Тупорылая эмигрантская шавка : деревенское лето в Алтайском крае

05:58  21-08-2011
Мне три или четыре года, и меня впервые завезли в деревню и оставили там совсем одну с бабушками и всякими родственниками.


… Сначала была весна, наверное.
Я стою в калошах сорокового размера на крыльце бревенчатого дома. Вижу высотные кучи тяжёлого подтаявшего снега. Во дворе — маленькое половодье. Лужи кое-где покрыты прозрачной, тоненькой, ломкой плёнкой льда, а под всем этим месивом — трава, зелёная-зелёная. Эта травка-ковёр, низкая и курчавая, стелется по земле веточками с мелкими листьями. Бабушка называет её шпарыш.
«Баба!!!» — зову я бабушку. Баба Уля идёт ко мне по проложенным через двор доскам-тропинкам от колодца. Oна тащит тяжёлые вёдра…

… Стою поотдаль и смотрю на бабушкину корову в белых и рыжих пятнах по кличке Ёлочка. Корова изумляет меня мощной струёй мочи и силой взмаха хвоста, когда Ёлочка бьёт по своим бокам, отгоняя гигантских серых мух-слепней...



… Мы с бабушкой лежим в её каморке на удобной жёсткой койке. Бабушка меня присыпляет. "Баба, почухай мне спынку!" — требую я. Она покорно гладит мою спину шершавой нартуженной рукой. Её ладонь движется всё медленней и через минуту останавливается. «Ххррр!» — слышу я и возмущаюсь: «Баба!!! Не спи!» Бабушка вздрагивает и просыпается. Чтобы заставить её бодрствовать, я декламирую ей Чуковского. Намуштрованная мамой, я знаю кучу стихов. Мой любимый стих — «Тараканище»:

Зайчики — в трамвайчиках,
Жаба — на метле,
Едут и смеются,
Пряники жуют.

«Зайчики — товарищи???» — переспрашивает, недоумевая, моя бабушка-коммунистка, силясь разобрать мой картавый лепет. Она не понимает моего произношения, а я пытаюсь самовыразиться снова и снова, и рыдаю в отчаянии: «ХОчу к маме!»...
Спать я не хOчу, и в результате сама присыпляю бабушку и осторожно сползаю с койки. Передо мной на низкой полочке обшарпанного серванта разложены сладости. Бабушка купила гору пряников, чтобы послать их сыну в армию. Я обгрызаю глазурь с каждого пряника.
Бабушка, проснувшись и увидев аккуратные ряды огрызков, расстроилась и отчитала меня. Я обиделась и надулась: «Баба плохая».

Мы снова идём в сельский магазин за пряниками. Лето, жара, пыльная дорога. В сельпо продаются не только продукты питания, но и хозяйственные товары, одежда и даже игрушки. Высоко на полке я вижу маленького коричневого плюшевого медвежонка и влюбляюсь в него с первого взгляда, раз и навсегда. «Баба!!! Купи!!!» — самоотверженно настаиваю я, не внимая объяснениям, что мишутка слишком дорогой. Бабушка вынуждена понять меня и потратить на игрушку все свои гроши. С этим Минькой я больше не расстаюсь...



… Бабушка собралась варить для меня борщ. Она ловко поймала курицу, схватила её за лапы, положила её на пенёк и взмахнула топором. Куриная голова отскочила и уставилась на меня удивлённым застывшим глазом. А безголовая курица продолжала трепыхаться в бабушкиной руке так сильно, что сумела вырваться и пробежать несколько шагов, брызгая кровью.
Я в восторге от зрелища! Жалеть курочку меня никто не учил.
Труп курицы ошпаривают кипятком. Выщипывают перья, обсмаливают пух, разрезают живот, перебирают внутренности. Моим любимым лакомством был варёный пупок. Я думаю, так называется выпотрошенный от мелких камешков мешочек-желудочек птицы...



… Каждое летнее утро деревенские люди встают до рассвета, под петушиные крики. Ещё затемно по дороге идёт стадо, пастухи гарцуют на лошадях и звонко щёлкают бичами. Бабушке нужно вывести своих овец и корову к стаду, задать корм домашним птицам, состряпать пышки или блины для внуцы, то есть меня.
Все дни у бабушки проходят в хлопотах по хозяйству. Я ей «помогаю» с прополкой, поливкой, стиркой, готовкой. Когда мы с бабушкой ходим по делам по улицам, то часто останавливаемся, чтобы поздороваться с прохожими. Чувствуется, что мою бабушку уважают, когда-то она даже была депутаткой. У неё добрый, весёлый нрав и трудолюбивый, прямой характер. Она одинока, потому что её муж несколько лет назад ушёл к другой женщине, а все шестеро детей выросли и уехали. Я — её первая внучка, мы обожаем друг друга.

