Khristoff : Лейтенант Залетов (цикл Деньги)

Темнело. Небо постепенно сменяло цвет с грязно-белого на темно-серый, как будто в старый, давно нечищеный эмалированный таз кто-то вливал воду черпая её из сточной канавы. Образовавшаяся в тазу мутная лужа, тускло отсвечивая мириадами огней, недвижно нависла над городом грозясь пролиться холодным октябрьским дождем. В чернеющем микрорайоне зажглись фонари, обливая бледно-желтым светом улицы, очерчивая отвесные, разноцветные от сотен зажженных окон, фасады многоэтажных домов, но оставляя во мраке дальние углы зданий, искусственно насаженные рощи деревьев во дворах, сплошные цепи кустов и провалы подвалов.
Молодой стройный мужчина среднего роста строевым шагом, с ритмичной отмашкой обеих рук двигался от автобусной остановки в сторону жилого массива, обгоняя своих случайных попутчиков по автобусу. Под не застегнутым серым прямым плащом виднелась милицейская форма. Лицо незнакомца было скрыто нависшими сумерками, но если бы при свете какой-нибудь художник-портретист взялся бы за написание портрета этого господина, без всякого сомнения, после обязательных совершенно невнятных мазков-контуров, овалов и перекрестий, первым на листе появился бы длинный, прямой, в меру широкий, слегка загибающийся к низу нос, с аккуратно приставленными узкими ноздрями. Такими носами античные скульптуры обычно награждали римских императоров, начиная с Августа. Под носом сразу возникли бы пышные, закрывающие всю верхнюю и стекающие широкими концами к нижней губе, усы, цвета крепко заваренного чая. И наконец, сама нижняя губа, по-африкански толстая, рдяная, в середине иссеченная двумя глубокими трещинами, и придававшая всему лицу вкупе с носом немного надменный и вместе с тем нелепый вид.
Эти три предмета на лице молодого человека были доминирующими, если угодно, лицеобразующими. Уже потом можно было дописать глубоко посаженные глаза, густые брови, широкие азиатские скулы, высокий лоб, наполовину скрытый прядью прямых темно-русых волос и волевой, слегка выпирающий вперед подбородок с длинным тонким белым шрамом посредине.
Про шрам, пожалуй, необходимо сказать несколько слов, которые могут кое-что сообщить о характере нашего героя. Шрам этот появился в далеком детстве, когда учимый отцом прыгать с письменного стола шестилетний оболтус шваркнулся об пол подбородком. В дальнейшем, в школьные, особенно отроческие годы он сильно стеснялся шрама, приравнивая его по своему социальному положению к угрям, которые, как известно, вызывают у подростков чувство сильнейшей ненависти. Но с годами шрам перестал казаться чем-то постыдным и мерзким, напротив – он придавал всему лицу роковую загадочность, сообщал о некой страшной тайне, которую, носитель шрама, понятное дело, не спешил выкладывать, а лишь сгущал сумерки загадочности.
Вот таков краткий (и, положа руку на сердце, совершенно неуместный здесь) портрет молодого человека, который так спешил от автобусной остановки, что наступил в лужу, о чём самым нелицеприятным способом, а именно посредством отборной брани, оповестил окружающих. Далее, поскольку представлять мне в дальнейшем повествовании больше некого, да и нечего, позвольте оставить вас наедине с этим очаровательным стражем порядка и с его намокшим левым ботинком. Напоследок только сообщу самую незначительную деталь из биографии нашего героя: его зовут Владимир Залетов. И не спрашивайте откуда мне это известно. Нет, не спрашивайте, все одно не скажу. Прощайте, я буду здесь, незримо присутствуя следить за событиями, за вашей реакцией и за поведением дорогого (чтобы вам не говорили последующие строки) мне подопечного. Вечно ваш, автор.

