Михал Мосальский : Три печальных истории о любви.

Не моя вина, что я такой, какой я есть. Так распорядилась природа, что я никогда не забываю, когда со мной поступают плохо другие люди. И пусть проходят дни, за ними года, но чёрная щепа обиды единожды попав в сердце, никогда не покинет меня, причиняя каждодневную боль.
Содержимое двух пол-литровых штофов водки, за два с половиной часа оказались в моём организме, вкупе с горячей, домашней закуской. Встав на кухонную табуретку ватными, словно чужими ногами, я снял с антресоли мою старую бамбуковую двухколенную удочку.
Неторопливо разматываю голубую леску, времён молодости моего отца, ни разу не давшую повода усомниться в своей прочности. Скользкая петля и метр запаса, большего и не надо.
Пройдя два квартала города, я каждую секунду ликовал, рисуя в пьяном воображении акт отмщения своей подруге.
— Вы к кому идёте? — Старая, под годами ссохшаяся как чернослив консьержка, которая видела меня уже сотни раз, и всё равно, спрашивающая один и тот же вопрос, напоминала испорченного робота.
— Я к Марине Кобытковой. В двадцать третью квартиру.
— Почему так поздно? Ночь давно на улице. Люди спят, поди, уже. – она ворчит, но пропускает меня, разворачивается и, шаркая тапками уходит в свою комнату, к голубому экрану переносного телевизора.
Третий этаж. Тридцать ступеней. Тридцать возможностей повернуть обратно. На подъездных зелёных стенах то и дело попадаются надписи неизвестного художника. На лестничном пролёте между вторым и третьим этажом, на потолочной побелке выжжено: «Маринка блядь».
Красный дверной звонок, который я сам монтировал два месяца назад. Птичья свирель. Ненавижу, сука, этот звонок.
— Кто там? – сонным голосом спросила Марина, подошедшая к двери.
— Марина, открой, пожалуйста. Это я.
— Серёжа?! Ты пьяный?
В дверном глазке, на несколько секунд исчезла точка света.
— Не твоё дело, патаскуха!
— Серёж, я не открою тебе. Ты не в себе сейчас, давай завтра поговорим?
— Марин, я же люблю тебя, дура. Зачем ты мне изменила?
— Что? Ты о чём, Серёж?
— Неделю назад, когда мы поссорились в «Марсе» на старом рынке, помнишь? Ты в тот же вечер у Карена в его фургоне с яйцами заглатывала.
— Серёж, ты больной? Ты что такое говоришь, ненормальный?! Я не изменяла тебе.
— Открой мне, я хочу войти внутрь.
За дверью, на другой стороне лестничной площадки, шуршали полами халата и переминались на скрипучей половице. Кто-то шептался ломаным голосом, в тон расшатанному коридорному полу. Старческое и соседское любопытство не знает границ.
— Марин, почему ты так поступила со мной?
Я услышал из-за двери тихие всхлипыванья, похожие на женские рыдания, вместо ответа.
— Марин, ты плачешь? Ответь мне.
Мяу, мяу, мяяяяууу. — Подрастающий подъездный котёнок, рыжей, пятнистой окраски, прозванный среди жителей Шуба, лениво потягивался на нижней ступеньке, подсматривая за мной лукавыми, змеиными глазами.
— Серёж, уходи. Я не хочу с тобой говорить. – сбивчиво, прерываясь и глотая слёзы, прохныкала Марина.
— Что я тебе сделал, чтобы заслужить такое отношение к себе? Ты предала меня, Марина. ПРЕДАЛА! – не в силах сдерживать эмоции, мой голос срывается на истеричный крик. Облокотившись о стену спиной и, пряча слёзы в руках, я медленно сполз на пол.
За соседской дверью, громче прежнего шелестел халат, кто-то ещё громче шептался и скрипел деревянными половицами.
— Я не изменяла тебе, пойми ты это, наконец. Когда мы поссорились, Иринка забрала меня с собой из бара и довезла до дома. Мы с ней выпили немного и легли спать, вот и всё, что было. Я люблю тебя одного, Серёж.
