Ebuben : Герои эпохи

Я вымочил резиновую шапочку в ацетоне, одел ее на голову, предварительно протерев лысину, и откинулся на спинку кресла. Оставалось ждать. В крайнем случае, использую другой растворитель, хотя проблем с действием ацетона быть не должно — волос на голове я лишился давно и больше они у меня не растут. Ацетон должен подействовать. Неделю назад еще действовал.
Обычно такие вещи я старался чередовать: когда немного выпью политуры, когда понюхаю бензина или клея. Главное — не смешивать. Когда смешиваешь, велика возможность сойти с ума. Несколько моих товарищей неудачно провели опыты с дустом и денатуратом – и того, откинулись, пуская ртом пену и городя чушь. Смею сказать, что профессионализма им недоставало в подобных делах.
Вещества не надо мешать с алкоголем. Однажды, всего однажды, я допустил существенную ошибку и наглотался ноксирона, обильно запив его красной шапочкой. Дело было плохо, я лежал в канаве и витал где-то там. К счастью, к ночи я отблевался, оклемался и пришел домой. Дома долго спал и некоторое время мог пить только пиво, которое в полиэтиленовых пакетах разливали у ларьков. Там, у ларька, я выменял остатки пива на важный рецепт, с помощью которого проще и безопасней было употреблять одеколон. Выдавив остатки пива из пакета, стремительно чернеющий от политуры мужик прошамкал мне едва слышно:
– Ты, когда одеколон пьешь, вместе с ним эфирные масла глотаешь. Оно тебе надо, организм портить? – многие из нас все же о собственном здоровье заботились, как не комично, – ты, – продолжил чернеющий, – на гвозде пей одеколон. Сейчас объясню простой процесс: гвоздь, значит, накаляешь – простое дело, да? – и в одеколон этот самый суешь. Там вся мерзость и выпаривается. И пить не так противно. Опробуй.
Как пришел домой, опробовал, благо Тройной стоял у меня нетронутым (в те времена у меня еще могло оставаться что-то прозапас), и правда удивился переменам – одеколон пился легко, хмелил сильно. Он явно выигрывал, будучи на гвозде, у пробивного Леопарда, который рвал нос разве что не до крови. В общем, совет оказался дельным, и я временно перешел на одеколон. Потом, конечно, это мне стало накладно, и я продолжил пить денатурат с красной шапочкой, иногда развлекая себя пивком, сдобренным дихлофосом.
Тогда у меня был очень тяжелый период – я похоронил жену. То есть как похоронил – хоронить было нечего и негде – она заживо сгорела вместе с нашим домом, пока я был на работе. Спасибо друзьям, которые меня приютили, а потом и отыскали какой-то домишко в глуши, где я на долгое время обосновался и зажил вполне прилично: пил квадрат, закусывал дружбой. Только вот хороших условий мне было мало. Поэтому, наверное, я вскоре и перешел на клей, ацетон и ноксирон, уверенно войдя в мир галлюцинаций и потусторонних миров, в которых ошивалась моя жена. Жизнь завоняла для меня по-новому.
Начинал я как все – интеллигентно и по чуть-чуть: пил коньяк с патрона и с пожарного ведра, потому что не лез, хлебал теплую водку с ладошки (чтобы вставляла, как следует) и распивал в компании из трех человек малька, да еще с 22 копеечным лимонадом вдобавку. Хорошо все шло. Качественная самогонка, не загаженная проклятым дустом, отлично шла с квашеной капустой, кислым соком растекающейся по красному лицу. Все подкосила череда злостных похмелий, которые самогонка только усугубляла. Требовалось, что-нибудь действенное, а с утра достать такого было почти нереально. И пошли в ход русские народные. Сначала, помню, дожирали квадрат 16x16, сахарным комом падающий в живот, потом глушили одеколоны, а когда все это подчистили – пришло время Анютиных глазок.
Тогда я, еще неумеха, научился очищать политуру, к своему стыду не овладевший этой простецкой техникой к своим-то годам. Как сказал мэтр, у нас каждый младенец это умеет делать. Мое знакомство с политурой было красочным – потому что очистил я ее не как следует и наглотался смолы вместе со спиртом. Блевать не блевал, но долго лежал, не шевелясь, и смотрел в потолок. Надо мной пили политуру и смеялись.
Это стало моим боевым крещением. После своего знакомства с легендарными лаками я стал принимать все – и мой организм выдерживал, хотя многие мои товарищи сгорали на глазах, выблевывая из себя один лишь желудочный сок вперемешку с кровью. Я держался крепко. И держусь до сих пор, ощущая, как приятно холодеет макушка от ацетона, а мысли плывут волнами и масляными разводами.

