valmor : Любовь, носки и ещё что-то очень важное

Кашкетов вдруг неожиданно чётко осознал, что именно сегодня носки начнут вонять.
Такое с ним случалось регулярно на протяжении последних двадцати лет, с тех самых пор, как закончился этот треклятый переходный возраст. Да и закончился ли – это ещё вопрос.
Началась же эта эпопея с вонью почти сразу же, стоило ему лишь справить своё пятнадцатилетие.

Тогда, в пятнадцать, носки начинали вонять в тот же день, в который он их надевал. Да что там в тот же день – почти сразу же, спустя уже пару часов, потовые железы, расположенные на ступнях, начинали генерировать удушливую вонь, которая разрасталась подобно объевшемуся анаболиков спруту, просачиваясь, бывало, даже сквозь резиновые сапоги, и расползалась по всей округе, приводя всех окружающих в трепет, а самого Кашкетова повергая в унылое подростковое смущение. Он ежедневно менял носки, но это помогало мало. Тогда он стал менять носки чуть ли не ежечасно. Брал обычно с собою в школу несколько пар, запасаясь впрок, и лишь только чувствовал первые признаки приближения вони, как тотчас выуживал из портфеля скатанную в тугой рулончик хлопковую пару, украдкой прятал её в моментально начинавший оттопыриваться брючный карман, тянул руку и отпрашивался в туалет, где и менял грязные носки на чистые.
Которым, впрочем, уже в самом скором времени также предстояло стать грязными...
Он уж думал, никогда эта мука не кончится. Так и жить ему вонючкой, распространяя вокруг себя миазмы, заставляющие окружающих брезгливо морщиться и страдальчески зажимать носы.
Однако уже через полгода вонь несколько ослабла, а ещё через полтора исчезла окончательно. Менять носки теперь стало возможным вначале через день, а затем и вовсе – раз в несколько дней!
Неслыханное дело для Кашкетова, у которого, казалось, уж и одежда, и комната вся провоняли насквозь!
Теперь он даже мог изредка позволить себе синтетику (в которой ноги, правда, всё равно стухали довольно быстро, но уже не так быстро, как в пятнадцать лет). Раньше – исключительно чистый, стопроцентный хлопок!
Впрочем, синтетикой всё равно особо не увлекался, чувствую всё же, что ноги преть начинают. Побаивался рецидивов. Предпочитал привычный, и, главное, надёжный, многократно проверенный коттон.
Привычка юности, знаете ли...
Но даже и в коттоне ноги всё равно рано или поздно начинали вонять. Теперь, правда, уже не так скоро, как раньше. Уже не через пару часов. И не через день. И даже не через два дня.
Однако – воняли!
Зимой ещё он мог носить носки неделями – и ничего! А вот летом...
Летом обычно это происходило уже на третий, а то и того ранее, на второй день.
Каждый день, вечером, придя с работы, он первым делом стягивал с ног липкие комочки и долго, сосредоточенно нюхал их – привычка, опять же, приобретённая ещё в юности.
Понюхав же, определял: пора уже менять, или можно поносить ещё?
И почти всегда склонялся к мнению, что, пожалуй, можно ещё денёк...
Странно, но ещё ни разу вонь не настигла его в эти почти священные минуты омовения – омовения не водою, нет! – запахами, причём своими же, любовно, трудово и заботливо выращенными на своём же собственном теле, за долгие годы сосуществования ставшими такими близкими и родными!

Обычно это происходило внезапно. Вот только вчера ещё нюхал, вдыхал в себя неповторимый, напоённый ножными соками телесный аромат, и как водится, постановил: один хотя бы один денёк ещё вполне можно потаскать!
А назавтра, ближе, как правило, где-нибудь к полудню, ноги неожиданно начинали чесаться и зудеть, да так, что спасу никакого не было, и казалось, что огонь расплавленный залит в сапоги, а вовсе не мясо ножное!
И тогда Кашкетов с необыкновенной отчётливостью вдруг осознавал: ну всё, теперь на людях сапог снимать никак нельзя (“снимать сапог” – это литературный оборот. Так-то он носил туфли, ботинки, кроссовки – в зависимости от времени года, погоды, одежды, под которую подбиралась обувь, и конкретных дневных планов, успешному осуществлению которых обувь должна была способствовать).