***

- Блять ебаная, пидорасня нахуй!
Залетов, еще минуту назад так удачно скользивший навстречу своему волшебному вечеру, вдруг очутился левой (толчковой между прочим) ногой в огромной луже. Проходящие мимо, завидев лужу и ступившего в неё милиционера, спешно обходили их стороной, пряча головы в шляпы, кепки, зонтики (как раз очень деликатно начал накрапывать мелкий дождик) или, если ничего другого не было, то в плечи. Залетов потряс промокшей ногой, злобно озираясь по сторонам, но видя, что никого за происшествие привлечь к ответственности не удастся, решительно продолжил путь, без всякого труда вернув себе хорошее настроение.
«Девятнадцать сорок пять. Четверг. То есть завтра пятница: пятница-развратница, а на сутки мне аж в среду: всё в масть!», — от внезапного прилива радости Залетов вжикнул ладонями и широко улыбнулся, отчего кончики его усов слегка залезли в рот. Рабочую неделю можно было считать оконченной, потому что завтра пятница, а в пятницу он, если не на сутках и не по городу, всегда отсиживал до обеда, а потом сваливал. Сваливал, как правило, тихой сапой, никого не предупреждая. Ну, кто там будет смотреть, если какой-то лейтенант Залетов уже ушел со службы? А вдруг он вовсе не домой пошёл, а по делам, на задание какое-нибудь, к примеру?
Вообще, — развивал свою мысль Залетов, — по пятницам подобные вопросы никто из приличных начальников не задает. А начальники у него были приличные люди. Тихие и воспитанные. Даже не верилось, что такие люди в милиции работают. Повезло ему, чего уж тут рассуждать. С такими начальниками можно было, если разобраться, и в четверг не приходить, хотя, конечно, палку перегибать не следует. Мало ли, сколько у них там запаса терпения осталось персонально на него? Может так статься, что на три жизни хватит, а может, и завтра уже прогонят взашей.

Впрочем, рассудил Залетов, завтра, пожалуй, не прогонят, это уж как пить дать. И чего думать про завтра, если так все хорошо сегодня! Дежурство отдежурил? Отдежурил. Бабок наварил? Наварил. Разве ж не заебись?
Дома Залетов закинул фуражку на самодельную вешалку, туда же повесил плащ, торжественно водрузил пустую кобуру на неработающий холодильник, щёлкнул по груди приклеенную на дверь Памеллу Андерсен и заговорщически ей подмигнул. Скинул ботинки (про мокрый левый он уже забыл), через голову стянул форменную куртку, снял вместе с носками штаны и швырнул всю одежду комком на три составленные в ряд табуретки, заменяющие ему гардероб. Затем нацепил на себя старые джинсы, влез в домашние тапочки и отправился мыть руки.
- И на восходе, вперед, бля, уходит рота солдат, бля… — мурлыкал он себе в усы слова любимой песни и смывал с себя все ментовское, — это определение Залетов придумал сам и ужасно гордился этим фактом. «Вот, — думал Залетов, — на работе я мент, но дома, когда всё сложу, когда вымою руки, одену цивильное, я опять становлюсь Вовкой Залетовым». И только тогда, уже гражданским человеком, не отягощенным никаким долгом службы, можно было идти на кухню и приступать к вечернему пиршеству по поводу окончания рабочего дня и удачного развода хачей-арбузников.
На ужин у Залетова, кроме водки, были жареные сосиски с кетчупом, горошек «Зеленый великан» и новый фильм «Рембо-4», скачанный его одноклассником из местной сетки. Всё это было так вкусно и многообещающе, что, несмотря на то, что завтра все-таки нужно было идти на работу, ведь сегодня был всего лишь четверг, Залетов рассудил, что если всё так прекрасно пойдет и дальше, то после фильма и первой бутылки, он, пожалуй, откроет и вторую, и может быть даже позовет Надю с третьего этажа. А дальше – дальше уже он сам решит, что там завтра: пятница или суббота. Поглощенный этими мыслями, Залетов откупорил водку и включил фильм.
Где-то ближе к концу картины, когда враги стали гибнуть десятками, а мышечная масса отважного Рембо покрылась мужественным потом и грязью, лейтенант сбегал на кухню за второй, подмигнув нетрезвым глазом красавице Памелле.
- Вот жеж блядь, мы им щас покажем! — Крикнул он плакату и помахал бутылкой «журавлей».
Фильм кончился. Залетов стал смотреть концерт Любэ, продолжая пировать. После второй бутылки, уже порядком нагруженный, он принялся звонить соседке.

