Григорий Перельман : Аз воздам (духовная притча на конкурз)

1.
Кому как, а Ванечке сразу в жизни не повезло. Подкидышем вошол Ванька в бессознательную жызнь, а как в сознание пришол, то и выяснил, что окружающий мир — тюрьма, а конкретнее — децкий дом, узилище для невинно осужденных.
Парень-то был хоть куда, крепенький, как грибок, круглолицый, и волосёнки как шолк. Или как спелая рожь. Ну, типо соломы волосня, и в ней проникновенные васильки чрезвычайно навыкат. Жаждущий такой, чисто русский взгляд, алчущий правды и ласки.
Но ласки Иван отродясь не видал. Окружали мальчонку лишь надзиратели педофилы, детки постарше(зверьё зверьём), потёмкинский паёк и полная безысходность. Он уже восьмой год уныло полз по тоннелю, и шестое чувство подсказывало, что свету в конце не предвидится...

Над Ванькиной тюрьмой и птица-то хорошая не летала, не то что люди заглядывали. Узники тихо питались говном до совершеннолетия, дрались, насильничали друг друга по-всякому, а потом их, тех кто дожил, выталкивали во взрослую жизнь, дебиловатых таких, отмороженных напрочь зверьков, агрессивных до воли, а оттого беспредельно к воле не приспособленных. Долго эти выкидыши не жили. Кто как, но и до середины Днепра мало кто долетал. Они возвращались в прах, из которого ошибочно вылупились. Счастливо увернувшихся от колеса сансары насчитывалось единицы. Как ни странно, но Ванька оказался одним из них.

Бог его знает, то-ли взглядом чистым приглянулся приёмным родителям русачок, то-ли крепеньким телосложением, но в один прекрасный день Иван, насильно умытый и даже причосанный строго набок, с проборчиком, предстал пред очами супругов Староверовых, Парфёна и Василисы. Фамилия у пожилой уже, и, увы, бездетной пары оказалась не просто так, а по делу. Из кержаков были эти пожившие, повидавшие в жизни люди. Ваня зачарованно поглядел на окладистую, с проседью бороду Парфёна, на свернувшуюся на пышной груди Василисы убористую косу, и вдруг понял, что в этих людях и порылась истина, которая путь к спасению, и лаз, по которому можно с зоны подорвацца.

«Ну а в Бога Истинного веровать будешь ли?» Так строго вопросил Парфён расклеившегося в чувствах щенка, и он задрожав всем телом, кивнул. «Будет, будет» — захлопотала сразу вокруг пышнотелая Василиса, и серьёзный было Парфён разгладил суровые лобные складки, а Ваньтяй разрыдался.

2.
Хорошо жилось Ваньке на хуторе у Парфёна и Василисы. Мальчонка быстро набирал вес, употребляя в пищу ранее недоеденное годами, сноровисто помогал по хозяйству, был почтителен с назваными родителями, а окрестившись, так и вовсе преобразился — узрел истину. Школой кержаки брезговали, отчего учение Ванькино состояло из чтения большой Библии, писанной дивным певучим языком, тёплым, как Василисин хлеб, и сладким, как сотовый мёд, которым щедро наградила их семейство таёжная мать-природа.
Так и жили с молитвою и в трудах. Пока бес отрока не попутал.

3.
Ванька начал дрочить. Дрочить неуёмно и посеместно. В лесу, в скирде, по овинам и погребам. Прятался от всевидящего божьего ока, и восторженно предавался греху рукоблудия. В возраст вошол, стало быть, а девок-то рядом и нету. Ну а где блуд — там и прочие козни, жди только случая, а он всегда подвернётся...
Кончилась у Василисы соль, а кудыть в хозяйстве без соли? Тут Иван и говорит, что, мол, простите/благословите, поеду в райцентр, что я, соли не куплю, говна-то. Родители переглянулись, и рассудили, что и впрямь уже большой, пущай едет. Взнуздал ему Парфён кобылу, наказал, что и как в городе прикупить, как спиртного не касться, на девок не глядеть, в кино ни дай бог, и секс по телефону — строго нахуй. Василиса собрала съестного, и благословила, утерши ненароком слезу… *Ну с Богом, пиздуй" — отметился по-отечески и Парфён, густо пёрнув. Он и поехал.
В дороге Ваня много и обильно дрочил, по гусарске, в седле, и чем ближе к центру, тем сильнее припекал его лукавый чорт, а он всё слабел и слабел, отрвавшись от корней. В город N Ваньтяй прибыл натурально в прелести, с распухшей елдой, скалясь заправским содомитом...

4.
-- Значит, всё на баб прохуячил? — любящий взгляд отца сверлил израненную трёхдневным запоем душу.
Ванька понурился.
-- И соли не купил? — в нежном голосе матушки звякнуло нехорошим.
Отрок помотал больной головой, думать не хотелось про соль, так ебал сушняк юное тело.
-- А что, Иван, про такоее беззаконие глаголет закон божий, ась?!
-- Аз отмщение, и воздам коемуждо по делом его...-- язык заплетался, и хотелось быстрее признать вину, покаяцца и поесть и проспаться.
-- Рады мы с матерью, что сознаёшь, и сердце у нас не камень, кровь родная не вода, но… Готов принять муку?
*Да мучайте уже, блять, заебали!* Так отреагировал внутренний Иван, а внешний Ваня только жалостливо шмыгнул и смиренно кивнул.
-- Вот и ладно, — радостно как-то выдохнул крепкий старик, — неси вервь, Василиса, будем вязать лиходея, чтоб не убёг, око за око, эгей!
Облуневший Иван болезненно сощурился, трудно въезжая в неясную суету, но враз получил в рыло с ноги, и обмяк в бесчуствие, пока крепкие крестьянские руки вязали безвольное тело, прикручивая намертво к плотницким козлам...

5.
Ваня опять живёт в детском доме. В Красном уголке. Идёт на поправку, но вряд ли осознаёт это щастье.
Вошедшие в раж мракобесы выкололи ему васильковые очи. Парфён отрубил воровскую десницу. Потом и шуйцу оттяпал. Уд блудной обкорнал. Снял скальп. Раздробил колени, подрезал шкуру на ступнях. Настрогал ремней со спины. Подпалил брюхо.
На Ванькином лбу горит выжженое клеймо «ВОР».
Вырезанный язык не даёт высказать накипевшее. Да и вряд ли там, в черепе, что-то кипит — вбитый в маковку гвоздь мешает. Сотка.
Так и сидит он в Красном уголке на развальцованной в сумрак жопе. Вместо образов над головой портрет Путина и Киркоров. На него уныло смотрит унылый дистрофек хомяк, а вокруг брезгливо ползает черепашка.
Директор детского дома иногда заходит, смотрит на Ивана, и шевелит губами, подсчитывая, сколько полезных почек и прочей требухи можно нарезать из вороватого мальца на пользу больным честным людям.