— А Карен? Его ты не видела и не была с ним в фургоне?
— Да, не была! Поверь мне, Серёж.
— И никогда не изменяла со всеми этими уродливыми мужиками?
— Какими мужиками?! Ты только послушай себя!
— Это нездоровое наваждение. Со мной никогда такого не было раньше! Господи, Марин, какой же я дурак! Я люблю тебя до такой степени, что в голову приходят всякие грязные мысли.
— Какие мысли? – голос Марины немного окреп, прерываясь всхлипываниями всё реже.
— Когда я вижу тебя с кем-то, перед глазами появляются картинки, как ты голая и вся в сперме отсасываешь у него болт, стона от удовольствия. Понимаешь, ты грязная такая, как последняя шлюха.
— Боже мой, Серёж, я никогда не изменяла тебе, и не думала об этом.
— Прости меня, если можешь. Прости, Марин.
Вся агрессивная спесь, слетела с меня в одно мгновение, оставив после себя головную боль и беспричинные горячие слёзы. Слово «прости» исходило от меня, как мантра, как молитва, спасение и укрытие.
В замке дважды щёлкнул затвор, дверь приоткрылась, и яркая полоска света озарила кусок обветшалой, облезлой стены и несколько ступеней лестницы. Котёнок Шуба вышел на свет и грациозно потянулся. Мягко ступая по бетонным ступеням вниз, котёнок последний раз оглянулся на меня, призывая следовать за собой.
— Зайди внутрь, Серёж. И подожди одну минутку, я сейчас такая некрасивая. Одну минуту.
В конце коридора, у вишнёвого трюмо с большим зеркалом, Марина утирала ладошками слёзы с лица.
— Прости меня, Марин, прости, прости, прости…
Входную дверь я бесшумно закрыл за собой, возвратив затвор в исходное положение.
О, мой ангел. Моя альфа и омега. Тонкие светло-русые брови, изгибающиеся дугой над большими голубыми глазами, цвета чистой озёрной воды. Природный белый цвет волос, расчёсанных на пробор и аккуратно подстриженных накануне. Кончик носа немного вздёрнут вверх, что придаёт лицу Марины слегка капризный, взбалмошный вид.
Она не любила, когда я смотрел на неё заспанную или заплаканную, думала, что в такие моменты она представляет для меня верх уродства. Я, тем временем, любуюсь её молодым телом, обтянутым в шёлковый халатик небесного цвета, с изображением мифического китайского дракона с зелёными глазами и длинными, тонкими усами.
Не поворачиваясь ко мне лицом, Марина полностью успокоилась и привела себя в порядок. А где-то в подъезде громко мяукнул котёнок.
«Уйти за Шубой. Уйти сейчас же вон»!
— Серж, да и как ты мог подумать, что я смогу изменить тебе с этим жирным Кареном?! Если бы это и случилось, то с кем-нибудь более красивым, ну хотя бы раз в тысячу. – Марина смеётся, не отходя от старого, полувекового трюмо.
«Значит, изменила-таки, шалава». – от мысли кровь пенится, глаза застилает белая пелена, а в ушах нескончаемый чудовищный звон.
Трижды обматываю леску вокруг ладони, петля висит на уровне коленей, как ковбойское лассо. В первые секунды Марина сильно удивлена, принимая это за шутку, она с надеждой вглядывается в моё лицо в отражении зеркала.
Косметика с трюмо валится на пол. Судорожно хватаясь за горло, силясь сорвать путы, Марина царапает горло ногтями, раздираю кожу в кровь. Леска рассекла нежную кожу на шее, как горячий кухонный нож масло. Не моя вина, что я такой, какой я есть. Так распорядилась природа, что я никогда не забываю обид.
Через минуту ноги Марины подкосились. Пальцы до последнего тщетно раздирали горло, ища кислорода. Предсмертный хрип пошёл на убыль и сменился бульканьем крови в гортани.
