trooper : Немеблированнные комнаты

Снаружи было мерзко — красный кирпич стен, черный мокрый асфальт, кучи грязного снега, забитого в углы внутреннего двора. Серое осеннее небо висело на сетке черных ветвей. Кажется было утро. Я и два товарища стояли у просто громадного окна. Наши взгляды застыли на окоченевших тушах мертвых собак, раскиданных по двору. Тощие и мокрые они были туго перемотаны скотчем. Не похоже, что их так перемотали после смерти. По всем признакам это было сделано еще при жизни.
В центре двора стоял эмалированный таз с помоями, и несколько псов лежало к нему мордами, напоминая в композиции что-то между советской звездой и пентаграммой. Помои должны были быть едой, но у мертвых псов были перемотаны морды, так что плоть в тех местах сгнила до кости, изуродовав их в вечном немом оскале. У всех собак были смотаны лапы. У тех, что лежали мордами к тазу были смотаны только задние.
Мы стоим и смотрим на это не в силах отвести взгляды. Тут кто-то, может я говорит, что пора обедать, и кто-то может я издает в ответ ехидный смешок, от которого волосы (уж точно на моем) затылке встали дыбом. Я поворачиваюсь и вижу, что за моей спиной стоит молодая симпатичная девушка в белом шерстяном свитере под горло. Я смутно ее помню, кажется, мы уже встречались.
«Фуаа» — пытаюсь я произнести ее имя, но язык будто присох к горлу, так что выходит что-то нечленораздельное. Ее зовут явно не так. Ее зовут Флора.
-Да, дорогой, это я,- поняла она мое мычание, — пора обедать.
-Уо оишло у уаэ?- спрашиваю я, имея в виду, что произошло во дворе.
Но это выше ее лингвистических навыков. Флора виновато поджимает губы и жестом приглашает нас следовать за ней. Я смотрю в окно и показываю туда пальцем, что бы разъяснить свой вопрос, но она уже отошла, и два моих товарища идут следом. Я снова поворачиваю взгляд на этот ужасный двор и замечаю, что одна собака убрала морду от таза и положила ее на живот другой. Она дышит. Мне кажется, я слышу ее скул. Не в силах больше смотреть на это, я последовал за Флорой, которая уже ждала меня у двери.
Медленно переставляя ноги, я пошел по большому залу с высокими потолками и колоннами. Штукатурка обветшала, с потолка торчали просевшие кровельные доски. А ведь раньше это был танцевальный зал. Я вижу, как шутят и смеются, разминаясь, молодые девушки-балерины. За этим весельем они пытаются скрыть нервное напряжение перед отбором Одетты и Одиллии. О, юные звезды классического танца, вы столь дуры. На вас изготовленные по индивидуальным заказам пуанты, вы готовитесь к постановке для следующего сезона. Большой, Гаринье, Бродвей… Светит весеннее солнце, слышен щебет птиц в яблоневом саду, мягко хлещут ветви по окнам. Может так оно и было когда-то.
В зале еще несколько человек. Кто-то сидит за столом и играет в шахматы, кто-то рисует, кто-то просто сидит на полу, хотя есть свободные стулья. Я прохожу до конца зала, и мы с товарищами и Флорой проходим в длинный коридор с дверями вдоль стен. Одна из дверей открыта. Проходя мимо нее, я вижу, что внутри за столом сидит мужчина в очках. Со скрещенными руками, оценивающим взглядом он смотрит на второго, что стоит напротив него голый с поднятыми кругом руками над головой, будто танцор застыл в па (опять балет?). Худой и старый танцор.
Уже пройдя мимо, я слышу голос из кабинета: «Zeige schlaf», затем удар рухнувшего на пол тела. «Немцы? Откуда тут взялись немцы?» — думаю я, шлепая дальше по холодным доскам паркета. Мои два товарища идут передо мной с опущенными головами. Кто они? Что они тут делают? Что я тут делаю?
Дойдя до столовой, мы начали проходить вдоль школьных парт, использовавшихся в качестве обеденных столов. Парты явно предназначены для начальных классов, и обедавшие за ними мужчины выглядели, словно полоумные детины. Неожиданно меня кто-то сильно задел, и я, не устояв на ногах, упал на одну из парт. Брызги супа поднялись в воздух, но сидящие за столом остались на своих местах. Они только скорчили кислые мины. Моя голова упала на бок и глаза закрылись. Только теперь я понял насколько обессилен мой организм — не было сил даже открыть глаза, что и говорить о возможности подняться. Я чувствовал, как засыпаю, но сильная рука схватила меня за шиворот и рывком поставила на ноги. Это оказался высокий мужчина в новенькой форме офицера нацистской армии. Он держал меня за воротник и впивался гневным взглядом. Что за маскарад? Война кончилась семьдесят лет назад, а он вырядился в наци. Но в одном я был уверен: он как-то причастен к тому, что творится во дворе. Я прыгнул на мерзавца, повалив на пол.
-Du verdammter bastard!- неожиданно вырвалось из моей глотки на чистом немецком.
Я душил его локтем, и лицо офицера стало пунцовым. Он кряхтел, толкался и пытался высвободится, но я хорошо пригвоздил его. Адреналин ненадолго вдохнул в меня силу.
-Weg!- слышу я сиплый визг офицера, -WEEEG!
Несколько рук попытались меня оттащить, и я сильнее надавил тому на горло, а зубами задрал рукав на левой руке, обнажив татуировку в виде черного креста, и ткнул ее наци в лицо. Глаза офицера расширились в удивлении. Он знал, что она означает. В отличие от меня. Я даже не догадывался, что у меня есть татуировка.
-Sehen? Was ist das? Sehen?!- продолжал кричать я, тыча крест ему в лицо.
Он кряхтел что-то вроде «Ja-ja!» в ответ. А может так он пытался вдохнуть кислорода через пережатое горло. В любом случае, никого убивать не входило в мои планы, и я уже хотел встать, но тут что-то тяжелое ударило в затылок. Искры вспыхнули веселым фейрверком у меня из глаз, но прошло мгновение мне открылся вид на потолок и собравшихся вокруг людей. Там была Флора, два моих товарища, еще один наци и русский офицер, держащий ППШ прикладом вперед. «Ну и дерьмо» — подумалось мне.



