Голем : Сумерки Зибен-Ахта

* * *
Мне часто прочат светлое будущее.
Как то: расстрел на месте. Пику на разборе.
Или, на худой конец, бессрочную каторгу.
Всё это пафосно и малоправдоподобно. Где я, и где оно, ваше место расстрела? Старая Москва, рассказывают нищие, сгорела от копеечной свечки.Чтоб меня украли, если коммерсанты «Зибен-Ахт со товарищи» тоже сожжены были ни за грош! Пожар начался во вторник, сразу после вербного воскресенья.

Сидим мы в номерах на Греческой (рекомендую, фото: это Ключарь… да сыми ты уже кепи, Ключарь! А вот как раз — Сеня-Сочи)… так вот: сидим мы за пивом, ожидая заказанные в «Шанхае» ведро раков и уточку по-пекински. Но вместо утки в номер влетела иная дичь...
Тот, кто в деле видел пани Гражину, скажет, что Софа-Золотая Ручка была не подарок, но только не так красива! Гражинка, бывало, вся так и светится, словно греческая богиня, знаменитая ограблениями и твёрдым характером. Её фразу: эй, фраера, сгорите молча! — стоило бы высечь в мраморе...

Впрочем, пустяки.
При появлении дамы мальчики бросают пиво и чистить ногти, берут шпалеры и покидают апартаменты. Тоже маем дисциплинку, а как же!
Я принимаю вдохновенную позу и интересуюсь, чему обязан визитом.
Не кидайте брови себе на лоб, Зибен-Ахт, не то шнифты повылазят, молвит пани Гражина. Вы меня знаете, я тоже об вас наслышана. Хватит вам прохлаждаться, словно глухарь на вертеле! Имею пару слов, Зибен-Ахт.
Хотите подзаработать? Я только киваю на это, зачем же спорить.
Тогда Гражина толкует про невиданной стоимости брошь, которую слегка притырила и хочет вывезти на свободу. Вы должны мне помочь, говорит она и для пущей важности тычет меня пальчиком прямо в середину груди.
Кому я здесь должен, мне интересно, говорю я, и это я по-прежнему вежлив.
Здесь не контора извозчиков, Гражиночка, сообщаю вам на всякий случай, и вы мне ничего не теряли.
Мне требуется прикрытие, настаивает пани Гражина.
Вы это сделаете, Зибен-Ахт, это будет хороший заработок — и мы в расчете!
Или я что-то должен пани, кроме слов о вечной любви, интересуюсь в ответ.
Где вы видите тут мой интерес? Вы такие цикавые, пани Гражина, ну так надевайте шляпку и швиндяйте прямиком до рыбного ряда. Купите там турецкую селёдку и морочьте ей голову… Или скажите прямо: на кой мне весь этот гембель? Я шо у вас, канаю под малахольного?

Будет файно, если мы перестанем мазать сопли по чистому полу, молвит пани Гражина. Меня ищет бывший муж и хочет вернуть обратно.
Кого он больше хочет, вас или брошь, интересуюсь я из чистого любопытства.
Уже неважно, говорит ясновельможная пани, поморщившись лобиком.
Устройте шухер, вроде небольшого пожара в бардаке во время наводнения, и я помогу вам встретиться с дочерью.
Тут меня будто током шибает, и я на минуту забываю о всякой вежливости.
Не играйте с Зибен-Ахтом, мадам, говорю я на полном серьёзе.
Моих жену и дочь схоронили три года назад. Я был тогда далеко, и это большое горе… но кое-кто за это тоже несколько овдовел. Затем конторщик Сёма Бруевич превратился в карманника Зибен-Ахта.
Вы понимаете, я толкую это уже в качестве прощального слова.

Ваша дочь не умерла при погроме, молвит мне тогда пани Гражина.
Она попала к посторонним людям и долго была в беспамятстве.
Только на днях я сама узнала об этом!
Внутри меня просыпается и дрожит какая-то позабытая жилка.
Вейзмир, говорю я… великий Боже! Если вы врёте Сёме, мадам, вы ляжете вместе с ними. Давайте приступим к маленькому гешефту, говорит в ответ пани Гражина. Не заставляйте меня разочаровываться в родительских чувствах. Ваша Рахиль сейчас в надёжном месте...
Чего и вам желаю, месье Зибен-Ахт!