С третьей попытки, наступаю ботинком Марине на затылок и, вдавливаю прекрасную голову лицом вниз к полу, и с новой силой тяну на себя леску. Тело содрогается в конвульсиях, то вытягиваясь в полный рост, то прижимаясь подбородком к коленям. Обнаженное женское тело в предсмертной судороге, похоже на рыбу, выброшенную на берег.
У открытой консьержкой, подъездной двери, котёнок тихо мяукнул и исчез в ночной тишине. На сердце мне становится легче и я, со спокойной душой, засыпаю рядом с Мариной возле вишнёвого трюмо, нежно обняв её за талию. Прости, прости, прости…

********

— Пап, пап, расскажи, как вы с мамой познакомились.
— Не сейчас. Я занят.
— Пап, ну расскажи, расскажи.
— Разве ты не видишь, что я вынимаю занозу у твоего братика?!
— Он дурак и поэтому всегда в занозах ходит.
— Не говори так про своего брата. Это нехорошо.
— Больше не буду, если расскажешь, как вы с мамой познакомились.
— Вот и всё. И совсем ведь не больно было.
Заноза размером с детский палец, покрытая кровью была заботливо выброшена в железный таз, заполненный до половины такими же окровавленными щепками.
— Садитесь, дети, передо мной, я начинаю свою историю. Жил я в то время не в этом доме, где мы сейчас с вами, а далеко, далеко, на другом конце земного шара.
Я и мои коллеги по кафедре ботаники были командированы в Перу, с целью сбора и исследования редких сортов трав в нетронутом человеком заповеднике Ману. Уникальное, заповедное место, расположенное на территории склонов восточной части Анд, покрытое тропическим лесом, озёрами, с протекающей вдоль, рекой Амазонкой.
По прибытии в страну нас встретили в аэропорте, и доставили на наше рабочее место, с условием, что заберут через неделю.
В сердце леса, близ горного озера, мы разбили лагерь, где у нас было всё необходимое для проведения научной работы и недельной стоянки.
В первое утро из своей палатки бесследно исчез, оставив вещи нетронутыми, глава нашей экспедиции, к тому же имеющий больший опыт из нас всех. В безжалостный, экваториальный, полуденный час мы обнаружили тело нашего коллеги в неглубокой воронке. Вся поверхность в радиусе десяти метров от трупа была завалена опилками и внутренними органами животных.
— Пап, а мама в рассказе скоро появится?
— Раньше, чем ты думаешь, детка.
Итак, на чём я остановился? Ах, ну да. Что было самое интересное, у найденного нами мёртвого коллеги отсутствовал половой член, а сам он выглядел осушенным до последней капли крови.
Многие из нас не на шутку испугались и проявили малодушие, предложив бросить труп догнивать в воронке, а самим, как можно скорее уёбывать в цивилизацию. Как оказалось в этих словах было-таки зерно мудрости.
Коллегу мы захоронили по православным обычаям, на что у нас ушла половина дня. Ночью было решено выставить дозор, другого выхода у нас просто не было.
За мою двухчасовую охрану всеобщего спокойствия, я явственно слышал звуки ходьбы, где-то в лесу, недалеко от лагеря. Разглядеть незваного гостя, сколько ни старался, так и не смог. Из боевого арсенала у нас были только палки и инстинкт самосохранения.
На рассвете, во время общего собрания, мы не досчитались ещё двух членов экспедиции. Просто испарились, как вода на солнце. Идти на поиски, а в частности, к той жуткой воронке, добровольцев набралось ровно ноль. Было решено, немедленно собирать оборудование и уходить.
Взрывной коктейль из страха и любопытства, заставил потребовать от моих коллег обещания не двигаться с места до того времени, пока я не вернусь. На пути к месту я боялся обнаружить там своих мёртвых коллег, но ещё больше я боялся их там не найти.
В гниющей внутренностями воронке я увидел два мёртвых тела с вырванными половыми органами. Каждое из тел, на мой взгляд, весило не больше двадцати килограммов, словно долговязые мешки с древесными палками внутри.
— Пап, нам скучно! Ты не про маму рассказываешь, а зубы нам заговариваешь. Ты плохой папа.
— Не дуйся, дочка. Я почти закончил историю.