Надя была проституткой и снимала квартиру на третьем этаже со своей подругой такой же проституткой. Залетов, однажды выяснив это, частенько пользовался её услугами с большой скидкой, взамен обещая свое покровительство. Помог, впрочем, он ей только раз, когда выгнал пьяного студента, который уж очень рьяно пытался наставить Надю на истинный путь. Вообще, среди клиентов было много таких, кто пытался её спасти, рассказывая о том, как важно найти себя, таких, кто обещали устроить на хорошую работу, требовали продолжить обучение, клянясь посодействовать, оставляли визитки. Потом все эти покровители шли в душ, трахали её как умели, в силу своих возможностей, и уходили навсегда. Студент только разошелся. Может, не встал, может книжек перечитал. Пришлось позвонить «покровителю». Залетов же ничего никогда не обещал и не осуждал. Выпить любил, прихвастнуть любил, иногда, когда особенно сильно напивался, нес всякую ахинею, но ничего необычного: я такой, я сякой — в целом, вёл себя сносно, в душу не лез.
Надя посмотрела на телефон. Звонок трижды сбрасывался. На четвертый, наконец, она услышала пьяный голос соседа.
- Ну, чего тебе, дядя Вова? – спросила она, выходя в коридор.
- Алле на! Это я на! — Залетов попытался рассказать недавно услышанный анекдот, но кроме начала ничего не смог вспомнить. – Чего-то я дозвониться до тебя не могу.
- Выпили много, товарищ милиционер, в кнопки не попадаете.
- Да чего я там выпил. Надя, котик, приходи, скучаю.
- Котик сейчас не может. У котика сейчас работа.
- Что бля, кто там? Гони его на хуй! Хочешь, я его прогоню?
- Не хочу. Это постоянный. Володь, он кончит раньше, чем начнет, полчаса потерпишь?
- Говно вопрос. Не желаете ли чего-нибудь выпить? — Залетов старался звучать элегантно и по-барски небрежно. То есть гундосил и проглатывал окончания слов.
- На работе не пью. Хотя вот что: шампанское купи.
- Шампанского! Клюко? Дюрсо? Спуманте? – Залетов перешел на хрип, означающий звериную страсть.
- Не фиглярничай лейтенант, погоны отберут. Обычного «Советского».
Надя положила трубку и вернулась в комнату. Там на раздвинутом диване полулежал толстый мужчина в расстегнутой рубашке и приспущенных брюках. Увидев Надю, он поправил очки и пригладил на голове редеющие волосы.
- Так вот Наденька, я не договорил, женщина у Пруста это не просто земное божество, это если хотите знать…
- Милый, пора в душик, а прустик потом. – Надя низко склонилась над мужчиной и, дав потрогать себя за грудь, стянула с него брюки, — в душик, в душик. Прустики после.