Вечером по дороге возвращается сначала мычащее стадо, а за ним отдельно плывут блеющие волны чёрной шерсти. Все хозяйки выходят из калиток встречать коров, а потом овечек. "Бари, бари, бари," — приговариваем мы, подманивая своих парнокопытных корочкой хлеба. Самая любимая еда овец — полынь. Меня просят не перекармливать животных, им это вредно. Я карабкаюсь на перекладины в пригоне, а в руках у меня серо-голубые, резко пахнущие кусты полыни...

… В огороде — чернозём, а в нём — море картофельной ботвы, по краям вдоль тропинок растут кусты медицинской ромашки, ряды подсолнухов, мак, горох. Есть грядки морковки, свеклы, лука, чеснока, огирков, гарбузов.

Сорняки там тоже съедобные. Укроп, например. Вкусные ягоды — паслён — ядовиты, пока не созрели, но потом их собирают и начиняют ими пирожки. Мне разрешают драть корни, и я выдираю длинные пахучие корешки неизвестного мне растения, которые можно жевать, они сладковаты на вкус.
Настойчиво и строго мне показывают летально ядовитый дурман — кустики c беловатыми колокольчиками с ягодками внутри. Я думаю, что это была белена. Меня застращали историями о непослушных детях, которые отведали запретных сладких цветочков и скончались в страшных муках.

За огородом — высокая трава, которую специально сеют и растят на сено. А дальше на моём горизонте виднеются гигантские здания элеватора. Мне не разрешают ходить туда одной, но я всё равно делаю вылазки, потому что там интересно и страшновато играть или прятаться. Как правило, там никого нет, а на тяжёлых воротах висит замок. Я пролезаю в большую щель под дверьми и исследую механизированные помещения с горами зерна, комбикорма и отрубей. Комбикорм — сухие цилиндрики спресованной травы. Я их ела...



… Ко мне в гости зачастил соседский большой мальчик. То ли Алёша, то ли Серёжа. Он играет со мной в шумные игры, катает меня на своей спине. Ему нравится со мной няньчиться. Вот я бегу к нему навстречу, радостно вереща. Он сажает меня в большую двухколёсную тележку и толкает её по двору, развивая скорость, резко останавливается перед забором. За забором — рассадник, где парники с рассадой и помидоры. Ещё там есть кусты крыжовника, малины и бабушкина любимая дичка — гигантское ветвистое дерево-гибрид яблони и вишни, с крошечными кисло-сладкими вязкими яблочками-вишенками...
… Вот я лежу без трусов под дичкой и плачу. Надо мной склонился мой любимый Алёша-Серёжа. Он берёт с меня клятву никогда никому не рассказывать о том, что мы с ним сейчас сделаем. «Мы с тобой поцеловались, и теперь наши письки тоже должны поцеловаться,» — терпеливо преподаёт он мне науку любви. Я не понимаю, отказываюсь с отвращением, но не могу вырваться. Что именно у него со мной получилось, и получилось ли, я вспомнить не могу. Думаю, нас с ним застукали, потому что во всех моих последующих воспоминаниях бабушка враждовала с соседским домом и запрещала мне подходить к их забору...



… А вот я гощу в зажиточном доме второй бабушки, которая живёт на другом конце улице. Мне там не уютно. "Толчонку хОчу! К Бабе Улe хОчу!" — нудно ною я, иногда отвлекаясь, чтобы посмотреть на лампочку сквозь слёзы и увидеть радужные разводы и линии. «Сейчас! Будет тебе толчонка!» — неприязненно сдаётся моя вторая бабушка и, кряхтя, идёт толочь варёную картошку, чтоб ублажить капризную, избалованную внучку...




… Несколько суток подряд мама везёт меня домой. Многочасовые очереди за билетами, пересадки, сидение на чемоданах. В конце концов проводница-колымщица взяла нас в вагон без билета и выделила нам на троих одну плацкартную верхнюю полку: для мамы, меня и моего Миньки. Выяснилось, что места нам на всех не хватило: всю ночь я выгоняла маму с полки. «Здесь со мной будет спать мой Миська!» Маме пришлось ехать, сидя на краешке чужого нижнего сиденья...

Так я провела своё первое деревенское лето в Алтайском крае.