Чойо Чагас : Пред...

Он снова и снова возвращался к окну вагона, но плавное движение не прекращалось, встречные поезда опрокидывали, сминали медленную робкую мысль о случайности или призрачности лица, лица-сожаления, лица-упрека, вспыхнувшего за стеклом остановившегося некоторое время назад в сумеречном без единое огонька, признака жилья, снежном поле поезда на параллельном пути, так наверное редко бывает, успел подумать он, редко, чтобы посреди снежной пустыни остановились два поезда на несколько мгновений, и тут же его слабое удивление от посторонней мысли вспыхнуло и обожгло кожу лица, потому что в вагоне напротив, в окне напротив отодвинулась занавеска и к стеклу приблизилось женское лицо с выражением настороженного ожидания, дрогнуло, и он почувствовал на себе пристальный неподвижный взгляд, будто бы мучительно длилось узнавание, перемешанное с неверием: невозможно, нет, невозможно, — он непроиз¬вольно наклонился к заледе¬невшему стеклу, вглядываясь, как отчаянно иногда пы¬таешься подробней рассмот¬реть нечто во сне и потому просыпаешься, он и теперь почти проснулся: в обыден¬ной яви сквозь два стекла на него смотрела она, странница его одиночества, любимая и утерянная так недавно, увен¬чавшая недолгую, как небес¬ная мелодия, историю обык¬новенной жестокостью, так, слова, ненужные и невозвращающиеся, а он подхватил их жестокий простой смысл и выстроил нелепую улицу, по которой ему брести и брести, не заглядывая в окна, но до¬гадываясь о происходящем по мелькнувшей тени, по тающе¬му смеху, не невинному (рав¬нодушное незнание случайно¬го прохожего), а чувственно¬му (зрящий вопреки рассуд¬ку), превращающему дрожь стыда в животную дрожь и судорожные толчки задыхаю¬щегося ритма, гибкие и ло¬мающиеся контуры чужого
соития в перспективе жуткой улицы затемненных домов, — час спустя можно и посмеять¬ся над подгнивающими пло¬дами болезненного воображе¬ния, но молчать после ее слов, понимая, что они не должны быть последними ее словами, другие, пусть не искренние, но последние, до¬стигшие слуха, его слуха, бо¬лее привыкшего к особой иронической низковатой ме¬лодии ее голоса; и чужие обострившиеся в фиолетовом свечении уличного фонаря черты ее лица, и ее глаза, с ненужным вниманием сле¬дящие за проезжающими автомобилями, ускользающие от его взгляда, — все это последнее входило в его сознание, немеющее вместе с телом, слегка вздрагиваю¬щим от порывов легкого сту-деного ветра, и красные об¬лака над горизонтом, предве¬щавшие завтрашние ветра, темнели, и он вспомнил: завтрашние облака, завтраш¬ние ветра так и останутся в будущем, и он их не увидит, — рама вагонного окна на¬против дрогнула и плавно двинулась в сторону, откуда мчался он, одного вдоха хва¬тило, чтобы оцепенение, ско¬вавшее его, прекратилось, и он бросился по коридору ва¬гона, не отпуская взглядом ее лицо. плавно уплывающее назад, лицо женщины, испу¬ганной внезапным воспомина¬нием, лицо, источающее от¬чаянный свет, смертельная бледность растерянной жен¬щины, целительницы и убий¬цы, любимой и… любимой, лицо, еще некоторое время жившее в ночном беззвезд¬ном небе над холодными тем¬ными снежными полями без единого деревца, без единого огонька.