-Брадокострат!- выкрикнул кто-то из другой реальности, и я почувствовал, как покидаю мир снов. -Брадокострат!- еще раз услышал я сквозь сон, но не придал этому особого значения, отвернулся на другой бок и накрыл голову одеялом. Однако голос был навязчивым: — брадострат, брадострат,- с напором повторял он. Я еще раз возмущенно промычал сквозь сон.
-Ты бреешься. ПФФФФФ. Ты не слушаешь Христа. Ты бреешь бороду, ты не мужчина.
-Да какого черта тебе надо?- подумал я, откидывая одеяло.
На стуле подле моей койки сидел мужчина лет шестидесяти. Он был в рубашке из мешковины. Не сложно догадаться, что на его лице пушилась борода. Это был постоялец соседнего номера. Все звали его Лев Николаевич, видимо за сходство с писателем. По факту он был психопат.
Всем своим видом Лев Николаевич выражал невероятное призрение в мой адрес. Он мигал на меня глазами поочереди и надувал щеки. Но он так на всех смотрит, когда не в духе. Когда ему в голову не ударяет моча, он тише луны.
Я поднялся на локтях, и затылок заныл от вчерашнего удара. Было раннее утро, солнце слепило глаза, занавески колыхались под порывами свежего ветерка из приоткрытой форточки. На мне была тельняжка.
-Ты считаешь себя умником!? Мемуары вон пишешь, а бороду бреешь! Вот тебе совет ПФФФФ — если не хочешь после ШШШШ смерти попасть в ад, а ты попадешь, будь уверен ФФФ, то отрасти бороду, высказав тем самым уважение к отцам, вот!- сказал он, шипя и фыкая в мой адрес.
Я что-то промычал в ответ, потянулся за блокнотом, что бы начеркать «Пошел ты», но он уже встал со стула. Кроме рубахи, которая едва закрывала толстый живот на нем не было ничего. И тут я отпрянул в отвращении: там, где должен быть мужской половой хуй зияла свежая рана, похожая на кровоточащий розовый бутон, растущий в зарослях седого мха. Руки деда так же были в крови. Похожу, что он недавно кастрировал себя. Слава богу, псих не заставил меня как-то реагировать на это, а поспешно развернулся и трусцой вышел, щеголяя обвисшим задом. Из коридора тут же раздался истеричный женский крик:
-ААА, БЛЯ!
-Все нормально, сударыня, теперь, как видите, вы в безопасности, — заверил Лев Николаич, и женщина истошно начала звать на помощь. Вдалеке коридора послышался топот ног.
На стуле где он сидел, расплылось пятно крови. О, ужас, подумалось мне, и вдруг я почувствовал сильную тошноту. Перед глазами встала картина как меня тошнит на эту кровь, и содержимое моего желудка смешивается с… О, Боже, от этого стало еще дурнее. Зажав одной рукой рот, я вскочил с постели, ринулся к окну, и распахнул его настежь.
Снаружи было светло, холодно и свежо. Моя любимая погода. Ветер ударил в лицо, и тошнота неожиданно подотступила. Воздух был такой свежий, что пах почти как освежитель воздуха «Роса», что я держал под кроватью для особых случаев.
Океан был спокоен, береговую линию его оккупировали суетные чайки и мурзатые пингвины. При моем внезапном появлении пингвины повернули ко мне клювы. Один из них потерял равновесие и плюхнулся на спину, забавно хлопая в воздухе крыльями.
Еще немного я постоял у окна, ожидая, когда тошнота пройдет полностью. Все это время я наблюдал, как пытается подняться упавший пингвин. Весь процесс сопроваждался иступленными взглядами окружающих его сородичей. Прям как я вчера в столовой. Вскоре он перевернулся набок, поднялся, и тогда я закрыл окно.