Спустя двадцать минут, одетая и причесанная, она позвонила в дверь Залетовской квартиры. Открыл хозяин, держась одной рукой за висевший на вешалке плащ, он гостеприимно замахал другой, приглашая Надю войти.
- Ужин при свечах ждет нас в красной зале! – объявил уже успевший сбегать в магазин лейтенант и полез целоваться.
- Деньги давай, кавалер, – отстранила его девушка.
- Говно вопрос! – Залетов вытащил из кармана две смятые тысячи. – Вот, честно заработанные!
Надя убрала деньги в сумочку, сняла туфли и прошла в комнату.
- Что празднуем? – спросила она, кивая на стол, на котором среди разломанных кусков хлеба, большой красной бутылки кетчупа, грязной тарелки с недоеденной сосиской, нескольких разбросанных столовых приборов, возвышалась запотевшая темно-зеленая кегля «Советского полусладкого» с прикорнувшей у бока плиткой шоколада «Альпен-Гольд».
- День танкиста! – сказал Залетов и поставил на стол новую, уже третью за сегодняшний вечер бутылку.
- Чего ты гонишь? Какой ещё день танкиста?
- А такой. У меня каждый день, День Танкиста. Броня крепка и танки наши быстры…. – Залетов стал водить пальцем перед носом, изображая должно быть, дуло танка.
- У, Вов, да ты готов. Давай я завтра приду?
- Ни хуя. Давай шампанское пить. А вот водка. Водку хошь?
- Не хочу. Давай шампанское. – Надя сама открыла бутылку, протерла салфеткой мутные стены рюмки и налила до краев. – А ты?
- Я вот, – Залетов поднял вверх бутылку водки. – За Победу! – громко провозгласил он и приложился к горлышку. Надя пригубила шипучее вино и поставила рюмку.
- Вот, бля. А я сегодня Надюх, видишь, отдыхаю.
-Я вижу, — коротко ответила Надя.
- Работал сегодня, въебывал как Папа Карло.
- Понимаю.
- Ты молодец, Надюха, свой человек. О, я щас песню тебе свою любимую поставлю.
- Только не громко, — попросила Надя.
Залетов, не слушая её, бросился к стойке, где под телевизором были в ряд наставлены несколько электропроигрывателей. Раскидав по полу диски, он, наконец, отыскал нужный и вставил его в дисковод. На экране появились горы, потом шоссе, по которому двигалась колонна бронетранспортеров с солдатами на броне. Многие улыбались и приветственно махали руками. Заиграла музыка. Слов песни, Залетов определенно не помнил, и только мычал что-то нечленораздельное, тупо уставившись в телевизор. Когда начался припев, он завопил дурным голосом:
- Давай за них, давай за нас, бля. Давай, бля! Пацаны, бля! Это про Чечню, знакомые перцы сняли и песню Любэ наложили. – Залетов вернулся к столу и призывно поднял бутылку, — ну, за спецназ, бля! За Россию!
- Не надо про Чечню, — попросила Надя.
- Да ну нах, ты че? Бля, Надюх, ты понимаешь, о чем там?
- А ты?
Надя посмотрела на пьяного Залетова. Тот вдруг замолчал, упершись руками в стол тяжело пьяно дыша.
- Да если хочешь знать, бля, — он исподлобья смотрел на девушку, — я там был еныть. В 98-м. Командировка. Вот, — он ткнул себя в шрам, — сувенир привез. Давай, за пацанов.
Залетов приложился к бутылке.
- Слышь, мент, а за Чечню ты не пизди, — вдруг злобным голосом сказала Надя, поднимаясь со стула.
- Чего бля?! Ты что, мать охуела?!!!
- Я тебе не мать. А за Чечню не пизди.
- Да ты охуела блядь ебаная, шлюха охуевшая! Тебе орден, сука показать?!!! Тебе блять, что…
- Орден?! Давай теперь за орден пиздить? Один такой тоже пиздил, да допиздился. Иди на хуй, ментяра! – Она оттолкнула от себя наседавшего Залетова, тот наскочив на стул, упал на пол.
- Суууукаа! Бля, убью суку, за пацанов, бля, — пьяно заорал он, пытаясь встать.
- Иди ты на хуй, проспись, мудак. — Надя, перешагнув через лейтенанта, вышла из комнаты.
Кое-как поднявшись, Залетов шагнул следом. Надя подняла над головой сумку, приготовившись защищаться, но Залетов миролюбиво взмахнул рукой и сполз по стене вниз.
- Че-то я нажрался. Да, ладно тебе, Надюх. Ну, не ездил, то есть почти ездил. Я просился, просто уже в командировки перестали отправлять, а у меня там еще залет по пьянке был… Я ж не отмазывался, не ссал. Теперь вот бля… и поехать некуда, обидно сука.
- Верю. Только больше не пизди никогда. И за орден не пизди.
- Не буду. Э, а хуле ты так со мной разговариваешь? А, хуй с ним: проехали. Может, останешься?
- Нет, завтра, может быть. Вот твои деньги, — Надя полезла в сумочку, но Залетов остановил её.
- Да оставь их себе. На хуй они мне сдались, один хуй – как приплыли, так и уплыли. Так может, останешься?
- Завтра. Иди, проспись. – Она захлопнула дверь.

***

- Ты чего так быстро, подруга, или требуется подкрепление? – спросила её соседка.
- Да нет, всё нормально. Вер, ты сегодня еще работаешь?
- Ну да. Звонил какой-то, картавил. На два часа договорились, вот-вот приехать должен. А потом Виталик обещал.
- Я спать пойду, не шумите, ладно?
- Да не будем, конечно. А в чем дело? Ты чего такая, в воду опущенная. Сосед обидел?
- Да нет, не обидел. Он, мудак, конечно, но безобидный. Просто заебло всё. Верусь, ты завтра в сбербанк идешь?
- Собиралась.
- Моим отправишь? – Надя протянула подруге стопку мятых банкнот. – Здесь пятнадцать, кому знаешь. Завтра годовщина ведь.
- Я помню. Отправлю, конечно. – Вера взяла деньги и пересчитала их.
- Ой, Надь, смотри, тут на одной что написано: «Деньги – это грязь!». Уж не твой ли ментяра это написал?
- Да кто его знает. Я не смотрю, что они там на деньгах пишут, мне их пиздабольства и так хватает выше крыши. Ну, пока?
- Пока! Спокойной ночи, дорогая!

Оставшись одна, Надя села на кровать и взяла с тумбочки небольшую фотографию. На ней здоровый белобрысый бугай в камуфляжной форме сидел на бронетранспортере и широко улыбался в объектив. На обороте шариковой ручкой размашистая подпись: «Папа защищает дочу!».
Надя взяла фотографию, прижав её к груди. Легла, уткнувшись в стену и тихо, почти беззвучно заплакала.
- Папочка, папочка, милый! Прости меня, прости, пожалуйста! – прошептала она в подушку.
За стеной был слышен чей-то картавый мужской хвастливый бас и фальшивый Верин смех.