Иначе – газовая камера...
Бухенвальд и Освенцим в одном лице.
Или, вернее, в ногах...

Вот в точности, как сейчас!
И вот теперь, смущённо переминаясь с ноги на ногу перед её парадным, он привычно осознавал: разуваться при ней ни в коем случае нельзя!
Надо ж было такому случиться, что чертёжнице Аллочке (в девичестве Семицветовой, по мужу – Трибурцевой, для всех же, имевших честь с нею общаться – просто Аллочке!) именно сегодня взбрело в голову попросить кого-нибудь из их отдела помочь донести ей до дома почти уже готовые, однако требующие небольшой доводки чертежи, представляющие собою крест-накрест перевязанную бечёвкой плотную кипу бумаг. Кашкетов, трудящийся в том же отделе на скромной должности рейсфедерщика и давно приглядывающийся к Аллочке на предмет завязывания с нею любовных отношений, простодушно вызвался в проводники.
Дурачок...
Небольшая с виду аккуратная бумажная стопка на деле оказалась чугунной тяжести!
С бумагою вообще так всегда – её лёгкость обманчива! Казалось бы, ну что особенно тяжёлого может таить в себе, ну, скажем, не очень-то и большая стопка бумаги?
Может, ещё как может!
В этом Кашкетову предстояло теперь убедиться. Убедиться, что называется, на собственной шкуре.
Уже через сотню шагов он стал задыхаться. Через две – покраснел и дышал теперь шумно, через рот.
А через три испытал знакомые ощущения: будто ноги – это и не ноги вовсе, а две струи расплавленного металла!
И такой ставший уже привычным зуд… Казалось, вонь начала уже просачиваться сквозь модные туфли, потихоньку подползая и к Аллочкиным очаровательным ножкам, норовя обвить их подобно змию неубиваемому, и подняться выше, а затем ещё выше – до небольшой, но вызывающе торчащей тёмными сосками из-под полупрозрачной летней блузки груди, оттуда перекинуться на нежную, чувственную шею молодой женщины, а оттуда уж рукой подать до тонких, нервных, красиво вырезанных ноздрей, всегда слегка подрагивающих словно в предвкушении чего-то необычного, доселе невиданного.
То-то будет ей необычное и невиданное...
Нет, никак нельзя было разуваться в присутствии Аллочки, вот хоть что ты делай, а нельзя!
А ведь, судя по всему, дело двигалось именно к этому.
- Ну что, Кашкетов, заглянете на чашку чаю? С тортом? Чай и торт у меня сыщутся. В знак благодарности за геройски проделанную работу? – спросила Аллочка обливающегося потом, из последних сил несущего бумагу Кашкетова так очаровательно непосредственно, просто и как-то даже по-свойски, что отказаться было практически невозможно. Да ещё и стрельнула, чертовка, кокетливо подведёнными глазами из-под длинных, пушистых и также подведённых ресниц.
Об отказе теперь не могло быть и речи.
Однако Кашкетов всё медлил, трусливо переминаясь с ноги на ногу.
Решение пришло неожиданно, и, как водится в таких случаях, на первый взгляд представлялось незатейливым, простым и легко осуществимым.
Поднявшись с Аллочкою на её этаж, Кашкетов дождался, пока она, погремев связкою выуженных из сумочки ключей, отворит старую, обитую изрядно потрёпанным и в некоторых местах даже прорванным дерматином дверь, после чего в ответ на Аллочкин приглашающий жест галантно ответил ей своим жестом – мол, только после Вас, сударыня!
Аллочка, поколебавшись немного и слегка недоумённо пожав плечами, шагнула за порог.
Кашкетов ввалился вслед за ней, устало плюхнул на пол стопку бумаги с чертежами (наконец-то! О, какое же это облегчение!).
После чего скользнул обратно за порог, успев крикнуть напоследок:
- Пять минут! Я сейчас! Пять минут!
И помчался вниз, прыгая через три ступеньки.
План его, как уже говорилось, был прост и незатейлив, и заключался в следующем: дойти до ближайшей станции метро, там купить цветов (ну, или один цветок), ещё вина… Вино лишним никогда не бывает, в этом Кашкетов не раз уже убеждался. Можно ещё конфет каких-нибудь. Недорогих и немного, на сколько денег хватит.
