Ebuben : Революция придет за тобой

На митинги я ходил для того, чтобы покрасоваться перед камерами и добавить себе значимости в глазах немногочисленных подруг. Неуспешный и небогатый средних лет человек становился немножко плохим парнем, когда его называли «оппозиционер». Оппозиционер Николай, скажем. Всяко лучше, чем корректор в местной газетенке. Он такого оппозиционирования были одни плюсы – женщинам я стал действительно интересен, их вся эта политическая пыль отчего-то привлекала, а друзья мои удивленно спрашивали: «в политику подался?». До этого мне было нечем их удивить. Теперь же, когда имя мое обосновалось в Интернете, а пара фотографий, на которых отчетливо виднелся Я, были напечатаны в достаточно крупных изданиях, знакомые стали относиться ко мне с интересом и даже уважением. Среди них, конечно, находились и те, кто не видел в моей деятельности ничего путного. Их извечным аргументом было: «уже ничего не изменить». Такие люди мало чем отличаются от меня – псевдо-внесистемщика. Я дурной паяц, они, в большинстве своем, трусоватые посредственности. Были и такие, которые верно подмечали мое революционное стремление: «ты просто себе самооценку тешишь». Этих людей я старался избегать.
В Партию пришел потому, что хотелось стать дешево знаменитым. До этого долго писал роман, но все издательства его отвергли. Тогда я решил, что поле моих действий отныне не литература, а политика. Посещал все собрания, не пропускал ни одного митинга. Ко второму месяцу моего активного противостояния власти попал в газету. Вот первые плоды моей разрушительной деятельности! Искривленное в крике лицо гордо темнело рядом с издевательской статьей про оппозицию. Потом появились ролики, где я, в образе отчаянного бунтовщика, скандирую лозунг, а тупорылые мусора тащат меня в автозак. «Долой полицейское государство!», писали, «фашисты недобитые!». И я был героем, и я был мучеником.
Хлынула вторая волна известности, немного более болезненная, нежели предыдущая – на митингах меня стали задерживать постоянно и в самом начале – работали персонально со мной. Поднимая мои прошлые нарушения и протоколы, плотоядно улыбались, зло шутили и кидали в камеру аж на 15 суток. Там, в камере, отбывая сейчас смехотворный, а тогда каторжный срок, я написал свою первую статью, которую опубликовали в газете. Газета была мелкая, но все равно под внушительной статьей «Немного о Конституции» значилось мое имя с значительным «оппозиционер». Близилось то, о чем я мечтал, заполняя анкету для вступления в Партию, – известность.
Обзавелся девушкой, соратницей по Партии. Девушка была некрасива, но вполне годилась мне как атрибут. Теперь я мог появиться на вечеринках в компании своей подруги, что лишало меня ауры неудачливого холостяка. К моей немного инфантильной манере держаться с людьми примешалось легкое презрение – к людям, далеким от политики, я стал относиться как к обывателям, к овощам. Они-де не заботятся о будущем России, когда я жертвую всем, чем только можно пожертвовать ради своих и ИХ детей! Дети, впрочем, у меня действительно наметились – моя подруга забеременела, и мы решили пожениться. Бракосочетание не было пышным, но гости остались довольны. Общаясь на свадьбе с некоторыми родственниками и аполитичными знакомыми, я сделал вывод, что не переношу людей, которых не волнует ПОЛИТИКА. Они мне не соответствовали.
Некоторые подружки уговаривали меня одуматься и прекратить заниматься оппозиционной деятельностью, так как она «может помешать семейному счастью». Ничто не может сплотить больше, чем общая цель! – отвечал я им и продолжал относиться к своей некрасивой жене как к атрибуту.
До этого революция никак не отражалась на работе (за исключением отсидок, но я предусмотрительно тратил на них свои отпускные дни), но теперь меня предупредили, что хоть бумаги из милиции существенно и не меняют погоды газете, однако будущих уведомлений лучше избежать. Иначе… Многозначительно улыбались эти тупые офисные клерки. Почти без раздумий я выбрал революцию и громко, почти со скандалом, был задержан на пятнадцать суток. Скандал заключался в том, что я, якобы, повредил что-то сотруднику милиции при задержании. Обошлось, и дальше запугиваний в отделении дело не пошло. Просто мусорам требовалось немного скрасить свой образ костоломов таким образом.
Отбывая заключение, я узнал, что в мою поддержку проводятся пикеты, а информации о моем задержании дошла и до ТиВи. Я был счастлив и уже набрасывал план будущего романа. По истечении пятнадцати суток, я вышел под щелчки фотокамер и крик соратников по Партии. Выходил герой, выходила знаменитость.
