Голем : Час Игры

* * *
...шестьдесят одна минута до Бада-Бумм…
Только накатили по рюмахе, так Олька рожать затеялась.
Я, конечно, в шестёру сразу и по газам.
Тесть заскучал, в окошко зырит, машет вслед пивной банкой.
Тёща из курятника закудахтала: а мы-то как, Коленька?
Все люди как люди, а я на даче, как хер на блюде… Без колёс Олькиным старикам скоро и посрать будет западло. Куда бы ни ездить, только бы на машине!.. А Олька говорит: шевелись, Колюня. Самому придётся роды принимать! Я вам что, гинеколог?! Еду бойко, не тороплюсь.
Старух со столиками-яблоками-картошкой с обочины не сшибаю.
Хорошо, думаю, Валерку мы у мамы в городе оставили.
Олька на задней сидухе улеглась, крякает, как утка. Потом постанывать начала.
Вот-вот водами леванёт… приходи, кума, любоваться.

Пацана на обочине издаля разглядел.
Хоть и спешили мы, а всё-таки тормознул. Почему тормознул? Да нипочему, ёбтэ!
Вот почему одни пропускают, когда выезжаешь со стоянки, а другие давят, усраться норовят?
Нету объяснения. Одни эмоции, блять.
Он так… боком шёл, пацан. Хромал, чисто паук с перебитой лапой.
Рукой махал безнадёжно. И сел назад, к Ольге, хотя я к себе его приглашал.
Смотри-ка, думаю, осторожный какой поцык.
Вообще-то выходной был, всё нормально так. Правда, я немного с выхлопом.
До метро довезите, говорит – а до роддома три… нет, четыре метро будут.
Чего же не поехать? Да и бабок бы неплохо заслать на обратный путь.
Как этот пидор-то вещал в дебиляторе? Десять баксов не лишние!

...сорок четыре минуты до Бада-Бумм…
Нет, до чего мужики козлы. Все до единого!
Дай им волю, в гинекологическое кресло к бабе полезут, с хуем наперевес.
Говорила Кольке: не трогай! Я в положении слабовата что-то стала на передок.
Много ли бабе надо? Подул в ухо, погладил. Вот и сгоношил на коленно-локтевую.
Лучше бы я ему отсосала, уроду. Так нет же, завёлся: раком хочу. Самого бы, козла…
Стимульнул роды – прямо по заказу! По срокам две недели ещё, а тут с шести утра мне рожать приспичило. Смотрю, интервалы между схватками сокращаются. Чухаться некогда.
Я когда Валеркой, первым моим, беременная ходила, многое про себя поняла.
Первые роды тяжёлые. А вторые и на раз могут проскочить. Как посрать сходишь.
Ну, в итоге поехали. Собираться мне, как стриженой девке заплестись.
Пассажира по дороге взяли, вроде как по согласию с Колей.
Не пойму, откуда оно взялось, согласие-то.
Пассажиры нам сейчас, по-Колькиному сказать, и в хуй не усрались.
Но мимо денежки Колян мой никогда не проедет.
А мне чего-то пацанчика жалко стало.
Худой, смуглый, глаза провалились. Колючие такие.
Сел и говорит: здравствуйте, я Семён.
Здрасти, говорю. Только и делов, говорю, с прохожим знакомиться.
Колька ему: денежку готовь, зёма! На ходу придётся выскакивать.
Но раньше Сёмы к нам цементовоз выскочил.
Блядина такая.

...тринадцать минут до Бада-Бумм…
Мне очень хотелось ехать в одиночестве… ехать и спать.
Редко так устаёшь от людей, как после бессонной ночи с женщиной, которой противен даже звук твоего голоса. Но одиночество – вещь недешёвая. Не все себе могут позволить.
Что поделаешь, внутри мы тоже не одиноки.
Тело одинарное, а дно у души – двойное. Как кастрюля-пароварка.
Где кипит, а где варится. Так что половинки наши душевные не стыкуются.
А может, даже больше их, долек-половинок-донышек? Только остальные, твари, помалкивают.
От века бьются между собою две половинки, Звериная и Человечья.
Игра, как поединок. Звериная душонка упивается воспоминаниями о том, как Катя извивалась и по-звериному выла под пытками. А Человечья моя половинка, плача, выпрашивает у Катерины прощение. И ещё, наверное, у Господа, в которого я не верю.