Это и будет его оправданием: мол, за цветами да за вином с конфетами ходил. Всё равно в нелёгком деле ухаживания за понравившейся женщиной с последующим её соблазнением без вина и цветов с конфетами ну никак не обойтись, с сожалением подумал малость опечалившийся Кашкетов. С сожалением – потому что как было бы здорово сразу запрыгнуть в постель, без всяких там разговоров и прелюдий!
Однако в данной ситуации отлучка за цветами была ему на руку и пришлась как нельзя кстати.
Собственно, это и было второй и основной частью плана – купить где-нибудь в подвернувшемся магазине новенькие хлопковые носочки, переодеть их в какой-нибудь ближайшей подворотне, и вернуться к предмету обожания уже этаким франтом – с цветами, конфетами, в новеньких носочках!
Метаясь от витрины к витрине в поисках носков, Кашкетов размышлял, чего же он ждёт от этой встречи.
Аллочка замужем – это факт!
Однако зачем-то ведь она к себе его пригласила, для чего-то зазвала на чашку чаю?
Что, если для “этого самого”?
От этих мыслей у Кашкетова закружилась голова и сладко заныло в паху.
С женщинами отношения у него как-то не складывались. Жениться вовремя не женился, а теперь, видать уж, поздно. Под сорок уже, как-никак.
Природа ж своего требовала. Пробовал он было пробавляться онанизмом, да это всё не то. Нет, иногда, конечно, можно, куда ж без этого одинокому мужчине?
Но живое женское тело, как ни крути, всё же лучше.
Он и услугами продажных девушек хоть изредка, но пользовался, покупая за деньги их одноразовую любовь.
Да только и это не то всё.
Да и дорого, опять же. Купленная, или, точнее, арендованная девушка, отработав своё, задаётся одним лишь вопросом: продлевать будете? После же кашкетовского отрицательного покачивания головой теряет к нему всяческий интерес и отбывает по следующему адресу, обронив, правда, на прощание фразу о пожелании следующей встречи.
А только зачем? Лучше же попробовать другую! Да и вообще, если уж платить, так хотя бы разнообразие себе обеспечивать.
Вообще же Кашкетов в последнее время всё больше склонялся к тому, что неплохо было бы завести себе постоянную партнёршу. Можно даже и замужнюю.
Устроить, словом, жизнь если не личную, то хотя бы половую.
Да только где ты её возьмёшь, эту постоянную партнёршу? Нет, где-то, конечно, их берут, это факт.
Да только Кашкетов, видать, в местах тех не бывает.
На улицах нынче знакомиться не принято. На клубы дорогие ночные денег нет.
Да и опять же, не с кем там знакомиться. Пятнадцати-двадцатилетние смотрят на него, как на папу. Да и правильно делают. Он им и впрямь в отцы годится. Те же, кто постарше, не ходят по ночным клубам.
Да и вообще, все хорошие тётки давно уже замужем. У них семьи, детишки уж начинают по дискотекам бегать, и им совсем не до Кашкетова с его неразрешёнными интимными проблемами. Вот потому-то он и положил глаз на Аллочку.
С Аллочкой они познакомились в курилке.
То есть знакомы они, конечно, были давно. Но общаться не общались. Как-то всё не складывалось. Столкнувшись же однажды в курилке, немного разговорились. Аллочка тогда, как показалось Кашкетову, поглядела на него с интересом.
Или показалось?
Вроде она тогда даже кокетничать стала немножко.
Или тоже показалось? Может, у неё стиль общения такой – кокетничать со всеми? Встречаются же такие женщины?
Мужики, правда, трындели, что Аллочка даёт, и даже хвастались друг перед другом, кто её и когда. И как и в какие места.
Да только хвалились они как-то неубедительно. Слишком уж гладко у них всё выходило.
Или это у Аллочки тоже такой стиль? Ведь и такие женщины тоже встречаются, с которыми всё легко и просто, и не надо притворяться и говорить о любви, и брать на себя какие-то обязательства, и взваливать их, эти обязательства, на свои усталые плечи, и везти весь этот воз за одну-единственную награду – нечастый и, как правило, короткий половой акт?
Те мужики, которые рассуждали потрезвей, да были более честными и здравомыслящими, выдвигали такую версию: мол, Аллочка динамистка. А какой ей с этого прок?
Да очень простой.