Пока я сидел, у моей жены взяли интервью, выставив ее в образе несчастной беременной женщины, которую злобные мусора оставили без опоры в сложнейший период ее жизни. «Вы знаете, я не могла сдержать слез, узнав, что остаюсь без него на пятнадцать дней. Сейчас, когда я вынашиваю нашего ребеночка, мне и дня невозможно прожить без мужа!». Горькая статья заставила меня пролить театральные слезы и облобызать жену, к которой я уже испытывал явное отвращение. От беременности она стала откровенной уродкой.
Стремительно восходя на оппозиционный Олимп, я добился того, что стал одним из основных лидеров Партии в своем городе. Объясняя свой поступок тем, что мне нужно больше времени проводить с партийцами, я въехал вместе с женой на общую съемную квартиру, а свою стал сдавать. Работы-то я лишился.
Как-то мне довелось встретиться со своей старой знакомой и у нас с ней завязалось что-то вроде романа, только без секса и даже поцелуев. Мы часто виделись, гуляли по городу (большего я позволить себе не мог) и говорили обо всем, не исключая политики. К своему удивлению, я обнаружил, что гораздо приятнее мне говорить с этой милой женщиной о каких-нибудь путешествиях, нежели об акциях протеста. К этой аполитичной особе я привязался.
Уродливая жена разродилась слизистым крикуном, которого мы нарекли Эрнестом в честь великого революционера. На то, что я стал куда-то часто пропадать, молодая мама внимания не обращала – у нее не было сомнений, что вся моя жизнь – это Она и Партия. Я же стремительно отходил что от одной, что от другой. Митинги, однако, я не пропускал и продолжал неустанно задерживаться, чтобы в очередной раз выходить на свободу в образе мученика. Для прессы я стал заметной фигурой – они часто спешили взять у меня интервью во время массового мероприятия или после отсидки.
Моя жена партийную деятельность забросила и стала натуральной мамой: толстой, с отвисшей грудью, переполненной молоком, и увлеченной исключительно своим ребенком. Большее ее ничего не интересовало. Меня же продолжала интересовать моя знакомая, ставшая мне любовницей – по крайней мере интеллектуальной. Она упорно уговаривала меня вернуться на работу и обещала даже похлопотать, чтобы меня взяли хотя бы на прежнее место корректора. Я отказывался, но втайне желал такого обывательского спокойствия. Революцию мне хотелось подсократить, а спокойную, овощную жизнь хоть ненадолго вернуть. Видимо, я устал.
Дошло до того, что я добровольно сложил полномочия лидера и перешел в разряд активиста на пенсии. Объяснялось все просто: моя жена требовала большего внимания к себе и ребенку. На деле же она уже вообще ничего не требовала, кроме минимального обеспечения своих потребностей. Была она тупым животным, единственная возможность которого заявить о себе – это либо протест, либо вброс потомства. Даже на первое ей не хватило умений. Осталось единственное.
Моя утонченная особа, любительница путешествий, стала аккуратно отстранять меня от оппозиционной деятельности и, в частности, акций протеста. Для этого она задействовала нежности: поцелуи, сплетения рук и проч. Наконец, в важный день массового митинга, переспали. Еще через неделю я вернулся на свою работу и временно переехал к своей новой подруге. В доме у нее было чистенько и аккуратно. От вони и грязи общей хаты я уже подустал. Не ревел ребенок.
Свою бывшую я покинул без объяснений. Она попыталась учинить что-то вроде скандала, но ее на это не хватило. Каракатица только как-то ругнулась вслед и уползла в берлогу к своему дитяти. Своим я перестал его считать.
Вместе с политической активностью уходила известность: долгое время меня не тревожили журналисты, а мое имя не пестрело более в бумажных и интернет-изданиях. Не так, получается, я был и популярен. Вместо этого я приобрел себе очаровательную женщину и какую-то гораздо более позитивную цель, нежели разрушительная революция. Из жаждущего известности и погромов неудачника я превратился в… увы, обывателя. Впрочем, беспокоило меня это мало. Чтобы избавиться от своих партийных товарищей и приглашений на митинги, я сменил номер.
Через некоторое время мы с моей подругой переехали в мою старую квартиру, где я сделал ремонт, а то действительно – средь обшарпанных стен и грязных потолков хочется думать о революции. В чистой же квартире, которую делит с тобой любимая женщина, хочется немного иного будущего без таких потрясений. Уж во всяком случае, без прямого участия в этих потрясениях.
Я задышал полной грудью овоща.

«Революция придет за тобой».
После того, как отошел от «дел», мое прошлое решило о себе напомнить. Против меня возбудили уголовное дело по 282-ой статье. Суды закончились приговором – 2 года.
Любительница путешествий плакала всерьез и обещала навещать.