С ацетоном меня познакомил Жора-пловец, чемпион СССР, по его словам. Ребята говорили, что свое прозвище он получил не за успехи в спорте, а за свое пристрастие к растворителям, которые применял методом пловецкой шапочки.
Сидели втроем: я, Жора и Гена – студент. У студента чернел противный пушок над верхней губой, а на подбородке росла козлиная бородка, которую он ежеминутно с умным видом крутил. Гена плотно сидел на ноксироне. Не знаю, как меня угораздило очутиться в такой компании – я всегда тяготел к людям пьющим, нежели употребляющим.
– Слушай, – обратился Жора ко мне, – давай-ка я тебе кое-что новое покажу. Ты такого еще не пробовал, зуб даю, – и он похлопал меня по затылку.
Я к тому времени уже хорошо загнался квадратом и был готов на эксперименты.
– Давай, – согласился я.
Мы встали и пошли куда-то, а студент, как корова, тупо побрел за нами.
Пришли к Жоре. У Жоры был хороший ухоженный домик с огородом, на котором ежечасно трудилась мать. Она окликнула нас:
– Куда пошли, еб твою мать, хулиганы проклятые?!
Жора дал нам знак – не обращайте внимания.
– Обувь снимите, свиньи, – уже спокойнее добавила мать.
Жора достал бритву и синюю шапочку, пока мы со студентом изучали содержимое комнаты.
– Дай башку, – попросил Жора.
Я сначала не понял:
– На кой черт?
– Сбрею лохмы твои маленько.
Я непонимающе взглянул на Жору.
– Для дела надо, – шепнул он, щелкнув пальцем по шее.
– Черт с тобой, – согласился я и наклонил голову.
Через пару минут я ощупывал выбритую макушку. Ощупывал без интереса. Мне поплохело.
Жора промокнул мою голову влажной тряпкой и нацепил на нее тугую шапочку. Сейчас бы я подумал об электрическом стуле, но тогда о таком у нас не слышали. Голову приятно холодило. Расправила крылья слабость, и я обмяк. Против воли я улыбнулся и закрыл глаза.
– Хорошо, а? – довольно ухмыльнулся Жора, протирая свою лысую башку тряпкой, – лучше, чем спирты твои.
Я вяло отмахнулся. Мне похорошело.
Студент устало вздохнул. Он был верен своим таблеткам.
Мы сидели с Жорой друг напротив друга, как два йога, и бороздили пространство, не обращая внимания на крики матери.
– Опять весь дом провонял, сукин ты сын!
Я даже не заметил, как ретировался молчаливый студент. В комнате остались два человека в пестрых шапочках и дурман ацетона. Что-то витало поблизости, и каждый видел свое.
Наконец – времени счет был потерян – я отправился домой, а Жора-пловец остался со своей мамашей. Впрочем, у него было от нее средство.

Через год Жору перерезало поездом. Мамаша отправился следом еще через пару месяцев.
Все это проходило у меня перед глазами в момент отрезвляющими вспышками, после которых мне становилось очень тоскливо. От тоски мы могли лечиться только одним способом.
Череда вспышек участилась. Пошли один за одним: студент прирезал какое-то семейство и исчез, ребят косила политура, а мою жену – огонь.
После всего этого я опять расширил круг своих развлечений. В ход пошел клей и бензин – желтые ватные комочки творили с моей головой небывалые вещи. Отыскав водную шапочку, я возобновил опыты с ацетоном и уже навсегда пополнил ряды лысых ацетонщиков.
Пить становилось все неприятнее, компания стремительно редела. Спокойнее было в одиночестве просиживать долгие дни с шапочкой на голове.
Не с кем было поговорить, некому было рассказать о своем прошлом, которого тоже практически не было.
Красноголовики, да Анютины глазки-синие юбочки кружили головы и крушили головы.
Все это прошло.

Сквозь едкую вонь ацетона пробивался сладковатый аромат мертвечины.