Муж у Аллочки, говорят, уж больно ревнивый. И жадный. Зарабатывает хорошо, а на жену денег жалеет тратить. Всё копит, копит. Говорят, у них даже дверь в квартиру старая-престарая, дерматином обитая. Да и в самой квартире как-то не очень...
Вот Аллочка и приноровилась его, мужа то есть, провоцировать. Приведёт кого в гости, да подгадает так, чтобы к мужнину приходу поспеть. Тот ей, известно, устраивает сцену ревности.
А за что? Ведь ничего ж не было!
Вот и покупает он ей, оторавшись и успокоившись, наряды всякие да драгоценности, правда, всё равно не очень дорогие. Покупает, чтобы, значит, его, мужа то есть, ценила, и ни с кем другим даже и не думала путаться.
Аллочка на какое-то время затаивается, выжидая.
А потом снова приводит кого-нибудь в гости. Якобы по работе. Впрочем, и впрямь по работе. Да только необходимости приводить его домой никакой не было.
Кроме одной. Получения от мужа очередной порции примирительных подарков.
Из всего этого пока подтверждалось только одно: дверь в Аллочкиной квартире действительно была старой.
Что же касается всего остального...
Вот это Кашкетову и предстояло сегодня прояснить.

Меж тем магазина с продукцией чулочно-носочных фабрик ему так и не повстречалось. Надо же, с горечью подумал Кашкетов, почти в центре города, и не купить носков. Тут личная жизнь, можно сказать, рушится, не успев ещё даже построиться, а носков, могущих её спасти, нет!
Впрочем, удивляться тут особо нечему, секунду спустя подумал он. Носки ведь не являются предметом первой необходимости. Стало быть, торговать ими на каждом углу резону нет. Надо искать специализированный магазин.
Да только где ж ты его найдёшь?
А вот цветов и вина с конфетами зато завались. Почти в каждом ларьке ими торгуют. Вот что значит – ходовой товар!
Купив алую розу на длинном стебле (скажу: “Вам, Алла, и роза алая, под стать Вашему имени!” – размечтался Кашкетов) и бутылку не очень дорогого, однако вполне пристойного вина, Кашкетов присел на скамейку покурить и подумать, что же ему делать дальше.
Решение проблемы снова пришло к нему неожиданно. И было оно до того простым, что он даже удивился – да как же это я раньше-то не додумался? От удивления забыл про сигарету, и она выпала изо рта, едва не проделав дыру в его брюках.
Спешно затушив и откинув сигарету подальше от себя, Кашкетов охлопал брюки, убедился в их сохранности, и, воровато оглянувшись по сторонам, принялся исполнять задуманное.
Всего и делов-то было, что снять носки и, скатав их в тугой узел, выбросить в ближайшую урну.
Сейчас же лето, здраво рассуждал вмиг повеселевший Кашкетов, так?
И сам же себе отвечал: стало быть, ноги не замёрзнут. А Аллочке наврать можно, что это он так закаливается. Или что-нибудь про йогов ввернуть. Её, поди, должно это заинтересовать. Сейчас йогой почти все интересуются. Или же просто сказать, что это новая мода такая. Стиль “new casual”, или, по-русски если, “нью кэжуал”, к примеру.
От радости он даже поболтал голыми ногами, как ребёнок, заодно проветривая их и прогоняя вонь. Затем обулся и встал со скамейки.
На радостях купил ещё конфет и помчался к Аллочке – насыщать своё либидо.

Аллочка, успевшая за время его отсутствия переодеться в домашнее, встретила его с радостным изумлением.
- А я уж и не чаяла, Кашкетов, что Вы вернётесь! Главное, убежали куда-то, куда, не сказали! – притворно возмутилась она и шутливо замахнулась на него рукой:
- У-у, бегунок!
Кинула перед ним пару домашних тапочек.
- Разувайтесь.
Приняла из его рук цветы и пакет с вином и конфетами и неспешно удалилась на кухню, плавно покачивая стройными бёдрами.
От вида этих бёдер, и от уютного и какого-то домашнего слова “бегунок”, и от того, что носки больше не воняют по причине натурального отсутствия оных, настроение ещё больше улучшилось, и Кашкетов отправился в ванную, по пути насвистывая незатейливый мотивчик какой-то легкомысленной песенки, услышанный им где-то, когда-то, и как нельзя более подходивший к его теперешнему радостному состоянию.
