешь, а изменить ничего не в силах. Иди ты, Соня. Живи в своих чёртовых молчаливых сновидениях. А как тебя, кстати, звать? Ведь тебя же зовут не Соня? Какое твоё настоящее имя: Саша, Серёжа, Вася, Петя, Миша? Или имя для тебя тоже ничего не значит, как и человеческие эмоции? Иди ты, куда подальше».

Он снова побежал во сне. Впереди два тонких колеса. Бегущая раздели-тельная полоса. Изгибающаяся дорога с рядами солдат-деревьев по бокам. А вверху солнце. Жаркое ослепляющее солнце.