Голем : Проводница

* * *
- Повело кота на блядки! Ты же видишь, всё выпито? Не налегай на меня, большой мальчик. По пустякам размениваться некогда, живу сплошными печалями… Родители? Из Мордовии. А я из Биробиджана. Ну, как-как… детдомовская. Однажды рванули мы из детдома целой ватагой, а пришли почему-то в Саранск. И я, соплюха-шестилетка, углядела на базарной площади молодую цыганку.
Шикарная юбка была у цыганки, вся в узорах и оборочках…
И я говорю: дай мне, тётя, такую юбку!
Оглядела меня цыганка, словно чудо-юдо заморское, позвала старшего.

Одета я была по варианту детдомовского гламура.
Бритая наголо, в вязаной шапке с помпоном, в красной куртке, синих спортивных брюках и зелёных резиновых сапогах. Приходит старший, пузатый мужик лет сорока, в красной рубахе-косоворотке, с усами, с горящими чёрными глазками.
Крепко хватает за руку и куда-то ведёт.
А я – нет, чтобы с перепугу обделаться! – иду-канючу: юбку такую хочу, как у тётеньки…

С тех пор обожаю пузатых-усатых, в красных рубашках…
Тебе практически подфартило.
Шёл-шёл цыган и приволок меня в милицию. Глянула, а там все наши сидят!
Перевели нашу гопу в местный детдом.
Часто нарывалась я на разборки: драться не умею, но в бубен занесу свободно. Ставили за драку в большую нишу, в длинном детдомовском коридоре. Стою себе, размышляю, ковыряю в носу.
И вот однажды по коридору топают мои папа и мама.
Сыночка выбрать заехали.

Братище у меня – вот такой мужик!
Педагог, с даунами работает. Обоссытся какая-нибудь Нюра-двадцатилетка, скажет: ой, я, кажется, описалась!
Сашка ведёт её переодеваться, подмоет, сажает снова за парту...
Я там больше одного раза не высидела, тошнит.
А он рычит мне: попробуй только вякни что-нибудь, ты, сикуха!

Так вот, идёт по коридору взрослая пара, а мне вдруг кофта с юбкой на женщине понравились, в мелкий квадратик.
Я и ухватилась за подол, надо же попробовать ткань!
Женщина остановилась, молча высвободилась – она за сыном приехала.
А мужчина замер, уставился на меня.
И я ему, прямо в лицо, вывалила двадцать бочек арестантов… все свои вопросы-беды-обиды. Папа сразу понял, что без меня не уедет.
Так и выросли мы с братом в новой семье, в любви и согласии.
Где была мамина попа, там и папина рука…
Зря смеёшься, они до сих пор кроватью скрипят, мне жена брата потихоньку докладывала.

Утомившись бегать во тьме, поезд простонал тормозами и замер.
Маруся охнула, на ходу надевая туфли.
Одёрнула китель, заторопилась к выходу из вагона.
Ветер рвался в щели тяжело поющими лезвиями.

- Замуж шла по любви.
Ладный был парень, первый мой мужчина…
Дочка через год родилась, Сашенька.
Вовку грохнули в начале девяностых.
Долго скитались, выследили нас под Нижним Новгородом.
Мы с Сашей, ей шесть лет было, до утра лежали в снегу, в глубине оврага, и слушали, как нас разыскивают. Как перекрикиваются в темноте парни, застрелившие мужа у меня на глазах. Жили мы с Вовкой тихо и счастливо, ни разочка нас не обидел! Хоть и был настоящим бандитом. Любовницу имел, это им по статусу положено. Измена меня, конечно, задела, но всё равно я виду не подала. Может, потому-то и жили счастливо?
При живом Вовке в доме ментов даже духу не было.
А как застрелили, без конца стали просить в чём-то покаяться: мол, садист он был настоящий, палач!
Руки по локоть в крови… по пьяни проститутке сосок отрезал.
Я им говорю, а мне плевать.
Это был мой муж!

Сели мы с Сашкой, сиротинушки, в поезд, папа нас практически вытолкал, и убежали в Москву.
Там я сколько-то проучилась, работала… был и ухажёр, но как-то больше для здоровья. Попала однажды в Питер, погулять захотелось, и так мне у вас понравилось! Говорю Сашеньке: давай будем в Питере жить!
Я к тому времени твёрденько на ножках стояла.
Дочка говорит, а давай!

Переехали мы, сняли пол-дома на Ржевке.
Соседи у нас – пара убитых хроников.
Я на две работы устроилась, администратором в гостинице и лестницы мыть в жилом доме.
Намываю парадную, а мне звонят: соседи дочку избили!
Я заметалась: пол не домыт, а ехать надо!
Хорошо, мужик в подъезде какой-то нашёлся, отвёз меня.
Я к дочке, а она плачет.
Вызвали врачей, милицию. Загремели алкаши по всей программе…
А мне вернуться бы поскорее, только дочку боюсь оставить.
Тут один из ментов говорит: ничего, поезжайте! Я с вашей дочкой побуду.
И тоже, знаешь, здоровый такой, пузатый, с усами…

Приезжаю, а мне говорят, домыла всё твоя сменщица — лети назад, к дочке!
Я опять домой, а они так и сидят рядышком.
И Саша, вся в синяках, раскрывши рот, хохочет над каким-то его рассказом.
Так этот мент и остался с нами. Чечню всю прошёл, оттого и пил каждый день. Мы и не жили с ним почти, как муж с женой.
Он мне однажды сказал: хочешь, найди себе кого-нибудь – пойму, не обижусь… А мне не нужен был минутный кайф – праздник царил в душе, все три года, как с ним прожили! Хоть и пил мужик, а был всегда в адеквате.
Ни слова худого, заботливый, ласковый, и Сашка за ним везде таскалась, как привязанная.
Приду со службы, отдыхаю с ними душой.
И снова беда: инсульт его свалил в одночасье.
Как и Вовка, умер мой второй муж практически у меня на руках.
С тех пор ничто уж не мило.
Чего загрустил, ходок? Допивай кофе да вали спать, с утра приду-растолкаю! Подставляй щёку, мой большой мальчик.
Чмокну, так и быть, на дорожку…