В тот момент, когда я собрался унести с собой эти страшные воспоминания навсегда, я заметил, что между деревьев мелькает чей-то силуэт, приближаясь ко мне. Душа у меня, дети, в пятки ушла. Я онемел, а ноги предательски отказывались меня слушаться.
Абсолютно бесшумно, словно я перенесся на свадьбу глухонемых, широкими шагами ко мне приблизилось натуральное дерево с ростом среднего человека и анатомически правильными конечностями. Два шишковатых нароста на груди, виляющая при ходьбе талия и копна зелёных волос, ниспадавших на плечи – всё выдавало в дереве женское начало. На деревянном лице сохранилось, что-то от первобытных перуанских женщин.
— Мама, мама!
— Тише, дети, это ещё не конец.
Встав ко мне вплотную, ваша мама длинными пальцами, покрытыми смолой, сорвала с меня шорты и исподнее, повалив на землю. Раздвинув деревянные ноги в стороны и сев на меня сверху, ваша мама принялась насиловать меня, в буквальном смысле слова, но силы в борьбе были неравные.
В какой-то момент я почувствовал, что мой член готов оторваться от тела в любую секунду, но к счастью, я прочно закрепил за собой прозвище «стальной пиздарез», полученное мною во время службы на флоте от портовых проституток за неутомимость в сексуальных игрищах.
Через тридцать минут полового акта, дерево на мне задрожало и без сил повалилось рядом со мной на землю. Не знаю, что именно произошло в эту священную минуту, но я не мог ни на чём сконцентрироваться кроме вашей мамы. В душу запала, чертовка такая!
Я раздвинул ей ноги, и вопреки всем канонам логики и здравого смысла, обнаружил вполне человеческое влагалище, довольно упругое и розовое. В честь этого неожиданного открытия, я назвал её Рози. Перочинным ножиком я вырезал на плече вашей мамы наши имена и обвел в сердечко, на вечную память. Со временем, когда мы научились друг друга понимать, она неожиданно призналась, что я ей сразу понравился.
Мы жили в заповеднике, жили, душа в душу, предаваясь всепоглощающей страсти ежечасно. А уже через неделю весь лес кишел солдатами и полицией Перу. Переполох поднялся страшный! Военные заглядывали под каждый камень, ища неизвестную угрозу для нации.
Нам пришлось бежать и делать это, как можно быстрее. К моменту, когда я переплывал по океану в Эквадор на Рози, она была уже беременна вами, детки.
Мы поселились в этом тихом городке и со временем все местные жители привыкли к нам и не обращали внимания на странности Рози. Вашу маму даже приглашали на воскресную службу в церковь. Это был наш с Рози лучший период в жизни.
Возвращаясь в наш дом из родильного отдела местной больницы, произошло нечто ужасное. Я нёс вас, малюток, на руках, а рядом шла порядком располневшая Рози. Это случилось, то ли из-за злого умысла, то ли это явилось провидением судьбы и наказанием природы за противоестественность. Из окна жилого дома, кто-то выбросил на улицу горящий окурок и попал в вашу маму, в район обвисшей на животе коры. Чудом, зацепившись за выступающий на пуповине заусенец, и с лёгкой подачи ветра, Рози воспламенилась у меня на глазах. Она сгорела дотла за минуту!
Не могу больше говорить, слёзы сами наворачиваются, когда вспоминаю тот страшный день. Сынок, принеси мне, пожалуйста, платок. Что? Ты опять занозу себе подцепил? Как ты только умудряешься, сын?
Малолетний ребёнок держался рукой за рёбра, готовый разреветься в любой момент. Один из деревянных пальцев правой руки застрял глубоко под кожей, причиняя мальчику боль.
— Что ты на меня смотришь? Ломай теперь палец.
Мальчик изогнул руку в локте и сломал указательный палец, оставив его под светлой, почти прозрачной надрёберной кожей.
— Не плачь, сынок. Сейчас занозу мы тебе вытащим, а на ночь я налью тебе свежей воды в супницу, положишь туда руку, пока спишь, а утром у тебя новые пальцы отрастут, лучше старых будут.