Выйдя из ванной, Кашкетов прошёл в кухню и уселся за стол. Уставился на Аллочку, колдующую над тортом и конфетами, раскладывающую их по тарелкам и вазочкам. Попытался угадать, есть ли на ней под халатом лифчик. Решил, что нет, и от этой мысли развеселился ещё больше.
- Вы, Аллочка, необычайно мило смотритесь в домашней обстановке! ̶ сделал ей неловкий комплимент.
Алла с полуулыбкой обернулась и принялась выставлять на стол тарелки с тортом и вазочки с конфетами.
Наконец села.
Кашкетов открыл вино и разлил по бокалам.
- Мне чуть-чуть! – запротестовала Аллочка, видя решимость Кашкетова наполнить её бокал, что называется, всклянь, до краёв.
И придержала его за руку, на миг накрыв его запястье своими пальцами.
Кашкетов довольно осклабился.
- Как скажете, Аллочка!
И плеснул ей чуть-чуть, на пару пальцев. Себе же налил полный бокал. Чокнулись.
- За добрые отношения! – сказала Аллочка.
- За сближение! – отозвался Кашкетов.
Аллочка при этих словах неопределённо хмыкнула.
Выпили.
Алла отчего-то всё время посматривала в окно.
“Нервничает!” – определил Кашкетов. – “Может, пора начинать действовать?”
И он, перегнувшись через стол, тяжело опустил ладонь на упругое бедро под тонкой тканью домашнего халата.
Словно с обрыва в воду шагнул.
Алла же как раз в этот момент наконец увидела в окно то, что так долго высматривала.
- Ой, Кашкетов, что это Вы? – притворно изобразила простодушие. – Никак ухаживать за мною надумали? На что я Вам? Я ж замужем! Ой, а вот как раз и муж мой! Хотите, я вас с ним сейчас познакомлю!
И спихнула его руку со своего бедра. Вроде игриво, но в то же время достаточно твёрдо.
Кашкетов знакомиться с мужем совсем не хотел. Однако руку пришлось убрать.
- Вот и муж! – зачем-то повторила она.
Словно в подтверждение её слов в подъезде хлопнула дверь, загудел лифт, а затем в дверной замок ткнулся ключ, зашебуршал, проворачивая старенький механизм. Затем в прихожей послышалась возня. Это муж, видимо, разувался, сообразил слегка захмелевший от вина Кашкетов.
В этот момент в дверях кухни возник непосредственно сам муж.
- Гена, познакомься, это Кашкетов, - обратилась к мужу Аллочка. После чего обернулась к Кашкетову. – А это мой муж, Гена Трибурцев. Будьте знакомы!
И снова обратилась к мужу:
- Сослуживец мой. Он мне помог чертежи донести. Без него бы не знаю, что и делать. – И Алла открыто и доверчиво улыбнулась.
Гена подозрительно покосился на немного пьяненького Кашкетова. Кашкетов глянул на него не менее настороженно. Но затем зачем-то открыто и широко улыбнулся и протянул руку.
- Кашкетов!
- Гена!
Руки мужчины друг другу пожали не без некоторой неприязни.
Видя, что он здесь явно третий лишний, Кашкетов заторопился.
- Ну, мне, пожалуй, пора.
И стал подниматься, собираясь уходить.
Гена молча и как-то изучающе смотрел на него. Аллочка переводила взгляд с одного мужчины на другого.
И в этот момент Генин блуждающий взгляд совершенно случайно скользнул вниз, на ноги Кашкетова. Да так и приклеился к ним. Алла проследила за его взглядом и так же оцепенела. Посмотрел вниз и Кашкетов, уже успевший забыть о выкинутых носках – мол, что это они там разглядывают?
Разглядывали они ни много, ни мало – его ноги.
Голые ноги.
В сочетании со строгими брюками выглядело это действительно нелепо и как-то... подозрительно, что ли.
- Это что ещё такое? – угрожающе процедил сквозь зубы Гена. Голос его звучал грозно и убедительно и определённо не предвещал ничего хорошего. – Почему босиком? В моём доме? С моей женой? Наедине?
Гена проговаривал слова резко и отрывисто, точно выплёвывал. Последнее же слово вообще чуть ли не выкрикнул.
