Эдуард Багиров : Букурешть мой Букурешть, унде кизда мэте ешть?

Пришла осень, и наступила мне на единственную, практически ахиллесову, мозоль: скрутила тоска по Москве. Многое могу выдержать, но без любимого города превращаюсь в кучу тряпья и мусора, и целыми днями лежу на нарах молча, и не ем еду и не хожу в прогулочный дворик. Хотя, конечно, это зря – моя камера размерами 3х5 метров, гнусный вонючий подвал 1843 года постройки, и режимные прогулки являются практически единственными средствами от обыкновенной даже гиподинамии, не говоря уж о таких мелочах, как солнце и воздух.
А Толстого мне какого читать в такой атмосфере? Как прикажете равнодушно проходить главу, где Наташа с Пьером встречаются случайно при эвакуации не где-нибудь, а на Ярославской дороге, а у меня практически весь Мещанский район – пульсирующий клубок эмоций и воспоминаний, и мне явственно мерещится, что встречаются они аккурат под окнами того дома на проспекте Мира, 55, между Банным и Капельским переулками, где Анна пела с самого утра, и что-то шила или вышивала, а песня, долетая со двора, ему невольно сердце волновала? Ведь так и не повесили мы с ней новую табличку на доме Давида Самойлова; хотя я её практически заказал; а теперь уж и не повесим, видимо, - не успеешь оглянуться, а жизнь-то уже куда-то потрачена, и хоть не факт, что бесцельно, но всегда – безвозвратно. А с другой стороны – беречься тоже никак невозможно, просто уже потому, что – нельзя… Ну, да это сказка про белого быка.
Плохо без Москвы, в общем. Ну у нас тут, в тюрьме, тоже не соскучишься особо. Намедни слышу - соседи в стенку: бух; вызывают на связь, стало быть. У меня в одной из соседних камер рецидивисты сидят, трое. «Слышь, Эдуард, а ты писатель же? Совета у тебя спросить хотели. Уделишь время?» Чего ж не уделить? Уделю. В Литинституте имени Горького лекции читал, после этого ничего не страшно. Приосанился, такой, прокашлялся, и – задавайте, мол, ваши вопросы, господа уголовники. Слышь, говорят, мэй, мы тут объявление в газету сочиняем. Ну, чтоб с девками знакомиться, с заочницами. Ну, типа: «молодой рецидивист сорока лет. Умный. Честный. Надёжный. Любит детей. Непьющий опять же. Как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок, тыр пыр. Ищет подругу жизни, без в/п, с ж /п ». Так вот, мол, одно-то объявление мы осилили, а дальше фантазия кончилась. Подсоби, а? По-братски. А мы тебе чифирку, сигареток, там.
Я давненько так не хохотал. Впрочем, причин для отказа не увидел. Искусство принадлежит народу! Взял бумагу, ручку, и нахуячил им такой отборной лапши, что хоть святых выноси. Потрясённые рецидивисты прислали гонорар: пять сигарет «Дойна», две карамельки, и довольно щедрую заваруху чая. Посылку я с достоинством принял, поблагодарил как положено, и заслал в ответку полпачки премиальной кенийской арабики, пачку «Парламента», и шоколадку. За доставленное удовольствие. Приятно ведь, когда твоё творчество востребовано.

Впрочем, востребована оно не только уркаганами. Но и их реинкарнациями. Сцена одного из неофициальных допросов: в кабинете сидит прокурор Лилиан Кочу. Сидит он на очень сложных щах, хмурит он мохнатенькие бровки, морщит лобик в три шнурка. Перед этим доморощенным Крыленкой материалы из моего ноутбука: папка «Книги», в ней папка «Дежурный по апрелю», далее файл «Черновики». Допрашивает:

- Эти вот – кто такие? Особенно этот, который главарь.

- Э… В каком смысле – кто? Это герои книги вообще-то.

- Сам знаю! С кого списаны?

- Багага!

- Зря ржёшь. Кто главарь, спрашиваю?

- Это вымышленные герои, Лилиан… Понимаешь? Ну, я их выдумал, типа. Сам.

- Слишком много они знают, для вымышленных-то. И имей ввиду: наши судьи не читают книг. Они читают обвинительные заключения. А его тебе буду писать я. Сознавайся, сука! Кто главарь?

Я не шучу, ребят. Это реальная сцена одного из допросов. Тех, которые вечерами, без адвокатов и без протокола. Они уже поняли, что интересующих их компрометирующих материалов они от меня не получат никаким образом, а сами работать они не умеют, и поэтому теперь судорожно ищут, чего бы мне прилепить. Я в этот уровень «следствия» даже и не вмешиваюсь. Спугнуть боюсь J

Об уровне интеллекта и профессионализма моего прокурора по тюрьме ходит даже анекдот. Мне надзиратель рассказал. Короче, допрашивает Лилиан Кочу журналистку Морарь:

- Образование?

- МГУ.

- Чё мычишь, мэй? Читать-то хоть умеешь?

А я-то, наивный провинциал, смеялся в Москве над завподиска. Ну не встраивается моё творчество в мозги работников спецслужб постсоветских колоний. В Туркменистане, например, мои книги вообще запрещены наглухо – их попросту изымают прямо в аэропорту. В Молдавии, вот – сами видите. Я, впрочем, не особо-то и расстраиваюсь. С этими развивающимися молодыми демократиями всегда так. Нынче гнобят, запрещают, мучают, изымают, сажают, а лет через пятьдесят дети того же Лилиана Кочу моим именем улицы будут называть. С гордостью. С писателями такое часто случается. Особенно учитывая, что обломки самовластья – штука исторически неизбежная.

Ну, а пока – каждый занят своим делом. Генеральная прокуратура – проктологией, я – литературоведением, а в перерывах занимаюсь изучением молдавского языка. Взял в библиотеке два экземпляра «Авентуриле луй Оливер Твист» - на русском и на лимбе, и скрупулезно поглавно, построчно саморепетиторствую. «- Да мерже ши думняей ку мине? – ынтребэ бьетул Оливер. – Ну, думняей ну поате, - рэспунсе домнул Бамбл.» Уверен – пригодится.