Дмитрий1984 : Эх, Аурелиано

Недалеко от станции метро «Проспект Вернадского» (впрочем, как и от любой другой в Москве) находятся автобусные остановки и остановки для маршруток. Здесь ежедневно, с раннего утра и до позднего вечера, толпятся потенциальные пассажиры. Очереди очень длинные и, как правило, так сильно петляют из стороны в сторону на всём своём протяжении, что уже и непонятно становится какая из них к какой маршрутке в итоге приведёт. Если в качестве этой самой маршрутки подъезжает современный и более-менее вместительный микроавтобус, то люди, стоящие в очереди, ведут себя спокойно…
Но тут подъехала старая убогая «Газель», и, что вполне естественно, ни о каком благодушии в стане пассажиров и речи быть не могло. Один только внешний вид этого чуда российского автокубизма растворил без следа весь человеческий оптимизм, подобно тому, как отвратительно пахнущая смесь двух сильных кислот, названная царской водкой, подчистую растворяет прекрасное золото.
Как только последний человек (из тех кто ещё мог влезть в салон беспрепятственно) оказался внутри, вагончик тронулся. Причём тронулся тогда, когда этот самый человек только-только расплатился с водителем мелочью и ещё не успел занять свободное кресло и, потеряв на некоторое время равновесие, задел своей ногой ногу видавшей виды старой женщины. Таких иногда презрительно называют «Вопросительный знак». «Куда прёшь??? Куда прёшь, каззёл!?!?!?!» — мгновенно вышла из себя дышащая на ладан фемина, обладательница мерзейшего голоса. Человек, а это был мужчина лет двадцати пяти-тридцати с небольшим рюкзаком за спиной, сразу проговорил стандартный набор извинений (хотя прекрасно понимал, что его-то вина в произошедшем стремится к нулю), но нарвался на очередную грубость: «Ты мне ещё поговори тут, щенок!!», махнул рукой — мол, отвяжись! — и опустился на свободное место. Бросил взгляд на пассажиров. Компания подобралась самая обыкновенная: мужчины и женщины неопределённого возраста; девушка примерно одного с парнем возраста; подросток, явно не местный, один из тех, кого называют гостем столицы — азиатский разрез глаз, смуглая кожа и чёрные волосы, то ли таджик, то ли туркмен (но если считать водителя маршрутки, то гостей будет пара); и та самая престарелая матрона (три подбородка, пара толстых очков и один огромный прыщ на носу). «Интересно, что она делает здесь? Ей же должно быть что-то около восьмидесяти пяти лет. А это коммерческий маршрут и никакие льготы тут не действуют. Ну и ладно...» И, достав из рюкзака книгу известного колумбийского автора, погрузился в чтение.