*******

Внимание, внимание! Отсек G, приготовиться к включению гравитации. Во избежание травм, займите места на ваших кроватях и пристегните ремни безопасности.
— Всё как обычно! Вот уже третий год одно и то же, день ото дня. Лучше бы я умерла от цунами во Флориде двадцать первого декабря, вместе со всеми близкими. Нет, блядь, Элисон МакКензи, ты вышла замуж за тупоголового лейбориста, задрота по жизни и самого скучного человека на всём юге Штатов.
Родители чуть не обосрались от счастья, что у меня свадьба с Тедом О’Фишером. Этот мягкотелый импотент имел наглость представиться Богу лично, в первый месяц полёта в открытом космосе.
Земли больше не существует, в том понимании, в котором мы привыкли её представлять. Все второсортные фильмы о фантастике оказались наполовину правдой. Ни для кого из нас не секрет, что шанс найти пригодное жильё на незнакомой планете, говоря с сарказмом, невелик.
За три дня до предначертанного конца мировой цивилизации, наиболее крупные страны запустили в космос корабли способные автономно двигаться во вселенной, ища наиболее подходящее место для новой жизни.
По причине моего брака с сенатором штата Флорида, меня взяли на борт на полное обеспечение. Я находилась не в себе от мысли провести с нелюбимым человеком вечность в необъятном и очень холодном космосе. Страх умереть, будучи смытой гигантской волной, загнал меня на борт, заставив бросить престарелых родителей.
Тед умер от инсульта, во время тренировки на беговой дорожке, куда он ходил каждый раз после ссоры со мной. Моя вина? Хуй вам!
Следующий год пролетел, как одна минута, во сне, в криогенной камере. В день всеобщего выхода из годовалого сна, самый ушлый из нас – Буш младший заметил в иллюминатор шатл с огромной пятиконечной красной звездой, представителей правительственной верхушки Китая. Все мы не без удовольствия следили за тем, как метеоритный поток разорвал на части китайский корабль. Кто-то из прислуги закричал во всеуслышание: «Сделано в Китае», чем привёл в действие цепочку гомерического хохота.
В начале второго года нашего путешествия, прорвало нечистотами кухню верхнего яруса. Связывающий наши отсеки шлюз, открыли полностью впервые с момента старта корабля. Я сидела в столовой, нехотя доедая привычный для всех желейный обед, цвета уранового поноса, как вдруг о мою ногу споткнулся солидный мужчина в деловом костюме.
— Извините, сэр…
— Пошла нахуй! – в кротчайший момент, я узнала в упавшем на пол джентльмене никого иного, как Ричарда «Дика» Чейни. Дик именно тот человек, кто волновал моё сердце каждый раз при встречах в Вашингтоне.
Следующий год прошёл поступью века, своим однообразием и резким увеличением смертности. Все уважаемые конгрессмены и сенаторы, имевшие малейший изъян по состоянию здоровья, умирали один за другим, не оставляя после себя даже воспоминаний.
Радиосвязь, в виде телефонов, имелась в каждой комнате и коридорах. Через податливую на сахар Луизу, личную гувернантку мистера Чейни, я выяснила его персональный номер телефона. Набираю 2012-21-666.
— Мистер Чейни, это вы?
— БЛЯДЬ! – крикнул Дик и отключил связь.
Интересно, кому он это сказал? Может Луизе? Ну, конечно Луизе, он ведь не может, вот так на ровном месте обругать незнакомую леди. Да, мне пятьдесят один год. Да, я ношу не свои волосы. Да, я готова за добротный трах, отдать пять лет своей жизни, так ну и что?
Встречаюсь с Диком в общей уборной, на нашем ярусе.
— Мистер Чейни, я лишь хотела восхититься вашим…
— Пошла нахуй!
Вот он опять за своё! Каков мерзавец! Но я всегда любила плохишей, они-то не прочь выдумать, что-нибудь залихватское в кровати, отчего в последствие ноги колесом, а тело ломит в сладкой истоме. Ты будешь моим, Дик, будешь.
