Голем : Неузнанный Демон

* * *
С сожалением отодвинув на край стола папку с надписью «Шамбала и шаманство», Глеб Бокий, руководитель 9-го (секретно-шифровального) спецотдела НКВД, повертел в руках длинный желтоватый конверт, доставленный фельдкурьером, и вскрыл его тонким мельхиоровым лезвием. На конверте летящим почерком Вождя Народов значилось: «Тов. Бокий! Ознакомьтесь, снимите шифро-копию. Подлинник уничтожьте». Внутри обнаружилась стопка дешёвой писчей бумаги, закапанной воском и сургучом в край мелкого, исчезающе-спешащего почерка. Придвинув настольную лампу, Бокий разгладил ломкие листики и прочёл:

«…местная знать. Мы расстались с образом Божьим, с жаром продолжал Бахметьев. Сделали его образиною! Что же делать с подобием, да и есть ли мы подобие Божье? не чёрен ли Адам? Не в том ли тайная миссия Пушкина, чтобы восславить африканскую расу? Я и рот уже раскрыл в изумлении: всё завещанное утрачено, кричал Бахметьев, мы нищи и босы! Тут, к счастью, полетели пробки, в протянутые бокалы хлынуло розовое шампанское. Нда-с…
Среди гусар по-прежнему бродят толки о П-не; между прочим, говорят, что Александр потягивал Александру, сестру Натали и будущую m-me Дантес. Болтают много и о дуэли. Как! В десяти шагах промазать – и это силач, фехтовальщик, снайпер! Воля ваша, здесь что-то нечисто. Не искал ли П. собственной смерти? Слухи о кольчуге, надетой малышом Дантесом, полагаю беспочвенными. Даже кираса не спасла бы молодца от хорошенькой пули в грудь.

Тем временем крик оратора сделался общим гвалтом.
Раскланявшись довольно небрежно, я отошёл с букетом к окну и скрылся в пыльных занавесях. Две хорошенькие девушки, смеясь, прошли по двору и остановились подле растворённых окон. Одна была молодая баронесса де Шантраль. Вторая… второй была Ольга. Увидав, что они одни, девушки оживлённо защебетали по-французски. При звуках собственного имени я затаил дыхание:
– Уверяю тебя, Мишель ни при чём! – горячилась Ольга. – Маленький, озорной, кривобокий… у него злой глаз! Маменька говорила, что Лерманты и колдун Брюс знались с нечистым…
– Гусар с нечистым пьют из одного бокала, – смеясь, заключила баронесса. – Попомни мои слова: он либо пришлёт тебе букет, либо Мартынову – секундантов!

Швырнув букет в распахнутое окно, я принялся, задыхаясь, исступлённо рвать кисейные занавеси.
Есть старая восточная притча.
Властитель пришёл к колдуну и говорит: избавь меня от тени!
Я устал, я изнемог от вечных её кривляний.
Колдун ответил: стань прозрачным, мой повелитель!
Вся кровь бросилась мне в лицо. Итак, пора становиться прозрачным, чтоб избавиться от М-ва, вечной тени моей! Стоит красоте притвориться невинной – словно чумные бубоны, липнет к ней самая нелепая и лживая болтовня. Впрочем, речи барышень ничем не лучше бахметьевских.
Эта мне уездная знать! Сволочи, выблядки, мизерабли… разве не они рукоплескали Печорину, коий выведен скопищем пороков, зерцалом барственной спеси? Кому передать всю славу Господню, крест и озарение стихотворца? Сердце само успокоится, не впервой. Незачем больше влюбляться в тётушек и кузин! Сотни призраков раздирают душу. Но, оставаясь неузнанными, демоны исчезают в предрассветном тумане…
Кто я, зачем здесь?»

Бокий устало потёр переносицу: вот и я иногда задаю себе тот же вопрос…
Подойдя к дверям, комиссар госбезопасности попросил себе стакан крепкого чаю и вернулся к столу. Надо выяснить, почему оригинал предписано уничтожить. Экспертиза почерка могла бы подтвердить или опровергнуть подлинность, размышлял Бокий. Если фальшивка, кому и зачем понадобилась? Не придя ни к какому выводу, он пригубил травяной чай, присланный из Тибета, и вернулся к бумагам, исчирканным скверным, брызжущим пером:

«…когда хоронят самоубийц.
Есть славный способ покончить с собой – дуэль! Вы заживо отпели поэта, господа? Вуаля, на сцену явится пасквилянт! Держитесь, г-н Мартынов! Так-с… послание должно заканчиваться словами: полна ретивости мартышка, да жаль, писюн коротковат. М-ва считают моим ближайшим другом – тем лучше. Что за счёты между друзьями? Я погублю его в свете, или… Так ты жива ещё, мартышка? С излишком, сынишка, манишка… не то, решительно не то.

Шумна, порою до одышки,
Её пустая голова:
Полна ретивости мартышка,
Вот жаль, писюн коротковат!

Неуклюж, однако, писюн, а всё же сойдёт.
Пасквили пишутся углём на заборе, да не всеми читаются.
Но эту-то дрянь прочтут, надо лишь подсунуть незаметно Данвилю…»

Опешив, Бокий машинально перечёл бледные, разбегающиеся строки.
Второй стихотворец России – и злоязычный сплетник?!
Вспомнилось комиссару, что Лермонтов на дуэли стрелял, подняв вверх дуло пистолета… значит, всё же самоубийство? Но кому нужна эта правда?! Отложив в сторону несколько слипшихся листков, Бокий пробежал глазами остаток текста:

«…за карточным столом раздался взрыв хохота.
М-в, совершенно потерянный, вскочил и бросился ко мне: извинитесь, Мишель! Забудем шалости… что за чёрт! долго ли хаживать мне в Грушницких?
– Вы и прочие долги прощаете с тем же изяществом? – холодно отвечал я.
Протянутая рука М-ва медленно опустилась. Итак, поутру дуэль…
Каналья-трактирщик клятвенно обещался отослать эти записки Катерине Сушковой, да только исполнит ли? Весело жить в такой земле, весело умирать…»
Сжав листочки в кулак, Бокий с минуту сидел задумчиво, недвижно глядя перед собой.
Затем скомкал послание, бросил его в пепельницу и поджёг…