Мы выкурили с Катей в полночь по паре джойнтов.
Алкоголя – даже не помню, сколько выпили.
Я прижигал ей сигаретой худые ляжки в редких серебристых волосках.
Она подвывала и вздрагивала. Я бил её по выпирающим фрагментам хребта, и она принималась ходить ходуном, словно шаткий мостик в ночной бесконечной Лете.
Она покорно качалась и трясла бёдрами, как ошалевшая кобыла.
Я шлёпал её по губам сизоватой головкой члена, омертвевшего от эрекции, и она послушно ловила его, безобразно причмокивая. Предложи она мне хоть половину… нет, даже четверть подобного беспредела! И я без колебаний вонзил бы ей в грудь по рукоятку не покидавший потайной карман старенький штык-нож, украденный когда-то с военных сборов.
Она осталась одна на опустевшей, холодной даче. Живая или мёртвая?
А я до рассвета ушёл, не попрощавшись. Слова не шли у меня с губ.
Я ненавидел всех, включая эту женщину и себя.
Всю дорогу меня непрерывно трясло и подташнивало.
Почему остановились именно эти «Жигули»?
Водитель с натугой пыхтел за рулём, источая густое похмелье.
Я поздоровался и сел назад.
Губы тётки, сидевшей на соседнем сиденье, зашевелились.
Но её слова не произвели на меня обычного действия. Я их попросту не расслышал.
Шофёр сказал что-то про деньги.
Я нашарил в брючном кармане две пятисотрублёвые купюры и смял их в кулаке.
Других денег с собой попросту не было.
Половинки Души затихли, устав от борьбы, и принялись играть в прятки.
Наступал час Игры. Любимое время, когда мозги гудят от трассирующих фраз, от выпадов воюющих сторон. Словно раскалённый паровозный котёл.
А тело прикидывается, что всё ещё – живая плоть.

...четыре минуты до Бада-Бумм…
Цементовоз этот я, конечно, засёк. Краем глаза.
Пятнашка за рулём – это вам не в тапки насрать.
И этот гад летит с бодуна, я так думаю… гаишников он, падла, торопится проскочить!
Вылетает на трассу и не чирикает. А выезд, между прочим, раздолбан да присыпан окатышами.
Самосвал, поди, с пол-кузова не пожалел.
Кругляши из-под цементовоза так и брызнули в ветровое стекло, словно пулемётная очередь. Трещины, трещины по стеклу полетели… Будто в рожу плюнули этими окатышами!
Вправо гляжу – кювет. Я левей, на встречку, и по газам.
Обойду его, думаю. Прижму с угла пидарюгу, настучу по рогам. Учить таких надо!!!
Олька-то вытерпит – пусть хоть пальцем дитё обратно запихивает.
Ан хрен нам всем на лысый череп… вота в рота, выходной понедельник!
Летит ко мне по встречной здоровенная бэха-вседержительница. Бездорожная то есть.
Как вмажет меня по правой скуле, перехожу с четырёх на два опорных колесика.
А следом – микроавтобус, серенький козлик… почти лобовое с ним – хуу-йакс!
Остались от козлика рожки да ножки. Завертело нас, закувыркало вокруг оси.
Ударом рулевой стойки развалило мне брюшину надвое.
Лечу в перевороте, а кишки, зеленовато-сизые, следом перекатываются и словно бы отстают…
Мама в комнату прошла. С молочной крынкой. В ледяной истоме молоко – стало быть, с погреба.
Боли никакой. Только вижу, потолок в избе чернеть начал.
Смутно всё, и Олька не…