За следующий месяц, проведенный на одном ярусе с Диком, я изучила, в который час мистер Чейни ходит в уборную, как он проводит время, с кем общается, словом ВСЁ. На любые мои слова и действия, я слышала от Дика тоже, что и раньше. Только однажды он отступил от своих правил.
Я собиралась признаться мистеру Чейни в своих чувствах на ужине, посвященному годовщине крушения китайского корабля. Дик прервал меня на полуслове недовольным жестом, плюнул мне в лицо и поднёс к глазам средний палец. Для такой немолодой леди как я, это уже чересчур унизительно.
Вернувшись к себе в комнату, вся заплаканная и обхарканная, ищу глазами, где в прошлый раз оставила ножницы. Volume: 25, 40, 60, 80, 90,100, MAX. В приёмнике U2 играет с надрывом про Beautiful day, пока я мысленно прощаюсь с жизнью.
— Эй, мразь, положи ножницы на место и выключи нахуй своё стерео, пока ебало цело. – на пороге комнаты стоял Дик Чейни, в белой, наглаженной рубашке, уперев руки в бока.
— Это ты мне, Дик?
— Нет, блядь, Уолту-мать-его-Диснею. Вырубай нахуй звук, овца. Хорошо. Теперь слушай меня внимательно. Знаю, я нравлюсь тебе, что само по себе нихуя не удивительно. Ты сделаешь то, что тебе будет велено, а взамен я отдрючу тебя, шлюха, во все щели.
Я почувствовало нутром, что хочу секса, как никогда в жизни. Звучный, командный голос мистера Чейни, действовал на меня волшебным образом, заставляя снимать с тела неуместную одежду.
За десять минут секса, беспрерывного испускания кишечных газов и неистовых проклятий Дика, я стала ему верна на веки.
— А ты ничего, вроде, старая бестия. Узнаю Техасскую кровь.
— Ты ко мне обращаешься, Дик?
— Блядь, да ты тупая! Это ставит под угрозу мой план. Сейчас самое главное, чтобы не пронюхали русские и алькайда. Эй, старая перхоть, вот мой план действий: через двадцать минут ты отправляешься в западную часть корабля, в отсек 16D. Отсек технический, поэтому не смей, сучара, ничему удивляться. В помещении будет пусто, об этом я позаботился. У дальней стены от входа, на ярко-красной панели расположены четыре ручных вентиля, с красной кнопкой между ними. Идиотина, ты знаешь, что такое вентиль?
— Это железный кружочек с ручкой. – говорю я, хотя, по правде говоря, сомневаюсь.
— Скажу честно, в Афганистане ты не прожила бы и недели. Каждый вентиль закрываешь против часовой стрелки. Если сделаешь всё правильно, красная кнопка на панели засветится, под тонкий писк остановившейся системы.
— Зачем это тебе нужно, Дик?
— Меня давно заебал весь этот цирк! Вчера разговаривал с Горбачёвым. Они прибились к спутнику, какой-то планеты, полностью покрытого чистой, питьевой водой. Выёбывался, что ловит больших карпов и пьёт водку. Он конечно пиздабол, но так хочется ему верить, что совершенно не хочется жить. Ты, дура, — тут он посмотрел на меня в упор, — перекроешь нам всем кислород, и эта агония закончится.
— Но, мистер Чейни, ведь столько людей погибнет!
— Пошла нахуй из комнаты, двадцать минут прошли.
Что я могла сделать?! Он моё начало и мой конец.
Вентили закрыты, красная кнопка отключена, всё как ты и хотел, Дик. На обратном пути всё чаще замечаю людей, кривляющихся на полу, а чаще уже бездыханных. В большинстве это толстяки. Идти становится невыносимо. С последним глотком кислорода захожу в свою комнату и валюсь на колени. Сильное головокружение и удушливость, прибивают меня грудью к полу.
В тускнеющем свете глаз, вижу Дика Чейни, сидящего на полу спиной к стене. Член высунут из ширинки наружу, следы спермы на брюках, а у ног три пустых бутылки настоящей русской водки.