Выйдя в коридор, я направился в умывальню. Так тут назвали общественный туалет. По пути мне встретились несколько знакомых лиц и несколько новых. Сколько я уже тут? Месяц? Два? Год? И каждый день лица меняются. Бывало и такое, что выйдешь на люди, а там сплошь новые лица. В эти дни особенно дискомфортно. Чувствуешь себя чужим. В такие дни я стараюсь не выходить из номера вообще, и весь день посвящаю писанине, рисованию или лепке.
Размышляя над следующей главой своих мемуаров, я шел к умывальне и разглядывал людей. Их было немного и все они были ничем не примечательны. В длинном петляющем коридоре они неспешно шли по своим делам или просто сидели. Я еще раз завернул за угол и понял, что прошел по кругу обратно к своему номеру.
Дойдя наконец до умывальни, первым делом я решил побриться.
-Привет, Питер Паркер!- поздоровался зашедший со следом за мной Филасов.
Я вскинул руку в приветствии.
Почему он меня так назвал, это отдельная история, не лишенная своего юмора. Дело в том, что Филасов был фанатом комиксов про человека-паука, и иногда видел во мне некое сходство с главным героем. К слову, как и человек-паук, я в свое время был фотокорреспондентом. Бывали дни, что Филасов себя считал Мэри Джейн Уотсон, подругой Питера Паркера. Иногда эта голубизна ко мне приставал, но мне удавалось не разбить ему нос, и, сославшись на спешные дела по борьбе с преступностью, я удалялся. Он все понимал, и как истинная Мэри Джейн, с гордой слезой на щеке, провожал взглядом своего героя. В реальности же Филасов был мужчиной примерно моего возраста, вечно лохматый, худощавый, с еврейскими корнями, и в очках. Он еще говорил, что в юности работал коммивояжером-мясником. Ездил по округе и предлагал свои услуги. Или что-то вроде этого.
-А ты ему вчера показал, Питер. Так ему и надо, — противным альтом начал он.
Я молча начал взбивать пену.
-Послушай, это тебя в университете так научили? Может, и меня научишь паре приемов, а?
Он начал боксировать с воздухом, подпрыгивая вокруг меня. Ввязываться в разговор у меня желания не было, тем более блокнот я все равно оставил в номере.
-Послушай, Питер, я вот что подумала,- сказал он, оглянувшись по сторонам, — Тебе ведь тут не нравится? Я вижу. Почему бы нам не переехать? Мы бы начали все заново в другом городе, подальше от этого места. Ты бы ловил преступников, а я бы ждала тебя дома, а?
Это я уже не раз слышал, так что продолжал ритуал, не выказывая интереса. Если на него долго не обращать внимания, он может отстать.
-Я знаю,- сказал он, сев на столешницу, — У тебя сейчас нелегкое время. Я просто хотела сказать…
Тут он остановился, прокашлялся. Я посмотрел на Филасова. Инфантильный взгляд стал серьезен. На лице растянулась хитрая улыбка.
-Я просто хотел сказать,- уже баритоном сказал он, — что знаю, как отсюда сбежать, псих ты ненормальный.
Если бы я ел, то обязательно подавился бы. Но я просто смотрел на него, выпучив глаза.
-Ты брейся, брейся, — сказал он звучным мужским баритоном.
Я вопросительно мотнул головой.
-Наблюдал за тобой. Ты не очень-то похож на остальных. Хотя вчера ты, конечно, учудил: чуть не придушил Льва Николаевича. Что он, кстати, тебе сделал? Хотя ладно, не рассказывай, я бы сам его задушил если б он приходил ко мне в палату подрочить у койки, пока я сплю.
На этих словах я промычал что-то удивленно-возмущенное.
-Знаю, знаю, не горячись. Больше он не будет. Ты вправил ему мозги.
-М?- промычал я, имея ввиду «что?».
-Что?- переспросил он.
-М-м?
-Прости, не понимаю. Ты давай лучше на немецком. У тебя вроде неплохо получается.
А ведь это мысль, подумал я.
-Was?- спросил я, и приятное тепло разлилось по онемевшей гортани. Как же здорово лить речь из уст своих.
-Ну вот, говорил же я, что не дурак. А ты все мэ-мэ. Только прости, Питер, немецкий я не знаю. Мне васькай — не васькай: толку ноль.
Во дурак, подумал я. А что же такое со мной, что я говорю по-немецки, а по-русски ни слова. С этим стоит разобраться.
-Приходи ночью, я кое-что покажу, хорошо?- сказал он и спрыгнул со столешницы.
-Gut.
-Вот это я еще могу понять, английский учил. До скорого, мой герой, — сказал он вернувшись на альт.

День ото дня не легче. Что ни день, вечно какой-то каламбур. А я хочу лишь одного — закончить спокойно роман. Собственно за этим я и оказался в подобном месте. Хотя, по-моему, я в чем то просчитался, ибо самочувствие мое сильно подпортилось за время пребывания.
Вернувшись в палату, я вынул из-под матраса потрепанную тетрадь и хотел взять ее с собой на завтрак, что бы перечитать первую главу романа. Брать ее не было смысла — стоило взглянуть на первую страницу — она была пуста. Как и все последующие. Нужно бежать, решил я.

Глава 2.