После того, как позади остался Парк имени 50-летия Октября и два перекрёстка: сначала улицы Удальцова и Боровского шоссе, а затем её же и улицы Коштоянца, на каждом из которых пришлось изрядное время простоять (на первом – потому, что скопилось много машин и чересчур медленно переключались сигналы светофора, а на втором – потому, что машин было на порядок меньше, но светофор приказал долго жить) — в салоне заиграла суфийская музыка. Это зазвонил телефон у азиата-пассажира. Поначалу он полминуты просто смотрел на экран и не отвечал на звонок, из-за чего мелодия звучала всё громче и громче, всё настойчивее и настойчивее.
- Да возьми ж ты трубку-то, наконец!!! — перекрыл мелодию звонка крик аутентичной пенсионерки, не позволяя как следует сосредоточиться на чтении.
На секунду всё стихло. Затем начался разговор не то таджика, не то туркмена со своим собеседником. Диалог происходил естественно не на русском языке (хотя время от времени в речи азиата нет-нет да и проскальзывало какое-нибудь знакомое всем словечко, не обязательно матерное). Пару минут, слушая иностранную речь, престарелая женщина ёрзала на дерматиновом кресле, видимо, пыталась развязать себе язык. А когда язык развязался, то оказалось, что он напрочь лишён костей, и бабка понесла полнейшую ахинею, подобно ирландцу на поминках.
«Понаехали сюда, в Россию, всем скопом»;
«На русском ни бе ни ме не понимаете»;
«Женщин наших насилуете»;
«Русскому человеку работать негде — всё вы заполонили»;
«Немытые, небритые, нечёсаные, тьфу».
Таким оказался список выдвинутых ею обвинений в адрес азиатского подростка.
- Да, я не русский, я узбек по отцу. И из своих двадцати лет шестнадцать я живу в Москве и в Россию ниоткуда я не понаезжал, родился здесь, в этой стране. И не надо со мной так разговаривать! — парировал азиат на практически чистейшем русском, практически, потому что всё-таки был заметен лёгкий акцент, такой, какого в речи носителя языка никогда не услышать. Это было откровенно неожиданно, особенно после телефонного разговора. Но бабулю уже было не остановить, и, потрясая в воздухе руками, она выдала следующее, чем повергла всех в шоковое состояние:
- Я не для того гнала фашистов из этой страны, чтобы потом такие как ты ходили тут и говорили что мне делать, а что не делать! Да кто ты такой вообще?
«Она, оказывается, ветеран Великой Отечественной»,- заметил между делом парень, стараясь не отрываться от чтения. Однако ветеран продолжала метать гром и молнии, свирепея всё сильнее с каждой секундой. И нашла себе сторонников среди пассажиров — они, мигом потеряв своё собственное «Я», ставшее вдруг коллективным «Мы», хором навалились на подростка: «Да как ты можешь ТАК разговаривать с ТАКИМ человеком?! Где твоя совесть? И не стыдно тебе, а???» Азиат, выглядевший секунду назад совсем раскисшим, поддавшись на провокацию, тоже начинал заводиться. Спокойными оставались только три человека: водитель маршрутки (ему, по всей видимости, вообще было наплевать на всё, что происходит внутри салона; он преследовал свои цели и маломальское поддержание порядка в эти цели не входило); молодая девушка, которая вот уже сколько времени роется в сумочке, пытаясь, наверное, найти что-то очень важное именно сейчас, но это «что-то» никак не желало быть найденным; и парень, осознавший всю обречённость, и, что самое главное, аморальность этой затеи, — читать книгу в гомонящей на все голоса маршрутке.
Старуха-ветеран не теряла времени зря, решила оставить азиата в полном одиночестве и обратить на свою сторону всех.
- Ты-то чё молчишь хоть, а? Как по ногам ходить, так это он горааазд! Ты же русский вроде. Книжки вон читаешь, умным вроде должен быть… Скажешь ты хоть что-нибудь этому чёрному, чтобы он встал на своё место или нет, а? — брызгала ветеранка слюной. Она, исходя из каких-то понятных только ей одной мотивов, видимо, решила, что и парень тоже переметнётся к ней. «Ну что ты молчишь, неужели тебя так беспокоит этот оборванец?» — с упорством, достойным лучшего применения, продолжала наседать бабка. Ей-богу парень не горел желанием принимать участие в этом фарсе, но раз уж к нему обратились, значит, надо отвечать. И он ответил ей, чуточку перефразировав только что прочитанные, острые, злые, отчасти неосторожные, но, тем не менее, справедливые слова генерала Монкады, которыми тот отвечает на все обвинения, прозвучавшие в его адрес из уст полковника Аурелиано Буэндия. Смысл этих слов, за исключением самого парня, оказался понятен только девушке, рука которой, казалось, навсегда приросла к сумочке. Своё согласие она выразила едва заметным кивком головы.
- Ну и что ты хотел этим сказать? — в один голос вопрошали ничего не понимающие и оттого только ещё более озлобленные люди.
- То! — был им ответ.

В Раменках из салона маршрутки вышли три человека: подросток-азиат, девушка и парень с рюкзаком за спиной. Случившееся не обсуждали, ни у кого из них даже в мыслях такого не было, только представились по имени и сказали, кто куда путь держит. Вышло так, что всем троим по пути: девушке и парню вообще предстояло пройти в один жилой массив, потому что он живёт в одном из домов этого массива, а она приехала в гости к подружке в соседний дом; а Александра, такое имя носил азиат, ждала встреча с друзьями около супермаркета, расположенного в пяти минутах неспешной ходьбы от того жилого массива. И они пошли втроём в одну сторону; пошли, при этом разговаривая друг с другом так, что со стороны выглядели закадычными друзьями, так, как будто знакомы уже лет сто, а не каких-нибудь жалких десять-пятнадцать минут; пошли, не оглядываясь на дорогу, и предоставив полное право оставшимся внутри пассажирам продолжать от души костерить три пустых кресла.