Кашкетов недоумённо развёл руками – мол, сам не пойму, как такое могло приключиться! Вспомнил всё, что хотел наговорить по поводу своих босых ног. Про йогов там, про закаливание. Про якобы модный нынче стиль “нью кэжуал”.
И вместо этого отчего-то произнёс:
- Жена Ваша, Гена Тридурцев, необычайно мило смотрится в домашней обстановке!
- Издеваться надо мной, сука, вздумал?! – вскричал Гена, и вены на его шее и лбу вздулись. – Ну, я тебе сейчас!
Последнее, что увидел Кашкетов, был летящий прямиком в его лицо Генин кулак.
Затем наступила темнота.
Очнулся он уже в подъезде, этажом ниже, на лестнице, с которой, судя по ноющей боли по всему телу, его, бесчувственного, спустил не в меру ревнивый Гена Тридурцев. Рядом валялись его туфли и цветок. Конфеты и вино почему-то выбрасывать не стали, наверное, сами решили выпить позже, после примирения.
Кашкетов подхватил туфли, с трудом просунул в них ноги и побежал, как давеча, прыгая через три ступеньки.
Только теперь уж в его беге не было прежней живости и радостного ожидания.
Выбежав из подъезда, задрал голову и посмотрел вверх, на квартиру Тридурцевых. Там вовсю бушевали страсти, слышен был звон бьющейся посуды.
Но отчего-то было ясно, что супруги непременно помирятся.
Кашкетов втянул голову в плечи и зашагал в сторону ближайшей остановки.

Вот отчего так бывает? Живёт какой-нибудь мальчик с родителями в старом, обшарпанном двухэтажном деревянном доме. В этом доме, среди полувековых лип и раскидистых кустов сирени, проходит всё его детство. И оно, детство это, несмотря на нищету и убогость дома, всё же счастливое. Очень счастливое!
А потом дом идёт под снос и жильцов его расселяют. Родители мальчика получают светлую, просторную квартиру в новом доме, правда, в другом районе, среди типовых панельных многоэтажек. И вроде всем квартира эта хороша, светла и просторна, и планировка удачная, и горячая вода из крана течёт.
А сердце мальчика отчего-то всё равно привязано к той, старой, прячущейся под сенью лип и сирени, где деревянные, стёртые временем ступени скрипят и прогибаются, угрожая, того и гляди, провалиться, а в подъезде всегда стоит трудновыводимая, неистребимая практически, чуть сладковатая удушливая вонь – специфический запах нищеты и старого жилья. И тянет мальчика в эти полуразрушенные здания, и снятся они ему по ночам, и вдыхает он запахи эти полной грудью, и нет для него в целом мире запахов слаще этой вони.
Потому как и не вонь это вовсе, а запах детства...

Придя домой, Кашкетов первым делом надел носки. Но не новые, а грязные, выуженные из таза с готовяшимся к стирке бельём. Потоптался в них с полчаса, а затем снял и бережно поднёс к лицу, вдыхая умиротворяющий и такой знакомый аромат.
И тогда только успокоился и пришёл в себя. Снял носки, но не стал бросать их на пол, а оставил в руках. Лёг, не раздеваясь, на диван, и тотчас провалился в глубокий, крепкий, освежающий сон, рубцующий все раны, в том числе и сердечные.
И даже во сне не расставался со своими носками, удобно подложив их под щёку.
И снилось ему, что он, мальчишкой ещё, идёт по городу. Лето почти, середина мая, кругом яблони цветут.
А следом за ним идёт его верный спутник, который никогда не оставит, не бросит, не отстанет, даже если прогонять его станешь. Который будет следовать за ним по пятам на протяжении всей его жизни, став в конце концов неотъемлемой частичкой самого Кашкетова, без которой он теперь уже себя и не представлял.
Следом за ним идёт его вонь.
Вышагивают они важно так на пару, и так им хорошо в этот миг, что никто другой уже, кажется, и не нужен.
И ещё снилась Аллочка, отчего-то взрослая, хотя сам Кашкетов во сне оставался ребёнком, подростком, школьником. Она примеряла новые золотые украшения и показывала Кашкетову розовый язык, высовывая его чуть ли не на всю длину.
Но Кашкетову не было до Аллочки никакого дела.
Потому что у него была его вонь.