Что же вы себе пожелаете, спрашиваю я и чувствую себя официянтом на гнутых ножках.
Завтра в девять вечера, у входа в синагогу красильщиков, что на Малой Арнаутской, вы встретитесь со своими мальчиками, отвечает Гражина. Мой бывший муж, месье Бродский, будет в это время неподалёку, в трактире «Лондон». Его непременно сопроводят пять или шесть переодетых шпиков, которым обещана большая награда за мою голову...
Тут я невольно ахаю: ваш бывший муж — Леопольд Бродский?! Ювелир с Ришельевской? Гражина мрачно кивает на это и говорит: закончив шухер, птицей хряете к Молдаванке. На углу Арнаутской вас будет ждать пролетка. Кучер Мицюк — мой родственник, отставной биндюжник с Пересыпи.
Дело ваше будет, кратенько, таково...

- Спокойно, это налёт! — говорю я из-под маски немеющими губами.
Непросто менять специальность, если ты три года посвящал лишь ловкости пальцев. Пани Гражина, а также сидящий рядом толстый, лысоватый и прилизанный Бродский в брусничного цвета смокинге очень естественно изображают испуг. Что ж… достаю маузер и присаживаюсь. Мальчики ходят вокруг, потроша кошельки и карманы немногочисленным посетителям. Агенты? Ах, да… агентов мы аккуратно связали. Уложили рядком и бросили их отобранные шпалеры на дно сортира. Один я таки сунул в карман…
Неважно, продолжим.
Я поворачиваю дуло маузера в сторону Бродского, и он рывками обнажает карманы. Пани Гражина дрожащими пальчиками выкладывает на середину стола крохотный ридикюль. Держится пани по-королевски, я ей с удовольствием аплодирую. Вынимаю из ридикюля брошь. Она и впрямь хороша!
Бродский морщится: сегодняшний дебет ювелирной лавки определённо не в кассу. Гражина закусывает губу и опускает глаза. Чувствую себя романтическим злодеем… Капельку бы покуражиться, да времени на исходе.
Опускаю брошь в потайной карман, кричу мальчуганам:
- Всё-всё! Пора, уходим...

Если бы я был поэтом, я бы сказал, что вечер плавно тонул в истоме… или там, солнце догорало в багровом логове заката. Но, видите ли, за забором нас атакует полицейская шобла во главе с господином приставом. Некогда размышлять, откуда эти белогрудые поцыки свалились на нашу голову. Скорей всего, вызвала с нарочным эта плешивая сволочь, то бишь хозяин трактира. Пули так и жужжат повсюду, словно мы сиганули с размаху в осиное гнёздышко. Сеня-Сочи вскрикивает и первым ложится наземь.
Я порываюсь броситься к нему, но что-то внутри толкает меня в сторону от приятеля… Рахиль, доченька, шепчу я, кусаю губы и плачу почти навзрыд.

- Ключарь, помоги ему… Я прикрою! — кричу, опомнившись, и продолжаю палить с двух рук. Внезапно стрельба стихает. Я оглядываюсь и вижу, что оба кореша лежат вповалку. Дорого обходится компании Гражинина брошка… довеку мне столько не потянуть. Если пани сбрехала хоть на пол крашеного ноготочка, лютой кровью за всё заплатит. Бегу что есть силы по улице, а сзади пыхтят полицейские, они вновь открывают стрельбу. Что-то рвёт меня за плечо и обжигает спину. Но я уже тамочки, отдыхаю возле пролетки.
- Гони! — кричу я мрачному, словно кат на паперти, Мицюку и задыхаюсь от боли...

Поздно вечером пани Гражина приводит меня на Большой Фонтан в тихую бессарабскую семью семнадцати человек, где мы с Рахилью долго обнимаем друг друга и плачем, как последние гимназистки. Затем Гражина уносит брошку, и мне ей нечего сказать напоследок. Завтрашней ночью, если фарт не сменится, вместе с бессарабами мы тронемся в Мариуполь.
До чего Рахиль похожа на мать, это же просто невыносимо...