...полторы минуты до Бада-Бумм…
Треск пошёл – я думала, градом нас прихватило.
А потом… словно в трубу Валеркиного калейдоскопа попала. Грохнуло, завертелось всё.
Бьюсь-бьюсь головой да рёбрами, ажником искры из глаз.
Хруст какой-то слышу: оказалось, кости ломаются.
Кисть левой руки вразлом, ключица лопнула.
И с ногами совсем неладно. Потом крутануло в последний раз и грохнуло так, что я язык прикусила, и всё затихло. Зажало меня между креслами. Чувствую себя… ну, хрустальной, что ли.
Лопну вот-вот, если вздохну полной грудью. А внутри всё дрожит, будто воет: ребёнок же! Ребёнок!!! Словно несу домой кошёлку с яйцами. А дно у кошёлки возьми, да и лопни.
Сёма, вижу, трудно так поворачивается к дверям. И выталкивает их ногой.
Я гляжу, у него рубашка и спина вдоль позвоночника разорваны.
Розовато-серое лёгкое движется под рёбрами, словно меха у баяна.
На Колю я только взглянула разок и сразу зажмурилась.
Вместо Коли за рулём – какое-то месиво.
И запах… Кислый, тяжёлый запах крови, да ещё с говном как будто замешанный.
Вырвало меня, и сразу стало легче дышать. Я на Сёму смотрю: тащи, мол.
Тут меня словно обожгло: рядом с Колей показался язычок пламени.
Безобидный такой, будто прикурить кому-то дают. Горючки у нас в обрез…
А рвётся-то, я ахнула, пустой бензобак! Да как бы не баллон у нас с пропаном запасной в багаже…
Раз мы с Колей в кино сходили, так он всю дорогу автотрюки критиковал.
Сам бы лучше ездить учился, козлотур хренов… Господи, прости меня грешную.

...двадцать две секунды до Бада-Бумм…
В этот раз Игра удалась. На все сто.
Мы вновь сошлись с противником лицом к лицу.
Играем сообща против пузатой тётки, зажатой соседним креслом.
Язычок пламени лизнул водительский подлокотник, и я понял, что сейчас мы взлетим на воздух.
От водителя никакого толку не было. Но, может, и к лучшему.
Половинка Зверя сказала: ухх-ха!!! Вот и всё – приготовься сдохнуть.
Нет-нет, я выхожу. Эти слова пронеслись у меня в мозгу, словно клочки бумаги в реке.
Досматривайте всё это без меня, сказал я Половинке Зверя.
И повернулся к дверям: пора на выход.
На прощанье я почему-то заглянул пузатой тётке в суженные от боли зрачки и вдруг понял, что её Зверь будет посильней моего. Увидев, что я продвигаюсь к дверце, выпавшей после толчка, тётка перестала ёрзать между креслами и запрокинула голову.
Глаза её смотрели презрительно-спокойно: что, дескать, ссышь, сосунок?
А мне вдруг захотелось, чтобы все они передохли, быдло-скоты.
Зачем садиться за руль, если с утра навеселе?
Да ещё с беременной бабой за плечами. А меня…
Меня-то вы за что приговорили, ур-роды?!
В ту минуту, когда я понял, что тёткин Зверь сильнее моего, высокий и чистый голос сказал мне глубоко внутри: как умирать, Сёма, это всё равно!
Вот жить как будешь, если умереть не получится? Сниться тётка начнёт.
С раздутым пузом и безумно-равнодушным взглядом…

...Бада-Бумм!!..
Сёма выбил дверь, оглянулся на меня и снова прянул к проёму.
Я так поняла, что не хочет он меня с ребёнком спасать.
Знаете, зло взяло. Гори оно, думаю, пропадом!
Жила с козлом, и помирать приходится с… тараканами.
И тут Сёма повернулся ко мне. Протянул руку, сжал воротник моей блузки.
Сильные пальцы, а по виду не скажешь. Сёма сильно дёрнул меня за ворот.
Я пыталась сказать, что нельзя, мне больно. Но он всё тянул, рвал и дёргал меня за ворот…
И вот я вырвалась, и пролетела по сиденью, как пробка.
И Сёма выпал наружу, не выпуская меня. Спасая ненужную ему, задохлую, рожающую тётку.
Всю боль в этот момент у меня как рукой сняло. Вижу, повернулся он, чтобы ползти…
И замечаю снова, как лёгкое сминается сзади в грязную тряпочку, а разминаться не хочет.
Поползла следом. И тут как полыхнёт сзади! Нас с Сёмой вздыбило и раскидало.
Сколько я потом пролежала, не помню. А когда подняли на носилки и понесли, я посмотрела и вижу, что между колёсами «скорой» Сёмина голова скалится.
А самого нигде не видать. Я врачам пыталась сказать: голову подберите!
Машу рукой, а пальцы-то и не машут, живут отдельно. Сломаны, думаю. Надо же.
Я ещё успела сказать: мальчик если… Семёном назовите.
СЁМОЙ!!! И всё пропало куда-то.
А в больнице говорят, девочка у вас. Отцу сообщить?
И тогда я заплакала: девочку-то…
Девочку я как назову?!